Громила

— Привет, Бронте! — говорит Катрина, когда мы наконец нагоняем их.

— Какой сюрприз! — добавляю я.

— Ага, — цедит Бронте. — Уж сюрприз так сюрприз.

Я вперяю взгляд в Громилу. Вообще-то, я оказываюсь от него на таком близком расстоянии впервые в жизни. Ну и амбал. Не просто большой, а массивный, словно шкаф. В шестнадцать лет у него уже щетина на подбородке и баки. Тёмная грива взлохмачена. То есть видно, что он пытался её расчесать, но явно бросил это бесполезное занятие на полпути. Вот бомж и всё, клейма ставить негде. Ненавижу этого типа. Ненавижу даже саму мысль о существовании подобных типов. Громила — это целый эшелон неприятностей, с дикой скоростью несущийся прямо на мою сестру.

— Ребята, а нам нельзя к вам присоединиться? — спрашивает Катрина. — Будем играть все вчетвером, а?

Громила пожимает плечами — ему без разницы. Бронте в безнадёжном жесте вскидывает ладони вверх, поняв, что от меня не избавиться.

— Конечно, — кисло отвечает она. — Почему бы и нет.

— Ты не представила меня своему другу, — говорю я, сияя, словно ромашковая полянка под солнышком.

Вид у Бронте такой, будто её вот-вот вывернет.

— Брюстер, это мой брат, Теннисон. Теннисон, это Брюстер.

— Привет, — гудит Громила и трясёт мне руку. Глаза у него отвратительно зелёные, а пальцы сальные, как будто он только что сожрал целый пакетище чипсов. Я вытираю руку о брюки. Он замечает это. Вот и отлично.

Катрина, сузив глаза, внимательно рассматривает Громилу.

— Кажется, у нас с тобой есть общие уроки?

Конечно, она знает Громилу, просто не сразу узнала вне привычной обстановки.

— Да, английский, — отвечает он глухим, безжизненным голосом. Должно быть, он из породы молчунов — наверно, потому, что у таких, как он, в мозгах больше одного слова не помещается. Он собирается ударить по мячу. Вот комедия. Клюшка слишком мала для него, как и его футболка — та либо села на несколько размеров, либо он из неё вырос. Общее впечатление — Винни-Пух-переросток, вместе с объёмистым брюшком утративший и всё своё обаяние. Он бьёт слишком сильно, мяч отлетает и исчезает в глубине декоративного куста, подстриженного в форме моржа.

— Слишком резко, — говорю я. — Это будет тебе стоить нескольких очков.

— Это только игра, — гудит он и топает за своим мячом. Катрина посылает свой в дальний угол и тоже уходит, так что я остаюсь один на один с Бронте, которая, убедившись, что Катрина нас не слышит, немедленно набрасывается на меня.

— Ну, ты за это поплатишься! — шипит она. — Я ещё не знаю как, но что-нибудь придумаю, и тогда тебе жить не захочется!

Я бросаю взгляд на моржа.

— Что-то мне сдаётся, твой друг сам не справится. Пойду-ка помогу ему найти мяч.

И с этими словами, пританцовывая, иду к Громиле, а Бронте остаётся на месте и исходит паром.

Громила возится с обратной стороны куста — прорывается сквозь колючие ветки и тычет в заросли клюшкой, пытаясь извлечь оттуда мяч. Я тоже зарываюсь в глубину, нахожу мяч, подаю ему; придурок поднимает руку, но тут я хватаю его за грудки, рывком подтягиваю к себе и тихо рычу прямо в морду:

— Что бы ты там ни навоображал себе насчёт моей сестры, этому не бывать, comprende [4]? Она не подозревает, что ты собой представляешь, зато я хорошо-о знаю таких отморозков, как ты.

В его глазах цвета гнилого болота горит тупая ненависть, но он молчит.

— Надеюсь, ты меня понял? Или надо проделать дырку в твоём твердокаменном черепе, чтобы лучше доходило?

— Убери руки.

Я крепче наворачиваю его футболку на руку. Наверно, прихватил и немного волос на груди, но он не показывает, что ему больно.

— Что ты говоришь? Не слышу! — цежу я.

— Я сказал, убери от меня свои вонючие руки, не то я найду другое применение для этой клюшки!

Вот! Как раз это и ожидаешь услышать от подобного субчика.

