Страница 58 из 66
Не хватало жизни.
За спиной была смерть, впереди — пустота.
Тимур встал с бетонной плиты и подхватил обрез. Не заметил, каким привычным получилось движение — рука уже запомнила его, как пальцы гитариста запоминают, где и как прижимать струны к грифу. Но гитаристу для этого нужны годы, а здесь хватило трех дней.
Три дня летних каникул, которые пролетают для детей незаметно — в маленьких приключениях или обычной лености. Три дня, ставшие для него вечностью, где звенели отголоски мыслей и голосов. Где дрожало эхо поступков, желаний и чувств.
Три дня из осколков.
Тяжесть тела Леси до сих пор стыла в руках. Говорят, человек после смерти становится чуть легче, потому что его покидает душа… Дурь это все. Жизнь, только жизнь дарит людям легкость. Смерть делает тяжелее.
Кровь с лица и ладоней он кое-как отмыл, штаны оттер, заляпанный темными пятнами свитер снял и убрал поглубже в рюкзак. Следов почти не осталось. Если бы не эти полоски под ногтями, которые после похорон Леси стали будто бы еще чернее. Умом Тимур понимал — иллюзия. Ведь на этот раз они копали не руками, а найденными среди инструментов лопатами. Умом понимал. Но глаза все равно видели: полоски стали черней, въелись.
Ворожцов окончательно замкнулся. Тимур то и дело ловил на себе его долгий пустой взгляд, странный взгляд: будто на висок падал едва тлеющий уголек — ни горячий, ни холодный. Невесомый. Почти пепел.
Они практически не разговаривали. Так, перебрасывались короткими фразами — информацией, не эмоциями. Спокойно, без надрыва.
Тимуру иногда казалось, что Ворожцов вот-вот окликнет его и начнет говорить. Говорить что-то важное, правильное…
Но Ворожцов молчал.
Лишь долго смотрел в висок.
Нужно было проверить дома по другую сторону улицы. Найти прибор. Теперь это стало навязчивой идеей, засевшей в мозгах. Просто развернуться и уйти после всего казалось как-то дико, нечестно по отношению к остальным.
Сергуня сказал бы, что они идиоты, если зашли так далеко, но не собираются добраться до этой штуковины. Наташка пожала бы плечами и поправила прическу, но любопытство перебороло бы девичьи опасения. Мазила бы вскинулся и ввинтил очередную байку про сталкеров. Леся… Она и так оставалась с ними до конца.
При мысли о Лесе пришла боль. Почти физическая. Тимур нахмурился, закрыл глаза. В сознании теперь каждый раз срабатывал какой-то блок, когда упрямая память воскрешала образ Леси.
Память воскрешала, а сознание стирало.
Словно кто-то задергивал плотную штору, не давая разглядеть, что же там дальше.
Страшно. Как на старом детском планшете: вот он, простой и знакомый рисунок, узнаваемые черты лица, глаза, улыбка… Но только соберешься рассмотреть получше, как кто-то резким движением встряхивает игрушку, и изображение стирается.
Хлоп, и чистый экран.
— Готовь шарманку, — бесцветным голосом сказал Тимур. Слова прозвучали глухо, он словно услышал их со стороны.
— Готова, — так же глухо отозвался Ворожцов. — В крайнем доме ничего нет. В следующем — две аномалии.
Тимур поправил заметно отощавший рюкзак и пошел через улицу по диагонали к развалюхе, которую и домом-то можно было назвать с большой натяжкой. Осевший забор, потемневшие бревна, прогнившие ставни.
Ворожцов бесшумно пристроился рядом, поймал шаг. Тимур машинально отметил, что у них теперь само по себе получалось ходить слаженно — чуть ли не синхронно ускоряясь и притормаживая, останавливаясь как по команде. Одновременно поворачивая и меняя траекторию, будто не просто шли два человека рядом, а были связаны короткой веревкой. Они стали интуитивно чувствовать друг друга. Иногда Тимур угадывал предупреждение Ворожцова за секунду до произнесенного слова, а тот, в свою очередь, замирал, ловя какой-то неосознанный Тимуров жест.
Наверное, так ходят напарники, всерьез притертые один к другому.
Метрах в пяти от дома Тимур остановился. Прислушался. Даже не к внешним звукам, а скорее к внутреннему голосу.
Нет. Все-таки между ними пропасть. Хоть Ворожцов и повторил его маневр с точностью робота. Хоть и стоит вот в шаге, дышит в такт. Хоть сердца их, может быть, и отстукивают одинаковый ритм…
Все равно — пропасть.
Глубиной в три дня.
Шириной в четыре смерти и две жизни.
Говорят, настоящие испытания сближают людей, делают их друзьями навек. Дурь. Невозможно крепко сцепиться оборванными краями судеб. Нельзя жить в лохмотьях общей памяти.
Дурь это.
А реальность вообще слепа к таким восторженным откровениям.
Тимур снова почувствовал на виске уголек взгляда. Не стал поворачиваться. Зачем?
Он просто поднял обрез и двинулся вперед, к темному дверному проему. Ворожцов тенью скользнул следом…
Или это Ворожцов пошел, а Тимур, как тень, прыгнул ему под ноги? Ведь солнце как раз сзади…
Какая разница.
В голову лезла какая-то ерунда, долбили посторонние мысли, заглушая ледяной хруст пустоты. Смахивая крупицы памяти, как «дворники» сметают капли дождя с лобового стекла машины в ненастный день.
Прежде чем переступить порог, Тимур притормозил. Включил налобник и встряхнулся. Нужно было сосредоточиться. Лезть вперед в таком состоянии опасно.
— Ты чего? — спросил Ворожцов.
— Мозги на место ставлю. — Тимур с силой провел ладонью по лицу, словно хотел вместе с пылью и потом стянуть какую-то надоевшую маску. Глубоко вздохнул. — Сам готов?
— Да.
— Пошли.
В крохотных сенях почти ничего не уцелело — обрывки тряпья, битая посуда, ржа, плесень, гниль. Внизу чернел подпол, пройти к комнате можно было только по единственному уцелевшему бревну.
Придерживаясь левой рукой за низкую притолоку, Тимур добрался до двери и почувствовал, какая она сухая в отличие от влажной балки. Из комнаты явно веяло теплом.
— Там? — уточнил он, не оборачиваясь.
— Да, обе, — подтвердил Ворожцов. — Похоже на…
Тимур дернул дверь, и деревянная ручка с противным треском осталась у него в кулаке. Закачавшись на бревне, он едва не сверзился в подпол. Луч налобника заплясал по покрытой иссохшим белесым налетом стене.
Восстановив равновесие, Тимур уперся рукой с обрезом в потолок и саданул по двери ногой. Дряхлые доски не выдержали, проломились под тяжелым ботинком. Часть косяка рассыпалась в мелкую щепу, половина полотна со скрипом ушла внутрь и обвалилась.
В лицо моментально ударил теплый, сухой воздух, по глазам резанул свет. Тимур зажмурился, прикрылся ладонью.
Угол дома давно просел и обрушился. Половина комнаты была завалена обломками крыши и потолочных балок. А за всем этим нагромождением мерцали знакомые желтые огоньки.
Две аномалии. Точно такие они уже встречали в ангаре, когда столкнулись с гигантским хищником.
— Вряд ли пенсионеры ставили свои опыты здесь, — проворчал Тимур, осторожно разворачиваясь в проеме. — Зря лезли. Можно было вообще снаружи обойти.