Мэгги Кэссиди

«Мэгги тебя любит» и т.д., «она по тебе так с ума сходит, что я вообще за ней не помню, чтоб она по кому-нибудь так с ума сходила», а по сути дела она говорила: «Мэгги тебя любит, но не испытывай ее терпение — скажи ей, что хочешь на ней жениться или чего-нибудь вроде того». Молоденькие девчонки — хи-хучие — на веранде — а я сижу в гостиной, в темноте, и жду, чтобы Мэгги пришла и села ко мне в кресло. Мои усталые легкоатлетические ноги подо мной — сложены. С веранды Кэссиди я слышу и другие голоса, какие-то парни, этот Арт Свенсон, о котором я слыхал, — мне ревниво, но это едва лишь самое начало всей той ревности, что наступит позже. Я жду, чтобы Мэгги пришла и поцеловала меня, закрепив это официально. А в ожидании этом у меня предостаточно времени, успеваю окинуть взором всю нашу любовь; как в первый вечер она ничего для меня не значила, пока мы танцевали, я держал ее, она казалась маленькой, худенькой, темной, несущественной, недостаточно важной — Лишь из-за ее странной редкой печали, исходившей из иной стороны чего-то, я едва замечал, что она вообще здесь: ее симпатичное личико… у всех девчонок симпатичные мордашки, даже Джи-Джей на нее не обратил внимания… Глубинная волна ее женского естества еще не охватила меня. То был канун Нового года — после танцев мы по холодной ночи пошли домой, снег перестал, просто лежал плотно и мягко на неумолимой мерзлой земле, по пути в Южный Лоуэлл к берегам Конкорда мы миновали длинные сполохи пламени на строительстве нефтеразработок, точно проспекты и парады — безмолвная изморозь на коньках крыш под светом звезд, десять градусов выше нуля  [11]. «Посиди все равно немного на веранде…» Между нами установились взаимопонимания хнычущих малышей — что мы сольемся губами и поцелуемся, даже если делать это придется на улице — Мысль об этом начала возбуждать меня уже тогда. Но теперь, дожидаясь ее в кресле, чего ради дергаться из-за времени, смысл того, что я ее целую, стал для меня всем на свете. В разнообразии ее интонаций, слов, настроений, объятий, поцелуев, касаний губ, а этой ночью еще и поцелуй вверх тормашками через спинку кресла, когда темные глаза ее тяжко склонились сверху, а щеки вспыхнули, налившись сладкой кровью, и неожиданная нежность воспарила ястребом над мальчишкой из-за спинки, сжав кресло с обеих сторон, всего одно мгновение, поразительное внезапное сладкое падение волос ее мне на лицо, и мягко проскользнувшие вниз ее губы, мгновенное взаимопроникновение плоти губ, миг, утопленный в раздумьях, и поцелуй в нем, и мольба, и надежда, и в устах жизни, когда жизнь еще молода, чтобы обжигать прохладную кожу радостью, от которой жмуришься — Я держал ее в плену вверх тормашками тоже всего лишь секунду и наслаждался поцелуем, что сперва изумил меня, как обман слепого, и я в первое мгновение даже не понял, кто меня целует, но теперь я уже знал, и знал всё больше, чем обычно, когда благодатью спустилась она ко мне из верхней тьмы, где, я думал, обитать может один лишь хлад, с тяжелыми губами своими и грудью, уткнувшейся мне в шею и в голову, с нежданным ароматом ночи, что принесла она с собой с веранды, запахом каких-то дешевеньких духов из «центовки», запахом себя, крохотным голодным ароматом пота, теплым на теле ее, словно драгоценность.

Я держал ее в объятьях долго, даже когда она попробовала вырваться и отступить назад. Я осознал, что она сделала это по настроению. Она любила меня. А кроме того, мне кажется, мы оба перепугались потом, когда не разлепляли губ 35 минут, пока мышцы рта нам не свело судорогой и продолжать целоваться не стало больно, — но мы почему-то должны были это сделать, все так и говорили, другие ребята, Мэгги и остальные, «обжимаясь» на катке и вечеринках на почтамте, на верандах после танцев, научились тому, что так и надо — и делали это, как бы сами к этому ни относились — страх остального мира, детишки тянутся к тому, что им кажется зрелым прочным поцелуем (что бросает им вызов, по-взрослому) — не понимая радости и личного благоговения — Только позже учишься преклонять голову на грудь Господа и покоиться в любви. За этими тщетными долгими засосами стоял некий неимоверный половой позыв, иногда зубы наши скрипели друг о друга, рты горели от мешавшейся в них слюны, губы шли волдырями, кровоточили, трескались — Нам было страшно.

