Страница 25 из 30
Когда она произнесла эти слова, меня пробрало холодом. Перед внутренним взором предстали изможденные лица измученных голодом и холодом жителей Лаллиброха, людей, которых я знала и любила. Вместе с ужасом пришел и стыд: сама–то я не разделила их судьбу, а улизнула в безопасное будущее, к сытости и теплу. Это было сделано потому, что так хотел Джейми, но может ли желание одного человека служить оправданием поступков другого? Потом я посмотрела на склоненную рыжую головку Брианны, и боль в груди слегка отпустила. Она тоже пребывала все эти годы в безопасности, в тепле, сытости и любви — потому что я выполнила волю Джейми.
— И он придумал смелый план, этот Серая Шляпа, — продолжила Фиона, чье круглое личико по ходу рассказа прямо–таки засияло от воодушевления. — Представляете, сам велел одному из своих арендаторов пойти к англичанам и предложил выдать им лэрда. Дело в том, что среди сторонников принца он был не последним человеком и за его голову корона назначила солидное вознаграждение. Суть замысла была в том, чтобы арендатор выдал Серую Шляпу и получил деньги, которые позволят его близким и всем обитателями имения пережить тяжелые времена.
Моя рука с такой силой сжала изящную ручку чайной чашки, что она отломилась.
— Выдал? — простонала я хриплым голосом. — Они его повесили?
Фиона удивленно моргнула.
— Почему повесили? Вовсе нет. Бабушка рассказывала, что ему действительно грозили виселицей и отдали под суд за измену, но к тому времени казни уже закончились и Серую Шляпу просто упрятали в темницу. Зато золото пошло на доброе дело: помогло жителям его владений пережить голод, — бодро закончила она, очевидно рассматривая это как счастливый конец.
— Господи Иисусе, — выдохнул Роджер. Он осторожно поставил свою чашку и в оцепенении уставился куда–то в пространство. — В темницу!
— Ты говоришь так, будто это благо, — подала голос Брианна.
Уголки ее рта слегка опустились от огорчения, а повлажневшие глаза заблестели.
— Так оно и есть, — заявил Роджер, не замечая, что она расстроена. — Суть дела в том, что тюрем, в которых содержали обвиненных в государственной измене якобитов, было не так уж много и во всех велись официальные реестры узников. Неужели не понятно?
Он перевел взгляд с недоумевающей Фионы на хмурую Брианну и, в надежде найти понимание, в конце концов остановил взгляд на мне.
— Если он попал в тюрьму, я смогу найти его.
Роджер повернулся и посмотрел на высившиеся до потолка книжные полки, которые занимали три стены кабинета и хранили собранные покойным преподобным Уэйкфилдом материалы, касающиеся якобитских тайн.
— Он там, — тихо произнес Роджер. — В тюремных реестрах. В документах, представляющих собой подлинные свидетельства. Неужели вы так и не поняли? — спросил он снова, обернувшись ко мне. — До сих пор мы если и узнавали о нем что–то, то из воспоминаний, в достоверности которых нельзя быть уверенным. Но стоило ему попасть под суд и в тюрьму, как его биография стала частью письменной истории. Его имя попало в исторические документы, и где–то там мы его обязательно найдем!
— И узнаем, что случилось с ним потом, — выдохнула Брианна. — Когда его выпустили.
Роджер плотно сжал губы, чтобы отсечь альтернативу, пришедшую ему на ум, так же как и мне: «или когда он умер».
— Да, это верно, — сказал он, взяв Брианну за руку и одновременно встретившись взглядом со мной. — Когда его выпустили.
Спустя неделю вера Роджера в документы оставалась неколебимой. Этого нельзя было сказать о стоявшем в кабинете преподобного Уэйкфилда столе восемнадцатого века, тонкие ножки которого тряслись и тревожно скрипели под непривычной тяжестью.
Обычно на поверхности стола размещали лишь маленькую настольную лампу и собрание мелких артефактов, принадлежавших преподобному, но теперь нагрузка на него невероятно возросла, поскольку все остальные горизонтальные поверхности кабинета уже были переполнены бумагами, журналами, книгами и пухлыми конвертами из антикварных обществ, университетов и научно–исследовательских библиотек со всей Англии, Шотландии и Ирландии.
