Страница 2 из 81
— Друиды любили вкапывать большие камни стоймя, — заметил граф. — Ума не приложу зачем.
— Ваш вопрос содержит в себе ответ.
— Как так?
— Чтобы через две тысячи лет после их смерти люди пришли к стоячим камням в Богом забытом месте и поняли, что тут кто-то жил. Герцог Мальборо, возводящий свой знаменитый Бленхеймский дворец, ничем не отличается от друидов.
Граф Лоствителский счёл за лучшее промолчать. Он развернулся и пошёл по жёсткой пожухлой траве к странным, покрытым лишайником камням. Даниель двинулся следом и вскоре понял, что это единственный уцелевший угол разрушенного здания. Земля под ногами пружинила. Она была насыпана тонким слоем на ветхие стропила и крошащиеся бруски торфа. По крайней мере камни защищали от ветра.
— Как лорд-смотритель оловянных рудников, приветствую вас, Даниель Уотерхауз, от имени владетеля этих мест!
Даниель вздохнул.
— Если бы я последние двадцать лет обретался в Лондоне и пил чай с чиновниками геральдической палаты, я бы понял, кто этот ваш владетель. А так…
— В 1338 году Дартмур вошёл в состав герцогства Корнуолл и, таким образом, сделался владением принца Уэльского. Титул был учреждён королём Эдуардом I в…
— То есть вы столь окольным путём приветствовали меня от имени принца Уэльского, — перебил Даниель, не дожидаясь, пока граф углубится в ещё более тёмные дебри феодальной иерархии.
— И принцессы. Каковой, в случае воцарения Ганноверов, станет…
— Принцесса Каролина Ансбахская. Да. Её имя возникает в разговорах снова и снова. Так это она велела вам отыскать меня на улицах Плимута?
Граф сделал обиженное лицо.
— Я сын вашего старого друга. Мы встретились случайно. Моё изумление было неподдельным. Моя жена и дети обрадовались вам совершенно искренне. Если сомневаетесь, приезжайте к нам на следующее Рождество.
— Тогда зачем вы прилагаете столько усилий, чтобы ввернуть в разговор принцессу?
— Потому лишь, что хочу говорить без обиняков. Существует болезнь ума, поражающая тех, кто долго живёт в Лондоне, — она заставляет рациональных в прочих отношениях людей приписывать тайный и нелепый смысл событиям вполне случайным.
— Я наблюдал эту болезнь в самой тяжёлой форме, — сказал Даниель, имея в виду одного старого знакомого.
— И я не хочу, чтобы, прожив шесть месяцев в Лондоне и узнав, кому принадлежат здешние земли, вы подумали: «А! Граф Лоствителский действовал по указке принцессы Каролины — бог весть, в чём ещё он меня обманул!»
— Прекрасно. Сообщая мне об этом сейчас, вы проявляете мудрость, удивительную в человеке столь юных лет.
— Некоторые сочли бы её малодушием, проистекающим из несчастий, постигших моих отца и деда.
— Только не я, — коротко отвечал Даниель.
Он вздрогнул, почувствовав рядом какое-то движение и вообразив, будто на него падает стоячий камень, но это всего лишь вернулся заметно порозовевший Ньюкомен.
— Дай бог, чтобы мне не пришлось путешествовать по морю. С меня хватило и сегодняшней поездки в карете! — объявил тот.
— Воистину, не приведи Господь! — сказал Даниель. — Весь прошлый месяц бушевал такой шторм, что укачивало даже матросов, и они по несколько дней кряду не могли есть. Сперва я молился, чтобы нас не выбросило на скалы, потом — чтобы выбросило.
Оба собеседника рассмеялись, и Даниель остановился перевести дух. Ньюкомен держал в руках глиняную трубку и кисет, а теперь и граф достал свои. Он хлопнул в ладоши, привлекая внимание кучера, и знаками показал, чтобы тот принёс огня.
Даниель отмахнулся от протянутого ему кисета.
— Когда-нибудь эта индейская трава убьёт больше белых людей, чем белые убили индейцев.
— Только не сегодня, — заметил Ньюкомен.
Если пятидесятилетний кузнец не церемонился в присутствии графа, то лишь потому, что они с указанным графом целый год работали вместе, кое-что строили.
— Надеюсь, остальная часть плавания была легче, доктор Уотерхауз.