Я полулежал на боку, обхватив ее рукой за шею, уцепившись пальцами за ее ребро, и ел ее губы, а она ела мои. Интересные критические ситуации возникали… Невозможно продолжать дальше без борьбы. После этого мы просто сидели и трепались в черноте гостиной, пока все семейство спало, а радио тихонько себе играло. Однажды вечером я услышал, как в кухню зашел ее отец — тогда я и понятия не имел о великих туманах, что окатывают поля у моря в Новой Шотландии, о бедных деревянных домишках, затерявшихся в бурях, о грустной работе, мрачной холодной пахоте на самом дне жизни, о печальных людях с ведрами, что бродят по этим полям, — о новых очертаниях солнца каждое утро — Ах я любил свою Мэгги, я хотел съесть ее, привести домой, спрятать ее в самом сердце своей жизни на весь остаток дней. Я молился в церкви Святой Жанны д’Арк, взыскуя милости ее любви; я чуть не забыл…

Дайте воспеть мне красоту моей Мэгги. Ноги: — колени соединяются с бедрами, колени сияют, бедра как млеко. Руки: — рычаги удовольствия моего, змеи моей радости. Спина: — от одного лишь проблеска ее на странной улице снов посреди Небес я падал, не в силах держаться на ногах от счастья узнавания. Ребра: — у нее они были выплавленными и округлыми, словно идеальное яблоко, от костей ее бедер до талии я видел, как катится земля. На шее ее я прятался, как отбившийся дикий арктический гусь в Австралии, стремясь почуять аромат ее груди… Она мне не позволяла, она была приличной девушкой. Бедный здоровенный помойный кошак, что с нею был, хоть и почти на год младше, лелеял в себе разные черные мысли о ее ногах, таил их даже от самого себя, а также не упоминал в молитвах… собака. Сквозь всю мировую тьму прошел я, на лодке, автобусом, самолетом, поездом, терпя свою тень, беспредельно пересекая поля, и красные топки локомотивов у меня за спиной делали меня всемогущим на этой земле ночи, подобно Богу, — но никогда я не занимался любовью даже с мизинчиком, что покорил меня с тех пор. Я глодал лицо ее глазами; ей это нравилось; и как последняя сволочь не знал, что она любила меня — не понимал.

— Джек, — после всех наших разговоров о детишках, с которыми она весь день возилась, пока я был в школе, и с того раза, как мы с ней виделись, после обычных сплетен, что болтают старшеклассники о прочих сверстниках, после историй, слухов, новостях о танцульках, о свадьбе… — Джек, женись на мне когда-нибудь.

— Да, да, всегда — ни на ком больше.

— Ты уверен, что ни на ком больше?

— Ну а на ком еще? — Я не любил ту девчонку, к кому ревновала Мэгги, Полин, которая увидела меня как-то осенним вечером среди других футболистов на танцах, куда я пошел, поскольку чествовали мою команду, к тому же — был баскетбольный матч, который нам хотелось посмотреть, мальчишечьи дела — Я ждал в углу, когда танцы наконец дотанцуют, мысль о том, чтобы самому потанцевать с девчонкой, была непереносима, но мне удалось ее скрыть — Она вытянула меня из угла, словно мечта всех молодых людей. Она сказала: «Эй, а ты мне нравишься! — ты застенчивый, а я застенчивых люблю!» — и потащила меня, трепетавшего, возбужденного, на танцевальный пятачок, окунув свои огромные глаза в мои, и подтянула мое тело к своему, и сжала меня интересным образом, и заставила «танцевать», чтобы поговорить, познакомиться — запах ее волос меня просто убивал! В дверях своего дома она смотрела на меня, а в глазах по луне, и говорила: «Если ты меня не поцелуешь, я поцелую тебя сама», — и открыла сетчатую дверь, которую я только что закрыл, и прохладными губами поцеловала меня — Мы проговорили о поцелуях, не сводя глаз со ртов друг друга, всю ночь; мы говорили, что нас такие вещи не интересуют — трепет типа: «Я примерная девочка, я верю в х-хмм — поцелуи» — «но в том смысле, что дальше поцелуев — ни-ни» — как в Новой Англии девчонки обычно — «но у тебя глаза похотливые какие, а? Я тебе не рассказывала о парне, совсем незнакомом, он меня обнял рукой на Балу Юных Помощниц Полиции? — Она была Юной Помощницей Полиции.

11

По Фаренгейту. Примерно -12°C.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.