— Если ты положишь на него еще одну страницу, он развалится, — заметила Клэр, когда Роджер беспечно потянулся, собираясь положить на маленький инкрустированный столик еще одну папку.
— А? Да, верно.
Движение осталось незавершенным: некоторое время он озирался, тщетно высматривая свободное место, и, отчаявшись, положил папку у своих ног.
— Я только что закончила проверять Уэнтуорт, — сказала Клэр, указывая ногой на шаткую стопку, громоздившуюся на полу. — Мы уже получили записи Бервика?
— Да, только сегодня утром. Но куда же я их положил?
Роджер обвел растерянным взглядом комнату, напоминавшую Александрийскую библиотеку во время разграбления, прямо перед тем, как был поднесен первый факел, и потер лоб, пытаясь сосредоточиться. После того как он целую неделю по десять часов в день пролистывал написанные от руки реестры, письма, записные книжки и дневники англичан в поисках любого официального упоминания о Джейми Фрэзере, Роджер чувствовал, что глаза словно запорошило песком.
— Голубой конверт, — произнес он, — Точно помню эти бумаги, и голубой цвет особо отложился в памяти. Я получил их от Макаллистера, профессора истории из Тринити–колледжа в Кембридже, а у них там в ходу эти большущие светло–голубые конверты с гербом колледжа. Может быть, Фиона его видела? — Он подошел к двери кабинета и позвал через коридор: — Фиона!
Несмотря на поздний час, свет в кухне продолжал гореть и в воздухе витали бодрящие ароматы какао и свежеиспеченного миндального кекса. Фиона ни за что бы не покинула свой пост, пока оставалась самая слабая вероятность того, что кому–то поблизости захочется есть.
— Ой, в чем дело?
Кудрявая каштановая головка Фионы высунулась из кухни.
— Сейчас будет готово какао, — заверила она. — Я жду только, когда кекс пропечется, чтобы сразу достать его из духовки.
Улыбка на лице Роджера говорила о глубокой привязанности. Трудно было найти человека более далекого от исторической науки, чем Фиона, вообще не читавшая ничего, кроме журнала «Мой еженедельник». Совершенно не вникая в смысл деятельности Роджера, она каждый день безмятежно вытирала пыль с груд книг и бумаг, содержание коих оставалось для нее полнейшей тайной, что ничуть ее не огорчало.
— Спасибо, Фиона, — сказал он. — Я подумал, может быть, тебе попадался на глаза большой голубой конверт — пухлый, примерно такой?
Он показал руками приблизительный размер.
— Его доставили с утренней почтой, но я уже ухитрился куда–то его задевать.
— Вы оставили его в ванной, наверху, — тут же подсказала девушка. — Там лежит толстая книжка с золотыми буквами на обложке и портретом Красавчика принца Чарли и три письма, которые вы только что вскрыли, потом счет за газ — вы еще говорили, что нужно не забыть оплатить его не позже четырнадцатого числа этого месяца. Я все это сложила на газовую колонку, чтоб под ногами не болталось.
Раздался щелчок таймера духовки. Фиона ойкнула и исчезла.
Роджер повернулся и с улыбкой устремился вверх по лестнице, прыгая через две ступеньки. Будь у Фионы другие наклонности, она при ее замечательной памяти вполне могла бы и сама заняться наукой, но в любом случае являлась незаменимой помощницей исследователя. Если какой–то конкретный документ или книгу можно было описать исходя не из заглавия, имени автора или содержания, а всего лишь внешнего вида, Фиона всегда могла указать их точное местонахождение.
— Ой, пустяки, — жизнерадостно заверила она Роджера, когда он попытался извиниться за беспорядок, который учинил повсюду. — Когда эти бумаженции разбросаны по всему дому, можно подумать, что преподобный еще жив. Ну ни дать ни взять прежние времена, разве нет?
Спустившись, уже не столь торопливо, с голубым конвертом в руке, Роджер задумался, что бы сказал его покойный приемный отец о его нынешних изысканиях.
— Небось сам бы зарылся в эти документы по самые брови, — пробормотал он себе под нос.