Страница 8 из 13
Поднимаюсь на второй этаж и топаю к указанному кабинету. Стучусь.
— Войдите!
— Герр оберарцт! — вытягиваюсь я на пороге. — Прибыл согласно вашему приказу!
— Вот как? — прищуривается сидящий в кабинете пожилой врач. — Прибыл? А кто прибыл? Отчего не представляешься?
— Виноват, герр оберарцт! Но я до сих пор не помню своей фамилии! Да и в имени, откровенно говоря, тоже не до конца уверен…
— Понятно… — кивает Киршбеер (надо думать, что это он, кому же ещё я тут нужен, кроме него?). — Ладно, гренадер, садись-ка ты на кушетку.
Он подходит ко мне и теплыми чуткими пальцами ощупывает мою голову, разворачивает меня лицом к свету и всматривается в глаза. Возвращается к столу и, листая лежащие на нём бумаги, начинает подробные расспросы. О чём? Да обо всём. Как я сплю, вкусно ли здесь кормят, и чего мы делаем в команде выздоравливающих. Давно ли я читал газеты, и какие новости заинтересовали меня более всего. И многое другое, на мой взгляд, совершенно не относящееся к делу. Странный случай, когда меня вдруг стошнило после выпитого шнапса, его отчего-то совсем не удивил. Впрочем, он врач и ему виднее. Стараюсь не пропускать никаких мелочей. Вот, разве что, про происшествие на станции ничего ему не рассказал… Но, напрямую он и не спрашивал, так что, обвинить меня в неискренности — не за что. Примерно через час оберарцт замолкает и некоторое время что-то пишет.
— Угум… понятно. События последних дней ты помнишь. Даже и в деталях, это хорошо! А вот всё предыдущее… Ретроградная амнезия? Очень возможно… Ну что ж… попробуем так…
Он встает и, подойдя к шкафу в углу комнаты, открывает дверцу.
— Держи!
И через всю комнату ко мне летит карабин.
— Заряжай!
Прижав локтем к телу приклад, подбиваю ладонью вверх рукоятку затвора. Рывок на себя! А левая рука привычно скользнула вниз — к подсумкам.
Но их же нет!
— Продолжать!
Ладонь привычно хлопает по бедру, скользит вверх, в попытке зацепить застежку. Ухватив пальцами воображаемую обойму, заученным жестом тычу её в карабин.
Щелчок большого пальца — сейчас пустая обойма отлетела бы в сторону. Левая рука, оборачиваясь вокруг цевья, охватывает оружие, а правая уже толкает рукоятку затвора вперёд.
— К бою! Цель — то дерево! — тычет рукою в направлении окна врач.
И снова приходят в движение мои руки. Левая рука скользит под цевьё оружия, а правая, обтекая шейку приклада — к спусковому крючку. Задержать дыхание, пол-оборота… приклад привычно уткнулся в плечо.
— Огонь! Пять патронов — беглым!
Щелчок.
Правая рука меняет положение — к затвору. Локоть держать! Не оттопыривать руки в стороны! Голову влево!
Лязгает затвор и рука скользит назад, к спусковому крючку. Голова на место… так, цель чуть сместилась… ствол довернуть…
Щелчок!
— Стоп! Оружие — разрядить! К осмотру!
Рывок затвора, взгляд в патронник — пусто. Левая рука вздергивается к плечу, поднимая ствол карабина к потолку. Разворачиваю оружие открытым затвором к врачу и прижимаю приклад карабина правой рукой к телу.
— Так-так-так… — Киршбеер обходит меня вокруг, с интересом приглядываясь к моей стойке. — Вольно… гренадер. Затвор — закрыть, оружие поставь к столу. Садись.
Ставлю в указанное место оружие. Только сейчас обращаю внимание, что это учебный карабин. Казенник ствола просверлен, да и затвор оружия ходит подозрительно легко. Надо думать ещё и подаватель из магазина вытащили, да и бойка у него тоже наверняка не имеется — спилили. А что? Солдат, потерявший память… мало ли какие рефлексы могут вдруг всплыть из глубины его контуженного мозга? Отыскать в госпитале парочку патронов — вообще не вопрос, мы же разгружаем раненых. А у них в карманах такого добра — завались!
Подхожу к стулу и опускаюсь на него. Руки еще подрагивают. Я не ожидал такого поворота событий. Оказывается, мое тело помнит гораздо больше, чем думалось.
