Страница 14 из 30
— Ну ладно, — сказал он, небрежно повернувшись к зеркальцу, когда юный Джейми, запнувшись, умолк, — Мужчина для того и рождается, чтобы познать печаль и обрасти бакенбардами. Это одно из проклятий Адама.
— Адама?
Фергюс был явно озадачен, в то время как остальные его товарищи притворялись, будто понимают, о чем говорит Джейми. Фергюсу же стесняться было нечего: для него, иностранца, неведение считалось простительным.
— Его самого, праотца Адама.
Джейми вобрал верхнюю губу и деликатно поскреб бритвой под носом.
— Вначале, когда Господь сотворил человека, подбородок Адама был лишен растительности, как и у Евы. И тела у обоих были гладкими, словно у новорожденных младенцев, — добавил он, заметив, как взгляд племянника метнулся в сторону паха Рэбби.
Хотя борода у Рэбби еще не росла, легкий темный пушок над верхней губой наводил на мысль о растительности в других местах.
— Но стоило им, когда ангел с огненным мечом изгнал их из Эдема, оказаться за воротами райского сада, как подбородок Адама начал чесаться и на нем выступила щетина. С тех пор мужчина обречен на бритье.
Джейми закончил брить собственный подбородок и театрально поклонился своим слушателям.
— Ну а что насчет остальных волос? — спросил Рэбби. — Вы ведь не бреете там!
Юный Джейми при этой мысли прыснул, снова залившись краской.
— Слава богу, что в тех местах, которые не на виду, можно обойтись без бритья, — невозмутимо отозвался его старший тезка. — А то для этого потребовалась бы чертовски твердая рука. Правда, зеркало не понадобилось бы.
Все расхохотались.
— А как насчет леди? — спросил Фергюс.
На слове «леди» его голос сорвался, что вызвало новый взрыв смеха.
— Конечно, у les filles [1], девиц, там тоже есть волосы, но они их не бреют. Обычно не бреют, — поспешно поправился он, видимо припомнив что–то из своей прошлой жизни в борделе.
Шаги в коридоре известили Джейми о приближении сестры.
— Ну, у леди это вовсе даже и не проклятие, — заявил он своей восхищенной аудитории, взяв тазик и аккуратно выплеснув содержимое через открытое окно. — Бог даровал им некую растительность в утешение мужчинам. Когда вам, джентльмены, выпадет привилегия увидеть женщину не обремененной одеждой, — он взглянул через плечо на дверь и доверительно понизил голос, — вы заметите, что волосы там растут в форме стрелы, указывающей направление, смекаете? Чтобы бедный невежественный мужчина не сбился с верного пути.
Он с важным видом отвернулся от затыкавших себе рты, корчившихся от хохота мальчишек и неожиданно устыдился, увидев медленно шедшую вперевалку беременную сестру, которая несла поднос с его ужином поверх уже основательно выступавшего живота. Собственные шутки, произнесенные ради минутного чувства товарищества, вдруг показались ему оскорбительными и неуместными.
— Тихо! — рявкнул он.
Смех оборвался, мальчишки уставились на него в недоумении. Он поспешил вперед, забрал поднос у Дженни и поставил его на стол.
Вкуснейшее блюдо из козлятины и бекона издавало такой запах, что у Фергюса нетерпеливо задергался кадык. Джейми знал, что к его приходу они выставляют на стол самое лучшее, специально прибереженное для него. Чтобы понять это, было достаточно взглянуть на их исхудалые лица. Конечно, приходя сюда, он приносил с собой мясо попавших в силки кроликов или куропаток, порой гнездо с яйцами ржанки, но этого, разумеется, никак не могло хватить для дома, где кормились не только хозяева и слуги, но также семьи погибших Кирби и Муррея. По крайней мере, до весны вдовы и дети его арендаторов должны потерпеть, а ему необходимо сделать все от него зависящее, чтобы прокормить их.
— Сядь рядом со мной, — сказал он Дженни, взял ее за руку и мягко подвел к сиденью на лавке рядом с собой.
Та удивилась — обычно в его приходы она прислуживала ему, — но и определенно обрадовалась. Час был поздний, и темные круги под глазами Дженни выдавали ее усталость.
Отложив себе изрядную порцию козлятины, Джейми решительно поставил тарелку перед сестрой.
