Лунный прилив

Он ожидал застать ее лежащей в кровати, но Грир сидела на стуле возле окна, устремив взгляд в ночную тьму. Вытянув правую ногу, она перенесла центр тяжести на левое бедро. Грир уже несколько дней ходила с помощью костылей, но это до сих пор ужасно изматывало ее. Хирург, наблюдавший ее, отметил выносливость своей пациентки, но посоветовал не перенапрягаться.

Грир подняла голову и внезапно вскочила. Эндрю посмотрел в окно и понял, что она заметила его отражение в стекле.

— Я не хотел вас испугать, миссис Бэкетт. — Думая о ней, он называл ее Грир, но никогда не обращался к женщине по имени.

Она обернулась:

— Здравствуйте. Тоже бессонница или вы так преданы работе, что никогда не уходите домой? — В мягкой улыбке обнажились белоснежные зубы.

Такое ощущение, что у всех американцев идеальные зубы, подумалось ему не к месту.

— Ни то ни другое, — отозвался он. — Просто много дел. — Не следовало ему так говорить — это не поможет уклониться от ответа.

— Здесь, наверху?

— Нет. Я зашел сюда к вам. Только что освободился.

Откашлявшись, она снова улыбнулась:

— Вы так добры ко мне, доктор Монтхэвен. Присаживайтесь.

Эндрю подошел к ней. Каждый мускул, каждый нерв его тела был напряжен. Он был настолько сосредоточен, что, казалось, слышал движение молекул воздуха вокруг. Эндрю был на взводе и даже не думал садиться, он лишь молча изучал лицо Грир, игнорируя вопрос, застывший в ее блестящих глазах.

Ее медные волосы, прежде спутанные, теперь были аккуратно расчесаны и ниспадали на плечи волнистыми прядями. Ее прекрасные, плавно очерченные губы приобрели прежний цвет, на кремовой коже проступили милые веснушки, разбросанные на носу и щеках. Синевато-багровые следы от шва подчеркивали маленький шрам над правой бровью, но синяк под глазом уже исчез, и опухоль тоже прошла. На Грир была только больничная рубашка, и маленькая упругая грудь вздымалась под тонкой тканью при каждом вздохе.

Ее правая нога и бедро были в гипсе, но левая, наполовину обнаженная, не оставляла сомнений в стройности и привлекательности фигуры.

Перезвон музыкальной мелодии вывел Эндрю из оцепенения. Грир держала в руках музыкальную шкатулку, которую он подарил ей для Коллин, и, должно быть, машинально заводила ее в ожидании того, что скажет Эндрю.

— Колыбельная Брамса.

Если бы он подарил ей цветы, это было бы слишком очевидным знаком внимания. Шкатулка Гуммеля показалась Эндрю отличным решением: мелодия придется по душе ребенку, подумал он... и тронет душу матери, которая, в очередной раз услышав музыку, быть может, вспомнит человека, сделавшего этот подарок.

Эндрю запустил в волосы длинные пальцы и резко отвернулся.

— Мне надо что-то сказать вам.

— Да, — едва расслышал он.

— Коллин... — Эндрю взглянул на Грир и на мгновение испугался, что заплачет, не договорив до конца. — Она не выдержала. Ее сердце остановилось. Мы почти час пытались запустить его вновь, но... — Он умолк, в ужасе наблюдая за тем, как постепенно меняется выражение лица женщины. Потом он взял себя в руки и продолжил: — Иногда такое случается, и нельзя точно сказать из-за чего. Легкие еще не успели как следует развиться, и кровеносная система тоже. Но всю неделю она дышала самостоятельно — без всякой помощи. Все говорило о том, что она идет на поправку. Семимесячный срок — переломный момент для дыхательной системы. Детское сердце могло не выдержать этой нагрузки, хотя мы и были так уверены в успехе. — Стоило Эндрю взглянуть на Грир, как он тут же понял, что никакие объяснения ей не помогут.

Ее зрачки расширились, мышцы на заостренном лице напряглись. С преувеличенным вниманием Грир поставила шкатулку на подоконник и стала выпрямляться.

— Сидите спокойно. Пожалуйста. — Эндрю сделал движение, чтобы дотронуться до нее, но она отшатнулась от него. — Пожалуйста, — повторил он, скрестив руки и крепко прижав их к груди, чтобы желание заключить ее в объятия не возобладало над ним.

