Громила

— В прошедшие выходные папа, кажется, был вполне ничего, — сообщил брат, когда мы топали рано утром под моросящим дождём. Была пятница, а накануне Брю впервые вышел в свет со мной и моими друзьями. Так что у меня настроение было самое радужное.

— Это когда? — спросила я.

— Когда мы играли в баскетбол. Брю был с нами.

Я представила себе эту картину и пожалела, что меня не там не было: вот было бы здорово снова увидеть нашего папу таким, как прежде. А заодно и посмотреть, как Брюстер играет в баскетбол. Его тренировки с Теннисоном дают весьма ощутимые результаты и... Ну, ладно, признаю, видно, во мне говорит первобытный инстинкт — хотелось бы полюбоваться этими мускулами в движении...

— Папа просто преобразился, — продолжал брат. — Но, ты знаешь, что-то в этом было не то...

Я не улавливала, к чему Теннисон ведёт, да и он сам, кажется, не совсем это понимал, ведь предложение он так и не закончил.

Когда мы уже были в двух кварталах от школы, впереди показалась высокая угловатая фигура в кожаном бомбере. Под бомбер парень надел спортивную куртку, капюшон которой натянул на голову. Мне не обязательно было видеть его лицо, чтобы понять, кто это.

— Брю! — окликнула я.

Он на мгновение обернулся, но вместо того, чтобы подождать нас, прибавил шагу.

— Ты посмотри, он от тебя удирает! — сказал Теннисон. — Мне этот парень определённо нравится!

Я кинулась за Брю. Да что с ним такое?! Несмотря на широкие, размашистые шаги, двигался он не слишком быстро, и я успела нагнать его в начале следующего квартала. Я потянула его за рукав, но он отвернулся, загородившись от меня плечом. Тогда я потянула сильнее и тут увидела его лицо под низко опущенным капюшоном. От этого зрелища я чуть не выпала на мостовую под проезжающую мимо машину.

Разбитые, распухшие губы, чёрный заплывший глаз. Всё лицо в пятнах тонального крема — видно, он пытался замазать синяки.

— Как... Что это?.. Что произошло?!

Он пожал плечами.

— Мы с Коди играли в мяч, и я оступился.

— Врёшь!

Он не стал запираться.

— Вру. И что?

Вот теперь я увидела, что заплывший глаз — это не всё; по его походке, по тому, как он держал себя, становилось ясно — на нём живого места нет. Мне хотелось обнять его, но я побоялась, как бы сделать ему ещё больнее.

— Это твой дядя?

Он мгновение помолчал, глянул в сторону школы...

— Нет. — А потом: — Да.

Похоже, для него это слово — «да» — оказалось ещё большей неожиданностью, чем для меня. Судя по всему, он намеревался хранить свою тайну вечно. И вдруг он страшно побледнел. Он боялся меня. Вернее, боялся, что я пойму, в чём дело.

Вообще-то, я была не готова к правде. Она потрясла меня. С другой стороны улицы послышался смех — там веселились какие-то детишки. Они смеялись не над нами, но всё равно — как они могут смеяться, когда здесь раскрывается такая ужасная правда?

— А что с Коди? — спросила я.

— С Коди всё хорошо. Даже лучше, чем просто хорошо.

— Ты должен кому-нибудь рассказать об этом!

— Я и рассказываю. Тебе.

— Я имею в виду — кому-нибудь из властей!

— Кому? Директору? Полиции?

— Именно!

Теннисон уже давно поравнялся с нами, но лишь стоял, словно в столбняке, и не мог вымолвить ни слова. В школе раздался звонок; я пропустила его мимо ушей. Пусть записывают опоздание.

— Если я кому-нибудь скажу, они заберут нас от дяди, — пояснил Брю. — А тогда всё станет гораздо хуже.

— Да что может быть хуже?! Ты же еле ходишь!

Он не ответил. Точнее, не на словах — ответ был в его взгляде. Его глаза светились такой холодной решимостью, что меня и в самом деле пробрала дрожь.

