Живыми не брать!

На лавке справа от старца сидел Лёшка, переодетый в белую рубашку, вышитую по вороту и рукавам, а слева – Никита. Вид у обоих был серьезный. Повинуясь чуть заметному движению пальцев Феодосия, Лёшка поднялся с лавки, на мгновение пропал из моего поля зрения, затем вернулся со старинной книгой в кожаном переплете. Старательно взгромоздил тяжелый том на стол и открыл. Феодосий провел по странице восковым пальцем и властно скомандовал малому:

– Читай отсюда! – скорее догадалась, чем услышала я.

Леха кивнул и начал неуверенно разбирать старинные буквы:

– Зло?.. Зе-зело… – он полез в карман за очками, нацепил их на нос и хотел продолжить чтение. Но старец нахмурился, поднялся, положил ладонь Лёшке на макушку. Затем убрал руку, снял с него очки и бросил под лавку.

Слышно, как звякнули разбитые стекла:

– Все. Они тебе не требуются. Читай, Совенок!

Смущенный Лёшка опустил глаза на страницу, быстро забубнил незнакомые слова. Феодосий Ильич хотел отпить из сосуда, но тот оказался пустым, он позвал Машу. В комнату заглянула дочка Макария, что-то сказала Никите, тот взял серебристую посудину со стола и вышел следом за девчушкой…

Ну вот, я видела достаточно. Мои спутники вполне обустроились и в помощи не нуждаются. Пора возвращаться.

Внутри тоскливо и пусто. Старец Феодосий суров с виду, но человек хороший, возится с ребятами только потому, что хочет им помочь.

Он-то точно знает – пути отсюда нет. Нет и все.

Я спрыгнула вниз, кувыркнулась в воздухе, пружинисто присела и попятилась к сараям. Меня снова зацепило тяжелым взглядом – некто следит за домом. А еще – ОНО стало ближе, я почти физически ощущаю не только взгляд, но чужой, нездешний холод. Ледяные мурашки противной струйкой сбежали вниз по спине, точно как тогда…

…Когда мы с седым волком стояли на снегу и смотрели друг другу в глаза…

Пальцы инстинктивно сжались в кулаки – было большой глупостью идти в Слободку совсем без оружия. Я сглотнула и попыталась успокоиться: наверняка старцы люди искушенные и защищают свой Форпост не только карабинами, но при помощи духов и всякой магии. Никто не звал меня подглядывать в окна за их тайными обрядами. Вот мне и мерещится всякое.

Взбудораженная этим странным ощущением, я протискивалась между сараями и постоянно оглядывалась назад. А надо было смотреть прямо!

Потому что из одного сарая как раз выходил старец Демид и я налетела прямо на его широченную спину. Он охнул и от неожиданности выронил все, что держал в руках, оглянулся и увидел меня, насупился:

– Тьфу! Путница? Откудова ты тут-ки?

– Гуляю… – пробормотала я.

– Что за гулянье в огороде? – рокотал Демид. – Других мест нет?

Я наклонилась и принялась подбирать упавшие вещи: мало ли, вдруг старец умеет читать мысли или что-то в таком роде и догадается, что я подглядывала за обрядом? В руках у меня оказалась всякая ерунда: грязный холщовый мешок, ржавая консервная банка, детские валенки, моток веревки и прочая ветошь.

Но Демид остановил меня:

– Незачем тебе возиться, тут просто хлам из моего сарая. – Он выхватил у меня из рук то, что я уже успела поднять, и уточнил: – Собрал да отнесу в костре пожечь по дедовскому обычаю. Ты иди отсюда, иди, путница…

Я быстро зашагала к Скиту. Что еще мне остается?

В голову лезли горькие мысли – никогда не приживусь здесь! Моя стихия город: серые высотные дома, пыльный асфальт, загаженные подвалы, запах дизельного топлива и перегоревшей электропроводки… Справа от меня раздалось нестройное мычание – корова! Даже несколько черно-белых туш пасутся у самой тропки, опустили рога к земле, но все равно видно, какие они крепкие и острые. Сердце у меня заколотилось с удвоенной силой, я отскочила подальше.

Да! Я боюсь коров больше, чем волков и медведей. А еще – мне не нравится такая еда: капуста, творог со сметаной и приторный мед, намазанный на оладьи, после всего этого в желудке остается непривычная тяжесть. Ненавижу вышитые шторки, герань и кружевные накидки на подушках. И никакие обряды этого не изменят.

