Прекрасная тьма

— Пошли, Ли, — я потянул Лену за руку. — Тьма мне осточертела. Пошли, посмотрим на рассвет.

Мы стали спускаться вниз, побежали со всех ног по зеленому ковру холма словно дети, мимо могил и магнолий, мимо карликовых пальм и дубов, покрытых испанским мхом, мимо неровных рядов могильных табличек, плачущих ангелов и старой каменной скамейки. Я чувствовал, как она дрожит от холодного утреннего воздуха, но никто из нас не захотел остановиться. Мы неслись во весь опор, пока не добежали до подножия холма, почти падая, почти взлетая. Почти счастливые.

Мы не видели золотого свечения, пробивавшегося через щели и просветы земли, набросанной на могилу Мэйкону.

И я не проверил свой айпод в кармане, иначе заметил бы, что в плейлисте появилась новая песня. Восемнадцать Лун.

Но я его не проверил, потому что мне это было неважно. Никто не слушал. Никто не видел. В мире не существовало никого, кроме нас двоих…

Нас двоих и пожилого джентльмена в белом костюме и строгом галстуке, стоявшем на вершине холма, пока солнце не начало вставать, загоняя тени обратно в их склепы.

Мы его не видели. Мы видели гаснущую ночь и расцветавшее голубое небо. Не его подделку на моем потолке, а то самое, настоящее. Хотя оно, наверно, выглядело для нас по-разному. И сейчас мне казалось, что небо для каждого человека выглядит по-своему, неважно какому миру он принадлежит. Как можно знать наверняка?

Пожилой мужчина стал спускаться.

Мы не услышали знакомый звук разрыва времени и пространства, когда он исчез в последний возможный для этого миг ночи — в предрассветном сумраке.

Восемнадцать лун, восемнадцать сфер

Шов срастется сквозь лет препоны

Одна не решила рожденье иль смерть,

Встает над градом День излома…

Эпилог

Слезы Сирены

Ридли стояла в своей комнате в Равенвуде, в той, что раньше принадлежала Мэйкону. Но о прежней комнате напоминали лишь четыре стены, пол, потолок и, вероятно, панельная дверь спальни. Которую Ридли захлопнула с глухим стуком и закрыла на задвижку. Она повернулась лицом в комнату, спиной к двери. Мэйкон решил выбрать другую комнату в Равенвуде, хотя он и без того большую часть своего времени проводил в кабинете в Туннелях. Так что теперь его комната была в распоряжении Ридли, и она тщательно следила, чтобы люк в кабинет в Туннелях под толстой розовой циновкой оставался накрепко запертым. Стены были покрыты граффити, в основном черного и розового цветов, но встречались и всполохи ядовито-зеленой, желтой и оранжевой краски. Текста не было, в основном, всплески, фигуры, эмоции. Гнев чистой воды, заключенный в банке дешевой краски с распылителем, купленной в «Уол-Марте» в Саммервиле. Лена предложила ей свою помощь, но Ридли настояла, что сделает все сама, в своем новом стиле смертной. От запаха краски у нее заболела голова, а яркие пятна создали вокруг истинный хаос. Именно этого она и добивалась, именно так она себя и чувствовала.

Она из всего создавала хаос.

Никаких слов. Ридли ненавидела слова. В основном, они были ложью. Ее двухнедельное заточение в комнате Лены было достаточно долгим, чтобы она возненавидела поэзию на всю оставшуюся жизнь.

Мое бьющееся сердце кровью истекает по тебе…

Ерунда.

Ридли поежилась. В генофонде ее рода вкус явно не числился. Она оттолкнулась от двери и подошла к гардеробу. Легким прикосновением Ридли открыла деревянные двери, выпуская на свободу свою, собранную за всю жизнь, коллекцию одежды — отличительную черту Сирены.

Каковой, она напомнила себе, она больше не являлась.

Она подставила к полкам розовую скамеечку для ног и встала на нее, ее ноги в полосатых розовых гольфах скользили туда-сюда в розовых туфлях на платформе. Это был день в стиле «Харадзюки», нечасто такое увидишь в Гатлине. Ошалелые взгляды, которые она поймала на себе в Дар-и Кин, были бесценны, они помогли ей пережить полдень.

Всего лишь один полдень. Из скольких?

Она вела рукой по верхней полке, пока не наткнулась на обувную коробку из Парижа. Ридли улыбнулась и стащила ее вниз. Бархатные фиолетовые туфли с открытым носом на десятисантиметровых шпильках, если она не ошибается. Конечно же, она не ошибается. Она чертовски неплохо проводила время в этих туфлях когда-то. Она вытряхнула содержимое коробки на черно-белое покрывало ее кровати. Вот и он, утопленный в шелке и все еще покрытый засохшей грязью.

Ридли села на пол возле кровати, сложив руки на ее край. Она не была дурой. Она просто хотела посмотреть, как делала это каждую ночь последние недели. Ей страстно хотелось почувствовать мощь чего-то могущественного, силу, которой больше у нее никогда не будет.

Ридли не была плохой. На самом деле. К тому же, если и была, разве это важно? Она была бессильна что-либо сделать. Ее отложили в сторону как вышедшую из моды косметику. Зазвонил сотовый, и Ридли взяла его с прикроватной тумбочки, на экране высветилась фотография Линка. Она сбросила вызов и кинула телефон в розовую бездонную сумку. Не сейчас, Горячий парень. Сейчас у нее на уме был другой инкуб. Джон Брид.

Ридли села поудобнее и наклоняла голову то в одну, то в другую сторону, наблюдая за наливающимся розовым светом шаром.

— Что же мне с тобой делать? — она улыбнулась, потому что в этот раз, один-единственный раз, это было ее решение, и ей надо было его принять.

Три.

Свет становился все ярче и ярче, пока вся комната не потонула в розовом свечении, благодаря которому контуры всего вокруг стали исчезать, превращаясь в карандашные наброски, не до конца стертые ластиком.

Два.

Ридли закрыла глаза — маленькая девочка, задувающая свою свечку желания на праздничном торте.

Один.

Она открыла глаза. Решение принято.