Здесь на Земле

Генри Мюррей составил сотни завещаний для своих клиентов, но свое собственное так ни разу и не переписал — с тех самых пор, как родилась Марч. И Алан оказался единственным, кто унаследовал поместье «Лисий холм». Миссис Дейл, разумеется осталась в доме, и все расходы Марч оплачивались, а вот Холлис тут же был отправлен жить в мансарду. Теперь Алан мог поступать, как ему вздумается, с чего и начал, составляя дотошные недельные счета на парня «за питание и проживание». Вообще-то тот имел право еще целых два года временить с оплатой, пока не закончит школу, но не взял этой отсрочки. А пошел работать в булочную на Мейн-стрит, всю вторую половину дня, а после отправлялся на ипподром «Олимпия» (он стал делать так с тех пор, как понял, что есть шанс удвоить свои деньги, если рискнешь, конечно, теми, которые уже имеешь). По вечерам и выходным Холлис водил грузовик от Департамента общественных работ, посыпал солью зимние дороги, обрезал кусты в парках и собирал мусор вдоль 22-го шоссе в погожую погоду.

Особенно погожей она была в тот день, когда он ушел. Подходил к концу последний класс школы, и Марч с миссис Дейл — за мытьем окон (ничто не должно загрязнять изумительную голубизну небес) — говорили о ее будущем, светлом и безбрежном. Причем все, абсолютно все варианты — колледж, путешествия, работа в Бостоне — учитывали к Холлиса.

Когда он пришел сообщить, что уволился со всех работ, он явственно ощутил, как зависим, подневолен был до этого момента. Парень отработал весь свой долг Алану. Во многом благодаря мерину по кличке Наждак, который, к изумлению всей публики, и Холлиса в том числе, умудрился прийти первым, при том, что ставка на него была один к двадцати пяти. Теперь он мог уйти — чисто, безупречно, готовый вступить в новую жизнь. То был самый важный день в его жизни, к которому он шел с тех самых пор, как умер Генри Мюррей. Но Марч этого не понимала.

Он все время где-то работал, и она притерпелась к его почти постоянному отсутствию, начав посматривать по сторонам, с кем бы ей теперь водиться. Зачастила к жившим до соседству Куперам, сошлась с их дочерью — бледной, рыжеволосой Белиндой — и ни о чем в тот день не думала, разве что о выборе платья на вечер. Голубое? Или лучше белое? Внимания на вошедшего в комнату Холлиса недоставало.

— Тебе где лучше: там с ними или здесь со мной? — потребовал он ответа.

Вопрос застал ее врасплох, она как раз примеряет сережки из своей шкатулки и не находит что сказать. Да и как тут найдешь, если он хватает ее за руку, чего прежде никогда не делал!

— Прекрати, — произносит веско Марч.

Холлис вечно ревновал ее к этим Куперам. Он сильно стискивает ей запястье. Марч высвобождается и отступает на шаг.

— Оставь меня в покое!

Никогда она еще так с ним не говорила, и эти в сердцах сказанные слова прозвучали шоком для них обоих. Не слишком ли многого он от нее хочет? И как назло, нет ни секунды прийти в себя, подумать, найти верные слова.

— Выбор за тобой.

— Нет, — фыркает Марч, не сознавая, как он раним. — За тобой.

Всегда огромная ошибка произнести: «Ну-ну, посмотрим, наберешься ли ты духу от меня уйти». И еще худшая — действительно уйти. От того, кого любишь. С того самого дня Марч постоянно думает: как нужно было поступить иначе? Остаться дома; не пойти к Куперам? Обвить его руками? Сознаться, что весь день только и думала об их общем будущем? Уже в гостях, за столом, она все поняла, извинилась, быстро оделась, вышла и всю дорогу бежала домой. Но было поздно.

Он ушел, а Марч ждала его у своего окна день за днем, неделю за неделей. Ни писем, ни открыток. К тому времени, когда Марч оканчивала школу, она уж перестала второпях сбегать по лестнице — проверить почту. Но каждую весну возвращались в свое гнездо в ветвях: ореха голуби — и то был для нее знак верности Холлиса и его любви. Одноклассницы разъехались по колледжам или устроились на работу здесь же, в городе, повыходили замуж за парней, в которых были влюблены, а Марч все стояла и стояла у окна, вид из которого стал для нее всем миром и, прежде чем она это поняла, пустой дорогой ее судьбы.

