Спецназ Сталинграда.

Получив наконец от хозяйственников батальона нормальные лопаты и кирки, долбили норы в известняке. Рота сократилась до двух взводов, не хватало командиров и бойцов. Питание толком не наладили, вместо обеда и ужина выдали селедку с хлебом, после которой я выпил литра полтора воды. На закате выползли на траву, размышляя, что будет завтра. На должности помкомвзвода я пробыл недолго, в Бузиновке снова стал командиром отделения. В помощники лейтенанту Кравченко дали сержанта поопытнее.

Своим понижением я остался доволен, так как взвод казался слишком большой единицей, а отделение за эти дни стало родным. Земляк Гриша Черных, бронебойщик Ермаков с помощником Ваней Погодой, ефрейтор Борисюк, другие ребята. Получилось так, что к нам присоединился фельдшер Захар Леонтьевич. Разговор вели старики: дядя Захар и Борисюк. Ефрейтор жаловался на отсутствие шинели, которую в спешке выбросил, а спать в одной гимнастерке холодно. Фельдшер, в свою очередь, рассказал, как служил в тридцатых годах в Средней Азии, там было очень тепло, и кормили рисом. Потом Борисюк чесал спину и предположил, что надорвал поясницу. Ермакову надоели пустые разговоры, и он невежливо перебил стариков:

– Бронебойное ружье в степи – хренота. Таскать тяжело, а танк к себе близко не подпустит, разнесет из пушки за полкилометра.

Другие заспорили. Тогда он предложил поменяться с ним местами и завтра утром караулить с ПТР вражеские танки. С противотанковыми ружьями дела никто не имел, меняться с Ермаковым не пожелали. Разговор показался мне еще более пустым. На правах командира я заявил, что здесь достаточно артиллерии, а бояться нам следует немецких самолетов. Возражать никто не стал, выкурили еще по цигарке. Вяло перебрасываясь отдельными фразами, рассматривали ночное небо.

Свежий ветерок приносил знакомый с детства запах полыни, мерцали крупные звезды. Светящаяся полоса Млечного Пути (у нас его иногда называли Бахмутский шлях) перекинулась полукружьем через весь небосвод. Северный край горизонта внезапно замигал далекими вспышками, так бывает при грозе. Я ощутил головой и плечами слабые толчки, однако не доносилось ни звука. В толчках угадывалась смертельная мощь падающих где-то бомб или тяжелых снарядов. Бродившие потоки воздуха переламывали и доносили до нас отблески пожара. Что может гореть в степи? Пшеничные поля, хуторские дома, скопление военной техники?

– Вот, гады, такой вечер испортили! – возмутился Ермаков. – Так и поспать не удастся.

– Отсюда далеко, – определил расстояние бывалый фельдшер Захар Леонтьевич. – Километров сорок или пятьдесят.

– До Клетской тридцать, – подал голос и я.

На вспышки обратили внимание командиры. Политрук Елесин и взводный Кравченко прошли мимо, постояли, прислушиваясь. Затем позвали меня.

– Мальков, посты проверяешь?

– Конечно. Полчаса назад обошел.

– Завтра воевать придется. Как настроение у ребят?

Я не стал кривить душой и сказал, что настроение так себе. Ничего хорошего. Все видели вспышки на горизонте, наверное, немцы готовят очередной прорыв.

– Ты не кисни, – строго сказал политрук. – Здесь фрицы точно нарвутся на встречный удар. Техники много сосредоточено.

– Что-то наших самолетов не видно.

Командиры невесело посмеялись, что слишком быстро удираем и самолеты за нами не поспевают. Угостили меня хорошими папиросами «Эпоха», ободрили и ушли к себе. По-прежнему висела тишина, и мерцали непонятные вспышки. Земля слегка вздрагивала, мы потихоньку заснули. Лишь негромко переговаривались часовые.

Рано утром прилетели три «Юнкерса-87», бомбили хутор. В разные стороны неслись повозки, убегали люди. Эвакуировали штабы, тащили на руках ящики. Маленькая черная автомашина «эмка» сумела отъехать метров сто и скрылась в гигантском облаке взметнувшейся земли. От нее остался лишь исковерканный двигатель, остальное исчезло. Дома, сделанные из самана (необожженного кирпича), разлетались от прямых попаданий на мелкие куски. Загорались камышовые и деревянные крыши. Огонь желтым языком ввинчивался в небо, толкая перед собой дым. Мы стояли в окопах, наблюдая, как гибнет хутор. На смену трем пикирующим бомбардировщикам прилетели еще два. Я машинально отметил, что третий самолет, наверное, сбили, так как «Юнкерсы» чаще летали тройками.