— Так вот, Макс, ты говоришь, что ничего не помнишь из своего прошлого. Возможно, это и так, но твое тело помнит гораздо больше головы. Во всяком случае, то, что забито у тебя на уровень безусловных рефлексов, выполняется абсолютно автоматически, — доктор приподнимается со своего места и подходит ко мне. — Ну-ка, привстань.
Приподнимаюсь, и он повторяет все те же процедуры: меряет пульс, приподнимает веко и рассматривает глаза, заставляет открыть рот и разглядывает зубы.
— А ты в форме, мой мальчик. Видно, что подобные упражнения для тебя не в новинку и не в тягость.
Он возвращается к столу и опускается на свое место.
— Ну, что ж, подытожим увиденное. Сколько тебе лет?
— Не помню, герр оберарцт.
— Прикинем. Больше двадцати — это совершенно однозначно. И даже больше двадцати пяти. Зубы в хорошем состоянии, стало быть, возможность ухода за ними имелась. Твоя строевая подготовка… Хм… Тут есть над чем призадуматься. То, что ты опытный солдат — это несомненно. Все движения выверены до автоматизма, и голова в них практически не участвует. Тело само помнит все, что должно знать. А это, уж поверь мне, не за один год получается. Локти прижимаешь к телу — вот это что-то новое. Обычную пехоту так не учат. И оружие к осмотру предъявляют совсем другим способом.
Он на некоторое время задумывается и делает какую-то пометку в своих бумагах.
— Опять же стрельба… Что-то похожее есть, но это не стандартная подготовка обычного солдата. Нет… Школа, несомненно, наша, но только чья?
Он задумчиво постукивает карандашом по столу.
— Встать! Смирно! Имя?! — резко выстреливает Киршбеер.
Как подброшенный пружиной, вскакиваю с места и вытягиваюсь. Ладони прижаты к бедрам, ступни вместе — стандартная строевая стойка.
— Макс Крас…
— Имя!
— Красовски, герр оберарцт!
— Звание!
На этот раз я беспомощно молчу.
— Часть!
— Пехотный батальон… Не помню, герр оберарцт.
— Так… Садись. Красовски, Красовски… И говор у тебя баварский. Хм. Ладно, посоветуемся мы и на эту тему. Я пропишу тебе лекарство, будешь принимать его в течение недели. А пока свободен.
Закрыв за собой дверь, выхожу в коридор и только сейчас замечаю, что по моему лбу скатываются крупные капли пота. Ничего ж себе, вот это встряску закатил мне доктор.
— Видите ли, Борхес, то, что я увидел у этого парня с потерянной памятью, однозначно указывает, что это старый и опытный солдат. На его теле есть отметины от ранений, причем достаточно старые, не менее двух-трех лет назад.
— Какие именно, герр оберарцт?
— Ну, шрамы, еще всякая мелочь. Но вот одно ранение совершенно точно пулевое. Его ранили в ногу, и это было достаточно давно.
— Как давно? — собеседник врача носил погоны обер-вахмистра и принадлежал к полевой жандармерии. Уже немолодой, с пробившейся в волосах сединой, он тщательно записывал в блокнот все то, что говорил ему врач.
— Я бы сказал, года три, если не больше.
— То есть, тридцать девятый — тридцать восьмой?
— Я бы сказал, что и раньше.
— Где же он умудрился поймать пулю в это время? Разве что в Испании успел побывать? Но в этом случае ему действительно больше двадцати пяти лет. Скажите, герр оберарцт, ранение слепое?
— Да.
— То есть, пуля еще в ноге?
— Не уверен. Можно сделать рентген, тогда я отвечу на этот вопрос точно. Но что это вам даст, Борхес? Он мог словить пулю из какого угодно ствола, и совершенно не факт, что это продвинет нас хоть на миллиметр.
— Не скажите, герр оберарцт, он же не медик, ведь так?
— Так. Я бы сказал, он очень даже не медик. Совершенно очевидно, что он учился прямо противоположным вещам.
— Так вот, доктор, сделайте ему рентген. А все остальное — это уже моя забота. Как, вы говорите, он стоял, когда показывал вам разряженный карабин?
— Вот так, — врач поднялся с места и продемонстрировал фельджандарму стойку.
— А ведь это не пехотная стойка, герр оберарцт.
— Знаю. Именно это меня удивило.
— Так держат оружие только в том случае, когда у солдата мало места, и он не может держать его как положено. А где у нас такие места, доктор?