Страница 59 из 81
— Сейчас все до смерти перепуганы, — заметил Барнс, подходя ближе и протягивая Даниелю половину небольшого хлебца, на которую тот набросился почти как волк. — Послушать вигов, так якобиты уже на горизонте, подгоняемые католическим ветром. А сэр Исаак боится немца! Не могут якобиты и Ганноверы разом занимать одно и то же пространство. Однако страхи вигов и сэра Исаака равно реальны.
Упомянув о невозможности двум предметам находиться в одном объёме, Барнс обнаружил род словесного тика, восходящего к Декарту. Другими словами, он выпускник Кембриджа или Оксфорда и должен сейчас быть приходским священником, а то и настоятелем. Как его сюда занесло?
— Когда сэр Исаак с таким трепетом говорит о немце, он имеет в виду не Георга-Людвига.
В глазах Барнса мелькнуло недоумение, затем — восхищенный интерес.
— Лейбниц?…
— Да. — На сей раз Даниель не смог подавить улыбку.
— Так сэр Исаак не якобит?
— Ни в коей мере. В пришествии Ганноверов его страшит лишь то, что Лейбниц — доверенное лицо Софии и принцессы Каролины. — Даниель не знал, стоит ли говорить Барнсу так много. С другой стороны, лучше Барнсу знать правду, чем подозревать Исаака в тайной приверженности подменышу.
— Вы пропустили поколение, — заметил Барнс с озорством — во всяком случае, с той долей озорства, которая возможна в одноногом драгунском полковнике.
— Если Георг-Людвиг питает интерес к философии — или вообще к чему бы то ни было, — то ему хорошо удаётся это скрывать, — отвечал Даниель.
— Должен ли я заключить, что нынешняя экспедиция берёт исток в философском споре? — Барнс огляделся, словно увидел шлюп в новом свете.
«Аталанта» уже вышла в фарватер и, не сдерживаемая более медлительными баржами, подняла больше парусов, чем на первом отрезке пути. На правом берегу меловые холмы отступали от реки, расширяя полосу болот у своего подножия. Слева лежал Тилбери — последний порт на том берегу; дальше до самого моря тянулись илистые отмели. Даже с прибавленными парусами до цели был не один час; Исаак не появлялся. Даниель рассудил, что не беда, если он побеседует с любителем философии.
Он поднял глаза, выискивая подходящее небесное тело, однако погода хмурилась. Впрочем, под рукой был другой пример: волны, расходящиеся от корпуса, и отмели за Тилбери.
— Я не вижу солнца. А вы, полковник Барнс?
— Мы в Англии. Слухи о нём до меня доходили. Во Франции я как-то его видел. Сегодня — нет.
— А луну?
— Сейчас она полная и зашла за Вестминстер, когда мы грузились на Тауэрской пристани.
— Луна с другой стороны планеты, солнце за облаками. И всё же вода, которая нас несёт, подчиняется им обоим, не правда ли?
— Согласно надёжным источникам, отлив на сегодня не отменён. — Барнс взглянул на часы. — В Ширнессе он ожидается в семь утра.
— Сизигийный отлив?
— Исключительно низкий. Посмотрите сами, какое течение.
— Почему в отлив вода устремляется к морю?
— Под влиянием Солнца и Луны.
— Однако мы с вами их не видим. Вода не обладает зрением и волей, чтобы за ними следовать. Каким образом Солнце и Луна, столь далёкие, приказывают воде?
— Тяготение. — Полковник Барнс понизил голос, словно священник, произносящий имя Господне, и огляделся — не слышит ли их сэр Исаак Ньютон.
— Теперь все так говорят. В моём детстве не говорили. Мы бездумно повторяли за Аристотелем, что в природе воды тянуться за Луной. Теперь, благодаря нашему спутнику, мы говорим «тяготение». Нам кажется, что мы стали умнее. Так ли это? Поняли вы приливы и отливы, полковник Барнс, оттого, что сказали «тяготение»?
— Я и не утверждал, что понимаю.
— Весьма мудро.
— Довольно, что понимает он, — продолжал Барнс, глядя вниз, как будто мог видеть сквозь палубу.
— Понимает ли?
— Так вы все утверждаете.
— Мы — то есть Королевское общество?