– Глянь, вдвоем, сволочи, прилетели, – поделился своими мыслями с сержантом Ермаковым. – Третий, наверное, накрылся.

– С нас и двух хватит, – ответил бронебойщик.

Бездействие раздражало. Я приказал развернуть противотанковое ружье, и мы раза четыре пальнули по самолетам. Глядя на нас, открыли огонь пулеметчики. «Юнкерсы» набрали высоту и улетели – наверное, у них закончились бомбы, да и рисковать лишний раз они не хотели.

Из каменного здания школы выносили раненых. Думаю, не от хорошей жизни санбат разместили в хуторе. Что касается штабов, то больших командиров подвела тяга к относительному комфорту. Удобнее разрабатывать планы сражений в прохладных домах, чем в голой степи. Возможно, на этом участке не ожидали такого быстрого прорыва со стороны немцев. Фронт в то время было невозможно обозначить какой-то линией. В одном месте вражеские ударные части проламывались вперед, в другом получали отпор или поджидали после очередного броска, когда подтянутся основные силы.

Авиации, чтобы бомбить все полосы обороны, у фрицев не хватало, поэтому наши окопы пока не трогали, видимо, решили оставить обороняющихся без управления. В какой-то степени это удалось. Хлынули прочь многочисленные обозы, причем беспорядок оказался полнейшим. На военных бричках увозили не только барахло, но и боеприпасы, которые бы очень нам пригодились. Особое возмущение вызвал спешный вывоз нескольких тяжелых гаубиц, каждую тащили шесть лошадей. Неужели мощные орудия созданы для того, чтобы таскать их с места на место? Возможно, для них не оставалось снарядов, а скорее всего, пушкари боялись, что не смогут выскочить со своими гаубицами из очередного окружения. Полевая артиллерия оставалась в своих окопах и приняла на себя удар немецких танков.

Им не удалось прорваться с такой легкостью, как это случилось на моих глазах у речки Чир. Два подбитых танка остановились на расстоянии метров шестисот от нас. Они не горели, просто стояли, один вел огонь с места. Остальные танки разворачивались и уходили в сторону. Все происходило очень быстро, как на шашечной доске. Ход вперед, разворот, и вот машины, поднимая пыль, куда-то неслись, уменьшаясь до размеров спичечного коробка. Зловещая рокировка завораживала. Пологий курган, на котором находились окопы, вряд ли станет препятствием для танков. Коробочки с крестами исчезли, а лейтенант Кравченко крикнул мне:

– Держи отделение! Сейчас пойдут.

Окопы располагались с интервалом пять-шесть метров, иногда ближе. Некоторые бойцы еще вчера соединили ячейки узкими ходами сообщения глубиной по колено. Устав предписывал рыть одиночные стрелковые ячейки, а нас учили чаще менять позиции. Чтобы устранить это противоречие, копали ходы сообщения. Из-за твердого известнякового грунта на высотах часть бойцов рыли двойные ячейки. Призыв держать отделение я воспринял как большое доверие и побежал вдоль окопов, крича бойцам невразумительное:

– Десантники… быть готовым к отражению атаки! За…

Наверное, хотел сообщить что-то еще умное и нужное, но мою бестолковую беготню прервал короткий треск. Снаряд взорвался, едва коснувшись почвы. Я не слышал орудийного выстрела и шелеста летящего снаряда. Просто столб известнякового крошева, толчок сжатого воздуха – и мгновенная острая боль в правой руке. Затем увидел танк, стрелявший в нашу сторону. Меня втащил, вернее, сбросил в свой двойной окоп бронебойщик Ермаков. Втроем в нем было не развернуться, зато Ермаков вместе с Ваней Погодой быстро перевязали руку. От вида крови замутило, а сама рана показалась безобразной, словно проткнули штырем. Из выходного отверстия толчками выдавливалась кровь, она проступала сквозь бинт, но разглядывать руку уже не оставалось времени.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.