Страница 15 из 51
Серебряков почувствовал бешенство. С этим Колобуилом спешно надо было что-то решать. Но сперва попробуй его обнаружь! Совершенно Неуловим! И мысли о том, как подобраться к этому невидимке у него, Виктора Арнольдовича, даже на подступе не было…
…А когда открывал дверь своей квартиры, снова услышал "Шествие троллей". В страхе за Наташу он от спешки едва не сломал ключ в замке.
Но Наташа, целая и невредимая, встретила его на пороге.
— Что случилось? — спросила она. — Воскресенье же, а ты куда-то умчался чуть свет! И с портфелем! У тебя были какие-то дела?
— Нет, захотел пройтись, — сказал он. — А портфель – так: думал – вдруг что-нибудь куплю по дороге… — И спросил: — Это ты пластинку поставила?
— Да. Удивительная музыка, правда? Кажется, видишь, как они шагают… Нет, с тобой все же, по-моему, что-то не так. На тебе лица нет…
— Просто утром сердце немного прихватило, — ответил Серебряков. — Поэтому и прогуляться решил. Да не волнуйся, уже все прошло…
Тролли плясали все неистовее, и казалось, только с его смертью оборвется эта пляска.
"Надо как-нибудь в ближайшее время разбить эту пластинку!" – в сердцах подумал Серебряков.
PER PEDES APOSTOLORUM
(Продолжение)
…Порой, только вспомнив, что ношу сан архангела, находил силы не думать о постыдной слабости своей. Тогда покидало меня и чувство опасности, ибо прибежище этого чувства – не архангельский дух, а всего лишь постылая, тленная, ничего по сути не стоящая человеческая плоть…
А когда-то, в очень далекой своей жизни он любил эту музыку и слушал ее так же зачарованно, как Наташа. Любил ее и Арнольд Иванович и запускал на своем граммофоне чуть не каждый день. (Ах, знал бы, знал бы Арнольд Иванович, орденская десница Селафиил, как она будет звучать из этого самого граммофона в судный для него день!..)
Впрочем, и в невеселом расположении духа он тоже ее иногда заводил. Так было в тот вечер, когда Федька, точнее Виктор, а еще точнее – уже три месяца как архангел Колобуил, вернулся со своего дежурства на Сухаревке и застал Арнольда Ивановича, сидевшего у граммофона, мрачнее тучи.
— На, читай, — сказал он и протянул Виктору какую-то бумагу.
Виктор прочел – чушь какая-то:
…"Голубка" назывался этот римский корабль…
…Жестокий король Филипп, тебе все равно не удалось завладеть Тайной изведенных тобою тамплиеров!..
…Жареная человечина – вот что тебе досталось вместо Тайны, граф Симон де Монфор!.. [9]
…И воспылала, и возметнулась в небо над Россией страшная звезда Полынь…
…Это ужасно, ужасно, господа!..
— Что это? — спросил Виктор с удивлением.
От архангела Колобуила у Арнольда Ивановича секретов дано уже не было. Он объяснил:
— Корабль "Голубка" – это римский корабль, доставивший первых деспозинов в Галлию. Про короля Филиппа Красивого и про графа Симона де Монфора я тебе уже рассказывал. Про звезду Полынь почитай в Апокалипсисе. А слова "это ужасно, ужасно, господа!..", насколько я понимаю – последние слова императора Николая Второго перед тем, как он бросил послание императора Павла в камин. Понимаешь, только деспозин, у которого к тому же помутнение рассудка, мог произнести в бреду все эти слова…
— Чокнутый? — догадался Виктор.
— Он, — кивнул Арнольд Иванович. — Но только, уверен, ничего такого он вслух не произносил. Тут, видишь ли, самое интересное то, как эта бумага мне досталась. Один мой подопечный написал ее под гипнозом…
Виктор присвистнул. Про подопечных Селафиила он с некоторых пор знал. Арнольд Иванович работал врачом-психиатром в какой-то хитрой лаборатории ГПУ, потому (что поначалу еще Федьку так удивляло) и не уплотняли его в этой четырехкомнатной квартире на Мясницкой: как специалиста ценили очень. А подопечными его были гэпэушники со всякими странностями, которых Арнольд Иванович как-то лечил с помощью гипноза.