Барнс кивнул. Он смотрел на Даниеля с некоторой тревогой. Даниель молчал, мучая его неопределённостью, так что Барнс наконец не выдержал:
— Сэр Исаак работает над третьим томом, в котором разрешит все вопросы, связанные с Луной. Объединит всё.
— Сэр Исаак выводит уравнения, которые согласовывались бы с наблюдениями Флемстида.
— Таким образом, вопрос будет решён окончательно; и если теория предсказывает орбиту Луны, то она применима и к плесканиям морской воды.
— Но разве описать значит объяснить?
— По мне так это неплохой первый шаг.
— Да. И его сделал сэр Исаак. Вопрос, кто сделает второй.
— Он или Лейбниц?
— Да.
— Лейбниц ведь не занимался тяготением?
— Вам кажется, что сэру Исааку, сделавшему первый шаг, легче сделать второй?
— Да.
— Мысль естественная, — признал Даниель. — Впрочем, иногда тот, кто вышел раньше, забредает в тупик и остаётся позади.
— Как может быть тупиком теория, которая безукоризненно всё описывает?
— Вы сами слышали недавно, как сэр Исаак выказал опасения насчёт Лейбница.
— Потому что Лейбниц близок к Софии! Не потому, что он более великий учёный!
— Простите, мистер Барнс, но я Исаака знаю со студенческой скамьи. Поверьте мне, он не оцеживает комаров. Если он так тщательно готовится к битве, значит, ему предстоит схватка с титаном.
— Чем Лейбниц опасен сэру Исааку?
— Хотя бы тем, что не ослеплён восхищением и в отличие от англичан готов задавать трудные вопросы.
— Какие именно?
— Например, тот, что задал сейчас я: как вода узнаёт, где Луна? Как она чувствует Луну сквозь Землю?
— Тяготение проходит сквозь Землю, как свет — сквозь стекло.
— И какое же оно, это тяготение, если может проходить сквозь плотное вещество?
— Понятия не имею.
— Сэр Исаак тоже.
Барнс на мгновение замер.
— А Лейбниц?
— У Лейбница совершенно иной подход, настолько иной, что многим кажется диким. Преимущество его философии в том, что она не требует говорить глупости о тяготении, струящемся сквозь Землю, как свет сквозь стекло.
— Тогда у неё должен быть не менее серьёзный изъян, иначе величайшим учёным мира был бы не сэр Исаак, а он.
— Быть может, он и есть величайший, но никто об этом не знает, — сказал Даниель. — Впрочем, вы правы. Изъян Лейбницевой философии в том, что пока никто не может выразить её математически. И потому он бессилен предсказывать затмения и приливы, как сэр Исаак.
— Тогда что хорошего в философии Лейбница?
— Возможно, она правильная, — отвечал Даниель.
Холодная гавань. Тот же день
Тауэр мог бы стоять вечно, почти не требуя ухода, если бы не род человеческий. Опасность этой конкретной заразы заключена не столько в разрушительной, сколько в неукротимой созидательной деятельности. Люди постоянно тащат всё новые строительные материалы через многочисленные ворота и возводят себе жильё. С веками эти жалкие сооружения рассыпались бы в прах, оставив Тауэр таким, каким замыслили его Бог и норманны, если б не ещё одна дурная особенность людей: найдя убежище, они его заселяют, а заселив, тут же принимаются чинить и достраивать. С точки зрения смотрителей, Тауэр страдал не от нашествия термитов, а от засилья ос-гончаров.
Всякий раз, как констебль Тауэра приглашал землемера и сравнивал новый план с тем, что оставил ему предшественник, он обнаруживал новые осиные гнёзда, нараставшие, как пыльные комки под кроватью. Если бы он попытался вышвырнуть тамошних обитателей и сровнять незаконные постройки с землей, ему бы представили документы, согласно которым самовольные жильцы вовсе не самовольные, а честно снимают свои углы у других жильцов, которые, в свою очередь, вносят арендную плату или служат некоему учреждению либо ведомству, чьё существование освящено временем или королевским указом.
Уничтожить эти постройки могла бы лишь хорошо согласованная политика поджогов, а так их рост сдерживала только нехватка места. Короче, вопрос сводился к тому, какую скученность люди способны вынести. Ответ: не такую, как осы, но всё же весьма значительную. Более того, существует тип людей, которым скученность нравится, и во все времена их естественно притягивал Лондон.