Система мира

— Да, я заметил.

— И вот я пришёл к тому, с чего начал, более того, понимаю, что стою перед тем же выбором. Однако как всё изменилось! Останься я в Амстердаме, долго б она меня любила? Или скоро заскучала бы со мной? Да и я сам любил бы её? Или она надоела бы мне своей властностью и чопорностью?

Эти и другие риторические вопросы вкупе с раздумьями о неразрешимых загадках бытия лились с Джековых губ, пока он не понял, что спугнул или усыпил собеседника. Он снова был один в подвале смертников, и оставаться ему тут предстояло ещё долго. Тюремщики прибегли к уловке, вполне действенной при всей своей грубости и очевидности. Со временем они придут и предложат более лёгкие цепи в обмен на серебро, а то и апартаменты получше в обмен на золото. Очевидно, что тот, кто сперва основательно помучился, заплатит больше. В подвале смертников стояла не такая тьма, как в давильне — свет проникал сюда с Ньюгейт-стрит через окошко высоко в стене. Однако в положенный час солнце зашло и окошко потемнело; Джек, у которого не было даже медяка, чтобы купить свечу, мог тешить себя лишь образами, хранимыми в его памяти.

Он вспоминал узкий и прямой путь. В конце проулка располагался вход, который некоторые называли вратами Януса; здесь арестанты разделялись. Женщины шли налево, мужчины — направо. Таким образом, каждый пол попадал в свой загон. Делалось это исключительно для проформы. В самом Ньюгейте мужчины и женщины могли встречаться свободно. Однако человек, пришедший в Олд-Бейли, видел строгое разделение полов и (думалось Джеку), с облегчением вздыхал, одобряя, как целомудренно тут всё устроено. По ходу судебного заседания арестантов одного за другим выводили из загонов и через несколько минут вталкивали обратно. Счастливцы буквально дымились от только что выжженных клейм; менее везучие возвращались целыми и невредимыми, но их ждали Тайберн или Америка. После заседания всех — мужчин и женщин, заклеймлённых и приговорённых к смерти или каторге, — прогоняли через те же врата Януса и дальше жёлобом в Ньюгейтскую тюрьму. Здесь-то, в Олд-Бейли, у самых ворот, находилось место, с которого свободный человек мог посмотреть в лицо каждому проходящему арестанту.

По большей части тут собирались поимщики. Много их было и вчера, когда уводили Джека. Однако мысленно возвращаясь к той сцене, он вроде бы вспоминал, что там стояла и женщина — женщина под плотной чёрной вуалью; Джек не мог видеть её лица, но она явно хотела увидеть Джека. Он только-только начал погружаться в приятные мечтания по этому поводу, как его потревожил внезапный свет фонаря. Чья-то рука схватила Джека за плечо и принялась трясти. Он приоткрыл глаза, застонал и зажмурился. Свет поблек — фонарь направили в другую сторону. Джек полностью открыл глаза. Над ним склонился сэр Исаак Ньютон.

Виселицы на Тауэрском холме

Рассвет, 22 октября 1714

Когда рассвело настолько, что стало возможным перемещаться, не держа перед собой горящие предметы, четверо сошлись у эшафота посреди Тауэрского холма. Двое пришли со стороны моря: один чернокожий, другой — рыжий коротышка с крюком вместо руки. Двое других показались из-за внешних укреплений Тауэра: оба были джентльмены, но прибыли пешком, в сопровождении нескольких стражников. За ними на расстоянии ехали человек пять конных драгун.

