Призрак и сабля

— В последний раз предупреждаю, неразумный ты человечишка… — грустно промолвил леший. — Одумайся, пока не поздно.

Огромный страховидный мужик неожиданно, прямо на глазах Тараса, превратился в махонького седого, длиннобородого старичка, и голос его теперь звучал не угрожающе, а просительно.

— Не тронь цветочек аленький… А то, прежде чем новое счастье найдешь, все — что теперь имеешь — потерять можешь…

— Да нечего мне терять, дедуля, — беспечно отмахнулся парень. — Я ж говорил уже: после отца лишь седло да сабля остались. А хата наша так обветшала, что вскоре от дождей да ветров сама расползется, если я денег на ремонт не найду. И то — новое подворье сложить — наверняка дешевле встанет. Так что, не обессудь и не прогневись, лесной хозяин — но, иначе поступить я никак не могу… У каждого из нас своя правда, и только Создателю дано судить по справедливости — чей тут резон и кому какой ответ держать…

С этими словами Тарас цепко ухватился, дрожащими от возбуждения и нетерпения, пальцами за тонкий папоротник, чуть пониже алого мерцания, и резко потянул его к себе.

Огненный цветок снялся со стебелька так легко, словно и не рос на нем, а — как бабочка, присел отдохнуть на мгновение. Раз — и вот он уже сияет в руке человека.

— А-агх… — тихонько и жалобно застонали вокруг поляны десятки разных голосов. — Беда… беда… Горе… горе…

И столько скорби было в этих звуках, что впервые, за все время разговора с лешим, Куница усомнился в праве человека поступать так, как ему вздумается. Даже непреодолимое желание возвратить цветок возникло, но — уже в следующее мгновение резкий, ледяной порыв ветра с такой силой дыхнул в лицо парню, что он от неожиданности зажмурился и совершено по-детски вобрал голову в плечи, на мгновение позабыв не только об оружии, но и об охраняющей молитве.

Лес вопил и скулил так, словно с кого-то живьем сдирали кожу, — порой срываясь на дикий, совершенно безумный хохот. Но с каждым последующим ударом сердца вся эта вакханалия скорби и ужаса становилась все тише и тише… То ли плакальщицы постепенно удалялись, то ли силы их были совсем на исходе. А еще спустя какое-то время Тарас почувствовал, что остался совершенно один.

Собравшись с силами, Куница открыл глаза, и с изумлением увидел, что стоит на опушке леса, неподалеку от давно угасшего праздничного костра, и в руке у него едва теплиться крошечная алая звездочка. А на противоположном берегу реки, прямо за облепившими взгорок деревенскими хатами и избами, занимается рассвет. Вот только выкатывается солнце отчего-то совсем недоброе, угрюмо-багряное и какое-то зловещее. Словно зарево над огромным пожарищем…

И хотя полуголая, оживленно галдящая толпа односельчан, спешащих окунуться в реку одновременно с первыми лучами просыпающегося светила, кроме скудости в одежде, ничем не напоминала погорельцев, — вид бегущих людей, отозвался в сердце парня такой острой болью, что Куница охнул и ухватился рукой за грудь. А вслед за этим — на его плечи непосильным бременем навалилось предчувствие неотвратимой и скорой беды.

Глава вторая

Выбирая место для будущего жилья, донской казак Тимофей думал больше о безопасности, нежели об удобствах проживания и прочем саде-огороде. Поэтому и взгромоздил хату на самый высокий пригорок, который только можно было сыскать во всей округе. Вот и скрипел непрерывно и жалостно, терзаемый всеми ветрами, непривычный для здешних мест, бронзовый флюгер в виде стрелы, над островерхой крышей Куниц. Завидуя при этом глинобитным стенам, сумевшим спрятаться от стихии за густыми ветвями разлогих яблонь да вишен.

И каждый раз, взбираясь крутой тропинкой наверх, неважно, с пустыми руками или тяжелой поклажей, Тарас никогда не забывал помянуть добрым словом чрезмерную отеческую предосторожность.

А вот сегодня Куница и не заметил, как взлетел на пригорок и оказался у калитки родного подворья.

— Все, бабуля! — заорал ликующе Тарас, в три прыжка преодолевая расстояние до порога изрядно обветшалого крыльца, от радости едва не сорвав с кожаных петель, по-старчески захрипевшую, хлипкую дверь. — Закончились наши с тобой мытарства! Ты, не поверишь, чего я нашел! Гляди-ка!.. Знаешь, бабуся, как мы с тобой теперь заживем? О-го-го, как!

