Громила

— Ты что, собрался плавать в футболке? — недоумевала я. Но прежде чем он ответил, какая-то своенравная клетка моего мозга выдала на-гора слова моего брата: «Ты когда-нибудь видела его без рубашки?» Только Теннисона мне здесь не хватало! Я тут же придавила эту клетку, словно клопа ногтем. Пошёл вон, братец.

— Это ничего, если я останусь в ней? — спросил Брю.

— Дело твоё. Знаешь, в старые времена мужчины плавали в рубашках. Такие тогда были купальные костюмы.

— Слышал.

— И если мужчина снимал с себя рубашку в общественном месте, его тут же бросали за решётку.

— Что, правда?

— Да нет. Но в те времена это вполне могло бы случиться. Викторианская эпоха — она такая, застёгнутая на все пуговицы.

Должно быть, я всё-таки придушила вопрос Теннисона недостаточно быстро. Он снова вырвался на свободу и засиял, неугасимый, как путеводная звезда. Брату удалось таки возбудить моё любопытство. В самом деле, почему Брю не хочет снять футболку? Конечно, люди частенько стесняются своего тела: то кожа у них мучнисто-белая, то телосложением они похожи на кукол «Мишлен»... А то вот ещё: я знаю одного парня, у него с раннего детства остался шрам после операции на сердце — он терпеть не мог снимать рубашку. Может, и с Брю что-то в этом роде? Как бы там ни было, я не дам воли своему любопытству и отнесусь с уважением к его скромности. Сказать по правде, его нежелание разоблачаться я нашла очаровательным.

Коди сотворил очередную стойку и, вынырнув, похвастался:

— Ну что, видели?

И поскольку я действительно краем глаза заметила пару ступней, высунувшихся из воды, то с чистой совестью сказала:

— Вот теперь намного лучше! Продолжай тренироваться.

Водяная Лилия вылезла из воды и улыбнулась мне, наверняка восклицая про себя: «Ах молодость! Ах любовь!» — как обычно думают старики. Теперь мы остались в бассейне втроём.

Брю прислонился спиной к стенке бассейна и, по-видимому, был вполне этим удовлетворён. Я приблизилась к нему, и он неохотно отодвинулся от стенки.

— Ты лучше окунись сразу, — посоветовала я. — Иначе никогда не привыкнешь к воде.

— А мне и так хорошо.

Теперь он стоял на более глубоком месте, и футболка в тех местах, где до неё доходила вода, намокла и потемнела.

— Давай наперегонки до конца дорожки? — подзадорила я.

Он отказался:

— Не стоит. Я не очень-то быстрый.

— Ну, тогда я дам тебе фору — буду работать только руками.

— Нет, — повторил он. — Не хочу.

Я потащила его на глубину.

— Да брось, здесь же всего двадцать пять ярдов!

— Нет! — Он вырвал свою ладонь из моих рук.

У меня было такое чувство, будто мне дали пощёчину, но я тут же опомнилась — сама виновата! Не надо было его принуждать. Но прежде чем кто-либо из нас что-то сказал, раздался голосок Коди:

— Брю не умеет плавать! А я умею! На старт, внимание, МАРШ! — И он рванул к дальнему концу дорожки.

Я взглянула на Брю, тот отвернулся. Я физически ощущала волны унижения, расходящиеся от него, словно круги по воде.

— Ты действительно не умеешь плавать?

Он помотал головой.

— Ну, и нечего тут стыдиться, подумаешь.

— Давай лучше не будем об этом, ладно?

В моей голове сверкнула гениальная идея.

— А давай я буду тебя учить!

Да! Отличный выход из неловкого положения! Но не только. Совместные занятия — идеальная основа для развития дальнейших отношений — это словно закадровая музыка, сплавляющая воедино кинофильм нашей жизни.

Но не успела я придумать, с чего начать, как Брю буркнул:

— Я подожду в фойе.

Повернулся и побрёл прочь из бассейна.

— Да что ты, будет здорово, я обещаю! — воскликнула я, и поскольку он не остановился, кинулась вслед и попыталась схватить его — наверно, немного слишком напористо. Его ноги скользнули по гладкому дну, и он упал на колени.

— Ой...

Здесь было мелко, так что ничего страшного не случилось, к тому же он сразу поднялся. Вот только его футболка задралась почти до шеи, и хотя он тут же одёрнул её, я на короткое мгновение увидела, что под нею скрывалось. И всё — сделать вид, что ничего не видела, невозможно, и мы оба знали это.

— Я выиграл! — крикнул Коди с того конца. На этот раз я ему не ответила. Всё моё внимание было отдано Брюстеру.