— Когда непогода улеглась, мы увидели скалы и, проходя мимо них, помолились за упокой души сэра Клудсли Шауэла и двух тысяч солдат, погибших тут на обратном пути из Испании. А узрев на берегу людей, мы, поочерёдно вглядываясь в подзорную трубу, поняли, что они прочесывают отливную полосу граблями.
Граф понимающе кивнул, и Даниель повернулся к Ньюкомену, смотревшему с любопытством; впрочем, к слову сказать, он всегда так смотрел, если не мучился тошнотой.
— Видите ли, — продолжил Даниель, — у островов Силли разбилось немало кораблей, нагруженных пиастрами, и после бури морская пучина нередко изрыгает на сушу серебро.
Некстати прозвучавший глагол заставил кузнеца поёжиться. Граф поспешил шутливо заметить:
— Лишь таким путём серебро достигнет английской земли, покуда Монетный двор переплачивает за золото!
— Жаль, я не знал этого, когда сошёл на берег в Плимуте! — воскликнул Даниель. — У меня в кошельке были только пиастры. Носильщики, кучера, трактирщики бросались на серебро, как голодные псы — на мясо. Боюсь, я переплачивал за всё вдвое-втрое!
— То, что удручило вас в плимутских гостиницах, может обогатить здесь, несколькими милями севернее, — сказал граф.
— На меня ваши края не производят впечатление благодатных, — возразил Даниель. — Жившие здесь бедолаги даже крышу не могли сделать выше уровня пола!
— Никто здесь не жил, — отвечал граф. — Это то, что старожилы называют «жидовскими домами». Тут была рудная залежь.
Ньюкомен добавил:
— Вот у того ручья я видел остатки молота, которым дробили руду. — Раскурив трубку, он свободной рукой достал из кармана чёрный камень размером с булочку и вложил Даниелю в ладонь. Камень был тяжёлый и на ощупь казался холоднее воздуха.
— Взвесьте его на руке, доктор Уотерхауз. Это оловянный камень. Его доставляли на место, где мы стоим, и плавили на торфяном огне. Олово текло в вырубленную из гранита форму и, затвердев, становилось бруском чистого металла.
Граф тоже раскурил трубку, что придало ему добродушно-педантичный вид, несмотря на то, что он 1) не перешагнул порог двадцатичетырёхлетия и 2) был одет по моде трёхсотлетней давности и к тому же обвешан различными диковинными геральдическими эмблемами, среди которых присутствовали, например, миниатюрная оловянная пила для резки торфа и бутоньерка из веток местного дуба.
— Вот здесь в рассказ вступаю я, вернее, мои предки. Оловянные слитки везли примерно такой же ужасной дорогой, как та, которой мы сюда приехали, в оловопромышленные города. — Он сделал паузу, чтобы перебрать брякающие амулеты у себя на груди, и, наконец, нашёл старый молоточек с острым бойком. Грозно взмахнув им в воздухе (а в отличие от большинства графов Лоствител выглядел так, будто ему и впрямь случалось работать молотком), он продолжил: — Пробирщик отбивал от каждого бруска уголок, дабы проверить его чистоту. Староанглийское название уголка — «coign», отсюда, например, «quoin»…
Даниель кивнул:
— Так называется клин, который подкладывают под казённую часть пушки.
— Отсюда странное английское слово «coin», не связанное с французским, немецким или латинским языками. Наши европейские друзья говорят «монета», но мы, англичане…
— Достаточно.
— Вас раздражают мои слова, доктор Уотерхауз?
— Лишь в той мере, Уилл, в какой вы мне симпатичны и были симпатичны ещё ребёнком. Мне всегда казалось, что у вас ясная голова. Но сейчас, боюсь, вы вступаете на путь алхимиков и дилетантов. Вы собирались объявить, что у англичан деньги иные. По-вашему, разница заключена в чистоте металла и символически присутствует в самом слове, означающем монету. Однако, поверьте, французы и немцы знают, что такое деньги. Утверждать иное — значит ставить снобизм выше здравого смысла.
— Если так повернуть, то и впрямь звучит глуповато, — произнёс граф без обиды и продолжил задумчиво: — Быть может, я для того и взял в поездку, с одной стороны, кузнеца, с другой — шестидесятисемилетнего учёного, чтобы придать предложению некоторый вес.