— Я сам справлюсь, — сказал он. — Я уже всё продумал. Через несколько месяцев мне будет шестнадцать, и я смогу стать «эмансипированным несовершеннолетним [18]». Тогда я перееду от дяди и заберу Коди с собой. Дядя Хойт не сможет мне помешать.

— Это в том случае, если ты всё ещё будешь жив!

— Ничего со мной не станется. Но если нас с Коди заберут от дяди сейчас, то поместят в приёмный дом. Может, даже разведут по разным домам. В любом случае — я не смогу сохранить свою тайну, люди сразу узнают. И как только они узнают...

Снова его глаза полыхнули холодом. Мне хотелось поспорить с ним, доказать, что всё не так, но этот ледяной взор заставил меня замолчать.

— Кто знает, — проговорил Брю. — Может, дядя изменится?

Но тут вмешался Теннисон. Я о нём и позабыла.

— Как же, изменится он! — фыркнул брат. — Таких только могила исправит! Уж поверь мне.

Надо идти к властям. Надо! Хрестоматийный случай насилия над детьми. Этот человек должен понести наказание! Вот только... Дело-то касается Брюстера Ролинса. Если бы на его месте был кто-то другой, я бы сразу отправилась куда надо и заложила бы его дядюшку, ни секунды не раздумывая. Но в отношении Брю не действовали никакие нормальные, естественные законы; нельзя было с уверенностью определить, что правильно, а что неправильно. Какой толк с хрестоматийного случая, если никто не удосужился составить саму хрестоматию?

Внезапно мне вспомнилось то, что мы учили на уроках биологии. Есть животные, которые умирают, если вырвать их из привычной среды. Даже если эта самая среда ужасна, враждебна жизни, они всё равно не могут жить вне её.

— Ты должна доверять мне, Бронте, — сказал Брю. — Пожалуйста...

Что может быть хуже его дяди?! Ответ известен только Брюстеру. И хотя это противоречило всему, что я считала правильным, я неохотно присоединилась к его заговору молчания.

И, кажется, не я одна.

— Тогда тебе надо придумать какую-то правдоподобную историю, не то все учителя всполошатся, — проговорил Теннисон. — Если кто спросит про твой глаз, скажи, что это я тебя отколотил за то, что встречаешься с Бронте. Я подтвержу, если что.

У меня челюсть отпала. Ничего себе предложение!

— Нет!

— А у тебя что — есть идея получше? — огрызнулся брат.

Я отвернулась. Идеи не было.

Брю, со своей стороны, был искренне тронут предложением моего братца.

— Правда? Ты мне поможешь?!

Теннисон ответил со своей обычной ухмылочкой:

— Само собой. Для чего ещё человеку друзья, как не для того, чтобы вовремя набить морду, пусть чисто теоретически?

Брю воспользовался предложением моего брата, так что ещё до ланча вся школа гудела: только подумайте, Теннисон избил Громилу до полусмерти! Мои подруги сбежались, чтобы выразить мне сочувствие и поддержку, в качестве утешения обозвав Теннисона всеми нехорошими именами, какие им только были известны; а друзья Теннисона, естественно, окружили его, ликовали, требовали дать пять, и он — куда деваться? — принимал похвалы не моргнув глазом, чтобы никому не пришло в голову усомниться в этой истории. Так и получилось, что в глазах одноклассников мы с братом внезапно оказались в состоянии войны, и никто, кроме Брю, не догадывался, что всё это — враньё, отвратительная уловка, призванная сбить всех с толку.

И всё же я ничего не могла поделать — в глубине души я ощущала, что совершила страшную, ужасную ошибку. Не могу перечислить, сколько раз за этот день я набирала 911 и держала палец на клавише «звонить», но так и не нажала её!

Не знаю, как бы обернулась жизнь, если бы я сделала этот звонок. Возможно, он спас бы Брю от того, что случилось потом. Но с другой стороны — это всё равно бы произошло, что бы мы ни предпринимали.

БРЮСТЕР

40) Эмболия

(I)

18

По американскому законодательству несовершеннолетний, подросток от 16 лет, может быть признан "эмансипированным", т.е. полностью дееспособным посредством решения органа опеки и попечительства либо суда до достижения возраста совершеннолетия.