— Напрасно мы сюда пришли, — сказал он. — Наверно, лучше нам уйти.

Я опять потянулась к нему — на этот раз осторожнее — и взяла его за руку. Я держала его ладонь так, как никогда прежде — так, как он держал мою лодыжку. Бережно, нежно, словно что-то драгоценное и хрупкое, хотя его рука была вдвое больше обеих моих.

— Не уходи.

По нему было ясно видно, как сильно ему хочется удрать отсюда. Если бы он это сделал, я не стала бы его останавливать. Я и без того тянула и толкала его во всех тех направлениях, куда ему вовсе не хотелось. Если он решит уйти, удерживать не буду.

Но он не ушёл.

Я взглянула на его руку: на костяшках пальцев виднелись болячки, немного размякшие от воды. Я осторожно протянула руку и коснулась его футболки.

— Не надо...

— Пожалуйста... — сказала я. — Разреши мне посмотреть.

— Тебе не понравится то, что ты увидишь.

— Ты доверяешь мне? — спросила я и заглянула ему в глаза.

В них отражалось царящее в его душе смятение. Желание скрыть ужасную тайну боролось со столь же страстным желанием выпустить её на свободу.

Он повернулся ко мне спиной, и я подумала: ну вот, он уходит... Но он стоял, не двигаясь, твёрдо упершись ногами в гладкое дно бассейна. Затем он сказал, не оборачиваясь:

— Ладно. Можешь посмотреть, если хочешь.

Я медленно, аккуратно приподняла его футболку — словно занавес, за которым глазу открылось чудовищное, невыносимое зрелище.

Его спина напоминала поле битвы.

Старые, побледневшие шрамы, а на них наслаиваются свежие синяки и кровоподтёки. Помню, я где-то читала, как в старину наказывали матросов — их протаскивали под килем, с одного борта на другой, по обросшему острыми ракушками днищу [10]. Спина Брюстера выглядела так, будто его подвергли этому наказанию. Причём не один, а множество раз. И не только спина — то же самое было и на животе, и на груди; а когда я стянула с него футболку, то увидела, что и руки носят те же отметины. Под водой я не могла как следует разглядеть его ноги, но наверняка на них — та же картина. Когда он входил в воду, я ничего не заметила, ну, да я ведь особенно и не присматривалась.

Я редко когда испытываю настоящую ненависть к кому бы то ни было, но тут я возненавидела того, кто нанёс Брю все эти раны, горящие на его теле, словно грозные огненные письмена.

— Кто это сделал?!

— Никто.

Так и знала, что он скажет именно это!

— Ты должен обо всём рассказать! Полиции, социальной службе — всё равно, кому-нибудь! Это твой дядя?

— Нет! Говорю же тебе — никто!

— Если ты не пойдёшь в полицию, это сделаю я!

Он в ярости обернулся ко мне.

— Ты сказала, что я могу тебе доверять!

— Но ты же врёшь! Я тоже должна доверять тебе, а ты врёшь! Потому что такие вещи не возникают сами по себе из ниоткуда!

— Ты так в этом уверена?!

Я глубоко вдохнула и стиснула зубы. Очень не хотелось, чтобы хоть капля гнева, который клокотал во мне сейчас, выплеснулась на него.

— Если твой дядя избивает тебя, это будет продолжаться до бесконечности. Ты должен что-то сделать!

Он не ответил мне напрямую. Вместо этого он обратился к Коди, стоящему по грудь в воде в нескольких ярдах от нас:

— Коди, дядя Хойт бьёт меня?

На мордашке Коди появилось испуганное выражение. Его глаза метнулись к Брю, потом ко мне, потом снова к Брю.

— Всё в порядке, — успокоил его старший брат. — Скажи ей правду.

Коди повернулся ко мне и потряс головой.

— Не, дядя Хойт боится Брюстера.

— Он хоть когда-нибудь ударил меня, хоть один раз? — допытывался Брю.

И снова Коди потряс головой.

10

Прота́скивание под ки́лем — в эпоху парусных судов наказание, заключавшееся в протаскивании человека при помощи подкильных концов с борта на борт под днищем корабля. Часто приводило к смерти наказуемого.

Осуждённого поднимали на рею, опускали вниз головой в воду и протягивали при помощи верёвки под килем на другую сторону корабля. Наказание производилось один, два или три раза, в зависимости от проступка. Если преступник не захлёбывался, то существовала большая опасность того, что он окажется настолько изрезан ракушками, наросшими на днище корабля, что вскоре умрёт от кровотечения.