С огромным трудом женщине удалось встать, и ее голова оказалась едва ли на уровне его плеч. Она подняла на него взгляд.

— Вы ведь сказали, что с ней все нормально. — Ее голос был так же напряжен, как и мышцы тела. — Еще сегодня днем вы говорили, что Коллин поправляется. Вы так сказали.

— Все так и было, Грир, это правда. Я не в состоянии объяснить, что произошло, но такая вероятность всегда существует, даже если есть все признаки того, что ребенок поправляется. Она не мучилась... просто угасла. У вас еще будут дети. — Эти ужасные банальности, вслед за именем женщины, невольно сорвались с его губ.

— И что, это должно меня утешить? Разве я найду мужчину, который сможет заменить мне Колина? Нет — уж теперь, после того, что вы мне сообщили, доктор... Монтхэвен, никто мне больше не нужен. Я хочу оказаться там же, где они. Я хочу умереть.

Прежде чем Эндрю нашелся что ответить, она метнулась к прикроватному столику и опрокинула на пол графин с водой. Он разбился вдребезги — мелкие кусочки стекла вперемешку с прозрачными каплями разлетелись по комнате, подобно миллиону слезинок. Рука Грир судорожно обхватила маленькую вазу с желтыми гвоздиками. Он ожидал, что она сбросит и ее. Но женщина крепко сжала вазу и смяла цветы в кулаке.

— Грир, прошу вас.

Она резко обернулась к нему и тут же потеряла равновесие. Инстинктивно схватившись пальцами за волосы Эндрю, она оцарапала короткими ногтями его шею, не прикрытую рубашкой. Стетоскоп впился в его кожу, а затем соскользнул на пол и упал в осколки графина. Эндрю удерживал Грир, и его пальцы почти соединялись на ее талии. На мгновение они застыли в таком положении. Грир прерывисто и шумно дышала, пока болезненная энергия ее тела окончательно не иссякла, и тогда она безвольно повисла на нем, вцепившись в лацканы его белого халата.

Эндрю обхватил ее руками, ощущая под пальцами мягкий шелк ее кожи на обнаженной спине — там, где больничная рубашка, застегиваясь на пуговицу, имела круглый вырез. Грир дрожала всем телом, и ему ничего не оставалось, кроме как удерживать ее в объятиях и, уткнувшись ей в волосы, бормотать вполголоса бессмысленные фразы. От нее пахло розами — теми же, что росли в его саду и, источая сочный аромат, трепетали от каждого дуновения бриза. Малейшее движение Грир усиливало его пробужденную страсть. Но Грир никогда не будет принадлежать ему — хрупкая надежда, которую он до сих пор питал, окончательно исчезла в эти пять минут.

Эндрю без малейшего усилия опустил ее и бережно удерживал ее правую ногу, пока она устраивалась на кровати. Он одернул ее рубашку, заботливо укрывая полуобнаженное тело, хотя женщина, казалось, не обращала внимания на свою наготу.

Грир закрыла глаза, но Эндрю знал, что она не спит. Он ждал.

— Дайте мне музыкальную шкатулку, — спокойно произнесла она, не глядя на него.

Эндрю выполнил просьбу.

Она завела шкатулку, сделав один поворот ключа, и знакомые мотивы наполнили комнату. Вскоре мелодия затихла, прервавшись последними отчетливыми звуками, и вокруг Эндрю мгновенно сгустилась давящая тишина. Была середина августа, теплая влажная ночь; капельки пота проступили у Эндрю между лопаток.

— Держите. — Грир протянула ему шкатулку. — Мне она больше не нужна. Скоро меня выпишут, и я собираюсь к сестре — хочу поехать налегке.

— Разумеется. — Она уже думала о том, как поскорее уехать из Англии. Да и как иначе? Это место для нее теперь сущий ад на земле. — А теперь поспите. Я посижу возле вас, если хотите.

— Нет, не стоит утруждать себя.

— Мне бы очень этого хотелось. Ну тогда зайду завтра.

— Нет-нет, спасибо. Лучше не заходите. Со мной все будет в порядке. Я не ваша пациентка, и, уверена, у вас и без меня уйма дел.

— Грир, миссис Бэкетт. Позвольте мне что-нибудь сделать для вас.

Она повернула к нему голову. Свет в ее глазах совсем потух.

— Вы и так сделали достаточно, доктор Монтхэвен. Вы позволили моему ребенку умереть — этого вполне достаточно.