Прошло три года. Она едва узнавала себя в зеркале. Неизвестно, как такое получилось, но она более не выглядела молодой. И в утро своего двадцать первого дня рождения Марч Мюррей уже не подошла к окну. С тех пор она не интересовалась, вернулись ли по весне голуби в гнездо на орехе. Не слышала оглушительного кваканья лягушек. Забыла, как пахнет растущая у веранды мята. Она собрала свой чемодан, а миссис Дейл вызвала такси до аэропорта. Алан одолжил денег на билет до Калифорнии и обратно, но в самолете Марч пошла в клозет и швырнула в мусор возвратную часть билета.

Одну жизнь Марч провела в ожидании Холлиса, пытаясь понять, что она сделала не так. Совсем другую — как жена и мать, став абсолютно иным человеком. И вот она здесь, на Лисьем холме, готовит постель в холодном, пустом доме, где не была так долго. Стелит чистую простыню, поправляет матрас на кровати. Девочкой она здесь спала. Той девочкой, что легко пускалась в плач и ночами считала звезды вместо овечек, когда не могла заснуть. Теперь Марч не плачет. Слишком занята. И все же, бывает, просыпается утром в слезах. Значит, ей снился он. Ничего из этих снов она никогда не помнит, только слышится запах травы на подушке, будто прошлое — это то, что можно вернуть, стоит лишь сильно захотеть, набраться смелости и произнести заветное имя.

3

Каждый вечер Холлис инспектирует границы своих владений. Пешком или на своем пикапе (а может, и вообще завязав глаза, если понадобится).

Как бывший «бедный родственник», он абсолютно точно знает, что ему принадлежит. Даже вон та на первый взгляд бесхозная черника — его, и он с горьким наслаждением смотрит, как белки и еноты обдирают куст. Что ж, он не против, пускай едят вволю, не спрашивая разрешения (как это нужно было ему — что ни день и по любому поводу).

Холлис долго считал, что прошлое способно только ранить, если дать ему всплыть в памяти. Если не прекратить перебирать в уме все, что сделано и не сделано. Не стоит заострять внимание на том, что пару десятилетий назад пошло не так, как надо. А лучше — вообще перестать думать. Бывают дни, когда Холлис, положившись только на привычку и инстинкт, действительно способен это сделать. Однако есть вечера — такой, как этот, — когда не думать невозможно.

Он знает: Марч Мюррей приедет на похороны. Может, даже уже приехала и сейчас она там, наверху, в своей комнате, где тени в этот поздний час стелются по полу.

Когда не удается остановить натиск невеселых мыслей, Холлис пытается переключиться. Например, окидывает мысленным взглядом все, чем теперь владеет. А это далеко не только ферма Гардиан и «Лисий холм», но также большая часть заведений на Мейн-стрит, центральной улице Дженкинтауна. Есть у него земли и во Флориде — на Западном побережье и в Орландо да еще на островах Кис.

К тому же он совладелец ипподрома в Форт-Лодердейл. Самое же приятное, что не нужно даже ездить в тот далекий штат, где некогда он так долго горе мыкал, — все счета исправно поступают по почте.

Скоро Холлису исполнится сорок два. Неплохой итог трудов — как для оборванца, который так ужасно выглядел, что сторож Куперов, пока не попривык, грозился вызвать полицию всякий раз, как его видел. Когда-то он ушел с Лисьего холма с сорока семью долларами в кармане, а теперь богач из богачей. Долги все выплачены, живи да радуйся. Но этого и близко нет. Вечно что-то гложет. Он принуждает себя есть не менее трех раз в день, но все равно продолжает терять в весе, будто не пищу ест, а собственную плоть.

Все, хватит, не надо думать, не надо забираться в гущу невеселых мыслей. Лучше лишний раз проведать старого пони, что некогда принадлежал сыну. У пони рези в животе, значит, нужно не дать ему лечь на бок и отпаивать минеральным маслом. А еще вдуть по щепотке соли в каждую ноздрю. Этому средству его научили на ипподромах Флориды, и он рискнул поделиться им с горожанами, после чего оно стало вечным предметом шуточек завсегдатаев бара с гордым названием «Лев» (хотя те, кто тайком последовал совету Холлиса, не выглядели после разочарованными).