Двери громко хлопнули у меня за спиной. Я сбросила куртку в сенях, зашла в комнату. Наша хозяйка только что вытащила из печи чугунок, поставила на стол и приподняла крышку. Комната наполнилась ароматами трав и хвои – даже голова закружилась. Молчаливая и сосредоточенная Настасья Васильевна совсем не похожа на старцев: помогает, но никого не зовет в свою веру. Кроме нас двоих, в комнате никого нет, и я решилась задать ей вопрос, который терзает меня уже несколько дней:

– Настасья Васильевна, почему вы путников отсюда выпроваживаете, если не верите, что из Форпоста есть дорога?

– Верят в Бога. Как можно в дорогу верить? Путь либо есть, либо его нет. Такого, что пути отсюда нет, никто не говорит.

– Как никто? Мне старец Феодосий уже десять раз повторил – нет пути!

Она повернулась ко мне и прищурилась.

– Ох, и скорая ты, путница. Все и сразу тебе хочется. Ты сперва вопрос задай верно, а потом – ответ слушать научись.

Я так и стояла бы посреди комнаты с глупым и несчастным видом, если бы Настасья Васильевна не вручила мне тяжелую ступку и деревянный пестик: толочь какие-то корешки, пока она возилась с горшками и пучками сушеной травы. Проверила, справилась ли я с поручением, а потом переспросила:

– Так что тебе Феодосий сказал?

– Что пути отсюда нет.

– Неверно. Если странник пути спрашивает, не можно его обмануть. Стало быть, Феодосий тебе про путь отвечал. Вспоминай слово в слово!

Я закрыла глаза, прокручивая в памяти вчерашний разговор.

– Что отсюда путь один – через навь! – вспомнила я.

– ОДИН – через навь, ДРУГОЙ – через правь, ТРЕТИЙ – через ясное небо!

От такой исчерпывающей «инструкции» у меня рот открылся сам по себе, а ступка почти выскользнула из рук. Что же за люди здесь живут? Слова в простоте не скажут – над каждой фразой надо голову ломать, как над кроссвордом. Настасья Васильевна успела подхватить ступку и добавила:

– Так полагается отвечать, ибо перед путником все дороги открыты.

Настасья Васильевна налила готовый отвар в кружку и дала ее мне:

– Иди, напои своего брата – вы с ним похожие.

– Чем? – удивилась я.

– Упертые оба! – Настасья Васильевна не сочла нужным разговаривать со мной дальше и села к прялке. Веретено завертелось в ее пальцах без остановки, она прикрыла глаза и тихо, монотонно напевала, как будто в полусне.

Я не стала ей мешать, вышла в сени, присела около Данила, влила ему в рот несколько ложек питья и стала разговаривать с ним, как будто он мог меня услышать или чем-то помочь.

Значит, существует три пути. Навь. Правь. Ясное небо…

Навь я видела. Пробираться среди оврагов, когда земля уходит из-под ног при малейшем движении, а сама местность заражена неизвестной отравой, – сложно.

Ясное небо. С небом более-менее ясно: отсюда можно улететь, если иметь вертолет или какой-никакой летательный аппарат. Но если это транспортное средство безнадежно погрузилось в болотную трясину – путникам можно забыть о небе.

Остается правь.

Что мне про нее известно? Я подперла щеку рукой: за каждой местной присказкой или суеверием скрывается нечто вполне реальное. Надо очень тщательно вспомнить все, что я услышала о прави за эти дни, каким бы странным это ни казалось.

Ушел на правь – значит умер. Правь – место, где живут души умерших. Этим местом управляют шаманы, в отличие от старцев, которые правят навью и белым днем…

Пресловутая навь – вполне реальная местность. Если правь существует, где она может находиться? Скорее всего там, где живет шаман Меркит. Считается, что он построил себе ледяной дворец за болотами. Если перевести эту легенду на язык географии, получится – в том же районе, где и Тренировочный центр.

Черный шаман похищает детей, чтобы обменивать их на кости с нави. Значит, этот Меркит раз за разом приходит с болот в Слободку и возвращается обратно к себе. Если за ним проследить, можно найти дорогу на правь, выйти к его дворцу. Если моя догадка верна и за ледяной дворец шамана принимают Тренировочный центр, то магистраль, по которой мы можем уехать отсюда, должна быть где-то рядом.