И не дождавшись ни слова в ответ, удивленно переспросил:

— Ау, бабушка?! Ты где?! Спишь, что ли?! А солнышко-то уже взошло из-за пригорка… Говорил тебе давеча: не надо старого петуха резать, пока молодой не запоет — не послушалась: вот и некому по утрам будить. Просыпайся, бабуля… Я тебе такое расскажу!..

Обычно немногословный и угрюмый парень сейчас тарахтел без удержу, словно опасался, что от переизбытка наполняющих его чувств, он может лопнуть, едва только закроет рот.

— Бабуля, ау! Ты дома, вообще?!

Слабый свет, вливавшийся в горницу, сквозь неплотно прикрытые ставнями окна, создавал внутри смурый полумрак, и Тарасу понадобилось некоторое время, чтобы привыкнуть к скупому освещению. Поэтому он не сразу заметил, что и огонь в печи не горит, и бабушка Аглая все еще лежит в своем углу, под свисающими со стен и жердочек гроздьями чеснока, лука и множества других пуков и косиц из различных сушеных кореньев и трав. И только после этого обратил внимание на необычную тишину, окутавшую комнату. Тишину — совершенно невозможную рядом с живым человеком.

Куница умолк, растерянно хмыкнул и неуверенно шагнул к лежанке. Остановился у изголовья и шумно выдохнул.

Бабушка Аглая, благодушно улыбаясь, безмятежно глядела в потолок, уже ничего не видящими глазами. Но, судя по ее умиротворенному и спокойному облику, смерть не застала старушку врасплох, а была встречена ею, как давнишний и добрый знакомец.

Тарас медленно перекрестился, поморгал затуманившимися глазами и нежно провел ладонью по морщинистому и еще не остылому челу бабушки. Потом, встал перед покойницей на колени и нежно коснулся губами ее, чинно сложенных на груди, узловатых пальцев, крепко сжимающих деревянное распятие. Краешком сознания отметив, что натруженные, мозолистые и шершавые, как речной ракушечник руки бабушки Аглаи обрели шелковистую нежность. Став на ощупь такими же мягкими и… холодными.

— Вот я и остался на всем белом свете совсем один… — прошептал Куница грустно и беспомощно. — Что же ты, милая моя бабушка, так поторопилась-то? Хоть бы до свадьбы подождала, что ли? Правнуков вместе с Ребеккой чуток понянчила… Кто ж мне теперь в трудную минуту совет даст, или за лень отругает? Как же ты так, а? Даже не попрощавшись…

Потом парень ласково закрыл покойнице глаза, поднялся с пола, шагнул к столу и тяжело опустился на лавку.

Разнообразные мысли кружили в его голове беспутной толпой перепившихся гуляк, стремящихся переорать друг дружку, при этом даже не пытаясь вслушаться в чужие резоны. Больше всего хотелось упасть на свой рундук, или прямо здесь, за столом закрыть глаза, и уснуть. А очнуться из злого забытья от чуть ворчливого, но исполненного заботы и любви старушечьего голоса…

Куница достал трубку и кисет, основательно натоптал чубук крепким табаком, раскурил неспешно и после нескольких глубоких затяжек промолвил задумчиво:

— И ведь предупреждал же лесной хозяин: что имеешь, потеряешь — прежде чем новое обретешь… А я еще, возьми и брякни ему, сдуру, что ничего, мол, не боюсь, потому, как терять мне нечего… Вот и договорился… Теперь-то уже действительно нечего.

— Опять спешишь со словами, хозяин… — проворчал недовольный мужской басок. — Неужто так и не поумнеешь никогда?

— Кто здесь? — вскинулся Тарас, изумленно озираясь по пустой светлице. — Или мне чудится?

— Домовой я, ваш… — степенно ответил невидимый собеседник. — За добром Куниц глядеть приставленный.

— А чего только теперь голос подал? — удивился Тарас. — Замечать, мне тебя и в прежние времена иной раз случалось, мельком, — но отозвался впервые.

— Раньше тебя и без меня было кому уму-разуму учить… — вздохнул домовой. — А теперь, видно, самому придется… И не меня ты видел. Это суседко со своей кикиморой больше по дому шныряют. Бездельники…