Но теперь в лаборатории создали какой-то сверхсекретный спецотдел по приказу самого начальника ГПУ Менжинского. Туда набрали чудиков со всей страны, которые вроде бы мысли чужие умеют читать.
Не только Виктор, но даже и сам Арнольд Иванович до поры слабо верил в такое человеческое умение, и большинство тех чудиков вскорости снял с казенного довольствия за обман. Да вот один, по фамилии Барабанов, похоже, оказался все-таки настоящий. Ему, Барабанову этому, бывшему полковому повару, в Империалистическую войну полчерепа осколком снесло, пришлось потом дыру в черепушке гуттаперчей заделывать; однако с тех пор он что-то, кажись, впрямь начал угадывать в чужих мыслях. Гад, кстати, оказался преизрядный: много уже людей из-за тех его угадок успело отправиться прямым ходом на Соловки.
И вот теперь, видимо, этот самый Барабанов случайно очутился около Чокнутого да и учуял что-то в его перепутанных мыслях. Разобрать их, ясно, не смог своими двухклассными да германским осколком порченными мозгами, но Арнольд Иванович под гипнозом все из него выкачал – заставил в сонном состоянии все на бумаге написать. Заодно дал команду навсегда забыть обо всем написанном, но тут Арнольд Иванович не столь сильно был уверен в своих гипнотизерских способностях – вполне могло статься, что у Барабанова какие-то крохи от всего еще трепыхались в башке, и была опасность, что его снова нечистый дернет пойти туда, на Сухаревку, к Чокнутому.
Вот за этим Виктор и должен был с завтрашнего дня проследить.
Барабанова Арнольд Иванович ему даже на бумаге нарисовал: голова какая-то треугольная (другая, видно, из гуттаперчи не получилась); поверх – шляпа всегда; уши оттопыренные; нос картошкой. Уж человека с таким портретом Виктор не пропустил бы ни за что.
С утра Федька-Федуло, сидя за котлом, приглядывал за Чокнутым во все глаза. И точно: в середине дня появляется рядом с ним этот самый, треугольноголовый, с лопухастыми ушами. Вроде просто стоит, любуется природной красой, но это – какого-нибудь Федулу обманывать, а Колобуила на мякине не проведешь – сразу углядел, что тот украдкой все же к Чокнутому приглядывается.
Тут женщина, позади этого Барабанова проходившая, вдруг рубль обронила да и, не заметив, пошла себе дальше. Федька только подумать успел, что надо бы сейчас рубль подобрать (Колобуилу он без надобности, а Федуле-то – очень даже). Еще и не дернулся к рублю тому устремиться, а Барабанов – будто ему в ухо крикнули: мигом обернулся – и ту рублевку к себе в карман.
Понял Федька – вправду, похоже, чует чужие мысли в воздухе этот, с гуттаперчевой головой.
Решил, однако, на всякий случай еще проверить – поэкспериметрировать, как говорил Арнольд Иванович. Барабанов как раз в это время под деревом стоял. Никаких птиц на дереве не было, но Федька подумал изо всех сил – убедительно подумал, так, что сам поверил почти: "Ого! Ворона на дереве сидит! Вон, какнуть приготовилась!.. Щас какнёт в точности этому, с треугольной башкой, прямо на шляпу – во смеху-то будет!.."
Снова все точно! Барабанова от этого дерева как ветром отнесло. Голову свою треугольную задрал, стоит, смотрит – где ж ворона?
Еще, наверно, полчаса Федька так изгалялся над ним – то трамваем его припугнет (во всю силу представив, что стоит этот гуттаперчевый на трамвайных путях) — тот сразу как ошалелый – в сторону; то представит себе, что с рогатки в него целится из-за своего котла – и тот немедля норовит за фонарный столб спрятаться.
Шутки шутковать – оно, конечно, для какого-нибудь Федулы дело веселое, а Колобуилу уже пора было решать, как с этим калеченым быть. Вполне мог от Чокнутого что-то своей треугольной башкой поймать, уж больно долго вертелся вокруг него.
К Арнольду Ивановичу бежать?.. Но того сейчас и дома нет. А если б даже и был – пускай бы Федуло бегал, а Колобуилу надобно решать самому.
9
Граф Симон де Монфор – кондотьер, возглавлявший в XIII в. крестовый поход против катаров во время Альбигойской войны.