— А ну давай посмотрим, какое применение ты имеешь в виду!

Но он ничего не предпринимает. Так я и думал. Тогда я, наконец, отпускаю его.

— Держись подальше от моей сестры!

Он выхватывает мяч из моих пальцев и шагает обратно к Бронте.

— Что-то мне расхотелось играть, — бурчит он и уходит с площадки. Бронте бросается за ним, послав мне взгляд, полный чистейшей, неприкрытой ненависти. Я приветственно машу ей рукой. Миссия устрашения завершена.

Катрина, которая не сильно заморачивается тем, каким образом она прошла лунку, объявляет себя победительницей в этом раунде и, подойдя ко мне, смотрит вслед уходящим Бронте и Болотному Водяному.

— Чего это они?

— Ушли путями неисповедимыми, — отвечаю я.

Катрина взмахивает клюшкой, и её мяч отскакивает от изящных кружев миниатюрной Эйфелевой башни.

— Ненавижу Эйфелеву башню, — говорит она, и я улыбаюсь ей, втайне наслаждаясь своей победой.

Иногда необходимо взять ситуацию под свой контроль. Иногда приходится брать на себя роль высшей силы, иначе воцарится всеобщий хаос. Вот, к примеру, лакросс. Эту игру изобрели индейцы, и поначалу она была способом ведения войны: надо было пронести мяч несколько миль, при этом игроки особенно не церемонились — во всю дробили клюшками кости противника. Были времена, когда даже в футбол играли человеческими головами. Понадобилась жёсткая сила — цивилизация — чтобы превратить необузданную жестокость в мирное соревнование, подчиняющееся строгим правилам. Но стоит только взглянуть на такого вот Громилу — и понимаешь: какая там цивилизация! Какие там правила! Меня пугает, что Бронте не в состоянии видеть эту дикость. Ведь придёт время, и меня не будет рядом, чтобы защитить её. Вот тогда ей придётся на собственном печальном опыте испытать жестокость парней, смотрящих на жизнь как на постоянную войну или игру человеческими головами. Такие истории можно услышать на каждом шагу.

Так что можешь ненавидеть меня, сколько хочешь, Бронте, но я поступил правильно. Твоя ненависть пройдёт, и настанет день, когда мы оба оглянемся на нынешний день, и ты скажешь: «Спасибо тебе, Тенни, за то, что спас меня от этого ужасного людоеда».

4) Откровение

Вечером Бронте заявляется в мою комнату, хватает меня за плечи и толкает обратно на кровать с такой силой, что врезаюсь головой в стену.

— Ой! Ты чего?

— Ах ты подонок! — кричит она.

Не отрицаю. Подонок так подонок. Однако иногда подонкам в жизни больше везёт.

— Что ты сказал ему там, за моржом?

— Я зачитал ему его права. Он имеет право молчать, имеет право найти какую-нибудь другую девчонку и пускать над нею слюнки... словом, то, что обычно говорят преступникам.

— Да у него ни одного привода в полицию нет! — говорит Бронте. — Просто такие идиоты, как ты, выдумывают о нём всякие гадости. Его не понимают, вот и всё. Только я одна изо всех сил напрягаюсь, стараюсь понять его. Чихать ему на твои угрозы. И я не перестану встречаться с ним, как бы ты ни бесчинствовал!

Тут я не выдержал и заржал:

— Тоже мне, нашла дебошира!

— Теннисон, посмотри правде в глаза — ты самый настоящий хулиган и отморозок!

— Это кто так говорит?!

Ну, погоди же, кто б ты ни был — тот, кто обзывает меня отморозком! Доберусь да как набью морду! Уже воображаю себе эту упоительную картину, и тут вдруг до меня доходит, что она самым ясным образом доказывает правоту Бронте, из-за чего мне ещё больше хочется кого-нибудь отдубасить. Порочный круг.

Что-то мне немного не по себе... Неужели я и вправду хулиган? Надо признать — не впервые мне бросают такое обвинение, но сегодня случилось то, чего никогда не случалось раньше: оно проламывает мою оборону и бьёт в самое яблочко. Внезапно я осознаю, что по крайней мере в глазах некоторых я действительно хулиган и отморозок.

Это то, что люди называют откровением. Откровения никогда не бывают приятными, скорее наоборот. Отвратная штука.

4

Понимаешь (исп.)