— Но это все для тебя! — возразила Дженни. — Я уже поела.
— Недостаточно, — отрезал он. — Тебе нужно больше, ты ведь на сносях и должна есть за двоих, — вдохновенно добавил Джейми, зная, что сестра не сможет отказаться поесть ради младенца, которого носит.
И верно. Чуть поколебавшись, Дженни приступила к трапезе.
Стоял ноябрь, холод пробирался сквозь его тонкую рубашку и штаны, но он почти не замечал этого, сосредоточившись на выслеживании. Небо было затянуто облаками, но тонкие барашки пропускали лунное сияние, так что света хватало.
Слава богу, что не было дождя: сквозь шум дождевых капель невозможно слышать, а острый запах мокрой листвы забивает запах животных. Его обоняние за долгие месяцы жизни на открытом воздухе обрело почти болезненную остроту, и теперь, когда он наведывался в усадьбу, домашние запахи чуть не сшибали его с ног.
Он находился недостаточно близко, чтобы уловить мускусный запах, но услышал шорох, выдавший оленя, вздрогнувшего в тот миг, когда он учуял охотника. Животное замерло, превратившись в одну из теней, колышущихся на склоне холма под мчавшимися по небу облаками.
Как можно медленнее Джейми повернулся в том направлении, где его слух зафиксировал шорох. В руках у него был лук со стрелой наготове. Если будет возможность сделать выстрел, то только один, после того как олень сорвется с места.
Да, там! Его сердце подпрыгнуло, когда он увидел торчавшие над низкими зарослями утесника, резко выделявшиеся на фоне неба рога. Собравшись и медленно набрав воздуха, Джейми шагнул вперед.
Вспугнутый олень срывается с места столь стремительно, с таким шумом, что охотник зачастую теряется, упуская драгоценные мгновения. Но этому охотнику выдержки было не занимать: он не вздрогнул, не дернулся, не попытался пуститься в погоню, а, не сходя с места и глядя вдоль древка стрелы, хладнокровно оценил скорость и направление и, выждав момент, спустил больно хлестнувшую его по запястью тетиву.
Выстрел оказался метким — стрела вонзилась под лопатку и, к счастью для Джейми, сомневавшегося в том, что у него хватило бы сил догнать раненое животное, свалила оленя на месте. Он рухнул на поляну, неуклюже вытянув ноги, как это бывает с умирающими копытными. Лунный свет отразился в стекленеющих глазах, замаскировав темное таинство умирания ни о чем не говорившим серебром.
Вытащив из–за пояса кинжал и опустившись на колени рядом с добычей, Джейми торопливо произнес слова молитвы, которой его научил старый Джон Муррей, отец Айена. Отец самого Джейми, впервые услышав эти слова из его уст, поморщился, из чего Джейми заключил, что данная молитва, скорее всего, адресована не тому богу, к которому они обращались по воскресеньям в церкви. Но отец так ничего и не сказал. Сам же он в тот первый раз отбарабанил ее, почти не слыша себя, в нервном возбуждении, ощущая на своей руке руку старого Джона, придававшую ему твердости в тот миг, когда он впервые в жизни вонзил нож в звериную шкуру и рассек плоть, от которой поднимался пар.
Теперь, уже набравшись опыта, он одной рукой решительно поднял вверх липкую морду, а другой перерезал оленю горло. Из–под ножа ударил горячий фонтан крови, которая после двух или трех судорожных толчков полилась равномерным потоком.
В других обстоятельствах по здравом размышлении он, наверное, не стал бы этого делать, но голод, головокружение, свежесть холодной ночи и опьянение охотничьего азарта к раздумьям не располагали. Он сложил ладони чашечкой, подставил под вытекавший из рассеченного горла поток и поднес густую, испускающую пар, черневшую в лунном свете жидкость к губам.
С ощущением, будто он не просто пьет кровь, а поглощает саму суть добычи, Джейми втянул в себя солоноватую, с легким привкусом серебра субстанцию, жар которой казался ему его собственным. Кровь не ощущалась горячей, он вообще воспринял только ее вкус, кружащий голову металлический запах, и лишь потом его изголодавшийся желудок сжался в комок и отозвался на эту замену еды громким бурчанием.
1
Девушек (фр.).