Сегодня казни не намечалось, и виселицы для двух джентльменов и двух моряков служили всего лишь ориентиром. Тауэрский холм был довольно обширен и по большей части представлял собой открытый плац, но кое-где его пересекали земляные укрепления, на которых гарнизон репетировал европейскую осадную войну. Чтобы дуэлянтам не блуждать, пока не рассветёт окончательно, условились встретиться у эшафота, где иногда предавали смерти знатных узников Тауэра. Как только впереди показался помост, стражники, сопровождавшие джентльменов от ворот, отстали и дальше следовали за ними на почтительном отдалении. Юридическая сторона дела была довольно забавна. Знатным узникам не возбранялось гулять по Тауэрскому холму, естественно, под надзором стражников, следивших, чтоб арестант не сбежал и не завёл крамольных бесед с кем-нибудь из свободных. А вот дуэли, хоть и происходили довольно часто, были запрещены законом. Очевидно, Уайт заранее договорился обо всём с наместником Тауэра. Он рано утром выйдет погулять по Тауэрскому холму. Стражники на несколько минут потеряют его в тумане. Раздастся выстрел-другой. Уайта найдут живым или мёртвым. Если мёртвым, то похоронят. Если живым — отведут назад в Тауэр. В обоих случаях несложно будет представить объяснение. На гуляющих напали грабители, произошла схватка, Уайт вырвал у противника пистолет и так далее. Шито белыми нитками, но не больше, чем аналогичные истории, на которые списывали другие дуэли. Соответственно стражники держались поодаль; драгуны тем временем оцепили весь участок, чтобы Уайт не рванул в Лондон, до которого отсюда было не больше сотни размашистых шагов.

— Где пистолеты? — осведомился Уайт.

Будь его противник и секундант противника джентльмены, он бы прежде с ними поздоровался, но морские бродяги не заслуживали лучшего приветствия.

— Пистолеты? Какие пистолеты? — спросил Даппа.

— Вы известили в письме, что сюда доставят пару дуэльных пистолетов, — отвечал Уайт, подозревая издёвку.

— Я обещал раздобыть огнестрельное оружие, — сказал Даппа, — и предоставить вам выбор из двух стволов. Если вы соблаговолите пойти со мною и капитаном ван Крюйком, я покажу вам первый.

Он шагнул в туман. Ван Крюйк посторонился, пропуская Уайта и его секунданта — молодого человека по фамилии Вудраф. Те явно не хотели подставлять ван Крюйку спину; несколько мгновений звучало: «Ну что вы, что вы» и «Только после вас», затем все трое двинулись шеренгой на расстоянии больше радиуса действия кинжала.

— Далеко это? — спросил Чарльз Уайт.

— Меньше чем в ста шагах отсюда, — отвечал Даппа.

Начался подъём: они подошли к основанию уступа, естественной трибуны, с которой лондонцы обычно взирали на повешение знатных узников. Даппа не полез в лоб, а взял правее и двинулся по свежим следам от колёс.

Следы вели к артиллерийскому орудию, установленному на лафете и развёрнутому вниз по склону. В утренних сумерках трудно было удержать в памяти направление, но вроде бы жерло указывало на берег. Рядом на земле располагались пороховой бочонок, пирамида ядер и весь необходимый инструмент: банник, прибойник и так далее.

Прежде чем Уайт успел как следует осознать увиденное, Даппа повернулся кругом и большими шагами двинулся к Темзе, считая: «Раз, два, три…»

Они приближались к следующему подъёму: части земляных укреплений под крепостной стеной. Небо просветлело, туман рассеялся; теперь Уайт и его секундант видели, что Даппа ведёт их ко второму орудию, развёрнутому в сторону первого, мрачно смотрящего с уступа на середине Тауэрского холма.

За сто шагов Уайт успел свыкнуться с идеей и даже найти её забавной.

— Где вы раздобыли пушки? — осведомился он.

— История занятная, — отвечал Даппа, — но если вы скоро умрёте, вам незачем её знать. А если умру я, то пусть это будет моя месть: оставить вас в неведении. Кстати, строго говоря, они не пушки, а единороги или гаубицы. У пушки ствол длиннее, а сама она более тяжёлая. Она стреляет тяжёлыми ядрами на большое расстояние, чтобы крушить стены. Гаубица — нечто вроде горизонтальной мортиры, в ней используется меньший заряд. Я решил, что для дуэли она удобнее. Пушечные ядра в случае промаха долетали бы до города. Гранаты легче и будут падать недалеко от орудия.

— Как они могут быть легче, если сделаны из того же материала? — спросил Вудраф, очевидно, изучавший натурфилософию.

— Они, как видите, полые. — Даппа без особого усилия поднял шестидюймовый снаряд и развернул, показывая высверленное отверстие с пучком серых нитей, меридианами расходящихся на всё полушарие. — Полые, чтобы их можно было начинить порохом. Иначе мы бы провели тут целый день, дожидаясь удачного попадания. Гранаты взрываются и убивают всё на несколько ярдов вокруг.