Анафем

— Это ложь! — возмутился Гнель. — Её сочинили, чтобы выставить нас первобытными варварами!

— Человеческую печень очень трудно поджарить, не повредив, — вставил Юл.

— Ты хочешь меня уверить, что светитель Блай стал богопоклонником? Как Эстемард?

Гнель помотал головой.

— Жаль, что ты не успел толком поговорить с Эстемардом. Он не богопоклонник в твоём понимании или в моём. И светитель Блай тоже. И вот тут мы расходимся с небесным эмиссаром и его людьми.

— Они считают, что Блай был богопоклонник?

— Да. Для них он вроде пророка. Якобы он открыл доказательство бытия Божьего, и за это его отбросили.

— Смешно. Если бы кто-нибудь и впрямь доказал бытие Божье, мы бы сказали: «Отличное доказательство, фраа Блай» — и начали верить в Бога.

Гнель посмотрел на меня холодно, давая понять, что не верит ни единому моему слову.

— Так или иначе, — сказал он, — небесный эмиссар придерживается иной версии.

Мне вспомнился вечер накануне аперта и обсуждение иконографий.

— Типичная брумазианская иконография, — сказал я.

— Что?

— Небесный эмиссар утверждает, что в матическом мире действует тайный сговор.

— Да, — ответил Гнель.

— Сделано некое великое открытие — в данном случае доказано бытие Божье. Простые честные инаки хотели бы сообщить об этом всем, но их жестоко подавляет верхушка, которая пойдёт на всё, чтобы сохранить тайну.

Гнель хотел сказать что-то осторожное, но Юл его опередил:

— В точку.

— Плохо дело, — сказал я. — Иконографии, построенные на теории заговора, самые неистребимые.

— Не говори, — произнёс Самманн, глядя мне в глаза.

Я смутился и замолчал.

Корд сказала:

— Существование Двоюродных по-прежнему держат в секрете, поэтому мы не знаем, что думает о них эмиссар. Но угадать можем. Для него это…

— Чудо, — сказал Юл.

— Посланцы из иного мира, не такого испорченного, как наш, — предположил я.

— И где нет гнусного заговора, — подхватила Корд. — Они пришли сообщить нам истину.

— А зачем в таком случае они светили лазером на Три нерушимых? — спросил Самманн.

— Объяснение будет зависеть от того, известно ли эмиссару, что в Трёх нерушимых захоронены все ядерные отходы, — сказал я.

— Что?! — воскликнули оба Крейда.

— Даже если люди небесного эмиссара об этом знают, — сказала Корд, — они наверняка придумали более духовное объяснение.

Гнель ещё не вполне оправился от услышанного, тем не менее счёл нужным сообщить:

— Небесный эмиссар убеждён, что милленарии хорошие.

— Конечно, — сказал я. — Они знают истину, но не могут её сообщить, потому что плохие столетники и десятилетники их не выпускают. Правильно?

— Да, — ответил Гнель. — Значит, он истолкует лазерный свет как…

— Благословение, — сказала Корд.

— Добрый знак, — сказал я.

— Приглашение, — сказал Юл.

— Н-да, ну и сюрприз его ждёт! — с удовольствием воскликнул Самманн.

— Возможно. Наверное. Надеюсь только, это не будет неприятным сюрпризом для Джезри, — сказал я.

— Для Джезри, который сволочь? — уточнила Корд.

— Да. — Я хмыкнул. — Для Джезри, который сволочь.

Я страшно радовался, что избежал проповеди со стороны Ганелиала Крейда, но тут у меня оборвалось сердце, потому что Корд спросила: «И в чём же небесный эмиссар разошёлся с твоей верой, Гнель?» Конец предложения прозвучал малость приглушённо, потому что Юл шутливо заткнул ей рот, и моя сестра говорила, отогнув его пальцы.

— Мы читаем писание на древнебазском, — сказал Гнель, — и ты думаешь, что мы — примитивные фундаменталисты. Может, в этом смысле мы и впрямь такие. Но мы не слепы к тому, что происходило в матическом мире — старом и новом — последние пятьдесят веков. Слово Божье неизменно. Писание, которое мы читаем, не испорчено редактурой и переводом. Однако людские знания меняются. Вы, инаки, хотите постичь Божье творение, не прибегая к тому, что сам Бог открыл человечеству шесть тысяч лет назад. На наш взгляд, вы подобны людям, которые выкололи себе глаза и теперь пытаются исследовать новый континент. Ваша слепота очень вам мешает, но благодаря ей вы, возможно, развили в себе чувства и способности, которых нет у нас.

После непродолжительного молчания я сказал:

— Сейчас я заткнусь и не стану перечислять, в чём ты не прав. Суть, если я понял, в том, что мы не дурные и не заблудшие. Ты уверен, что в конце концов мы согласимся с писанием.

— Конечно, — сказал Гнель. — К этому всё должно прийти. Однако мы не думаем, что существует тайный заговор с целью скрыть истину.

— Он считает, что вы честно ошибаетесь! — перевёл Юл. Гнель кивнул.

— Очень мило с твоей стороны, — сказал я.

— Мы сохранили записные книжки светителя Блая, — продолжал Гнель. — Я их читал. Очевидно, что он не стал богопоклонником.

— Прости, — начал Самманн (он всегда так говорил, когда собирался сказать кому-нибудь гадость), — но разве не бред, что кучка богопоклонников основывает свою религию на текстах заведомого атеиста?

— Мы солидарны с его целями, — нисколько не обиделся Гнель. — С его стремлением к истине.

— Так вы же и без того знаете истину!

— Мы знаем истины, изложенные в писании. Те истины, которых в нём нет, мы ощущаем, но не знаем.

— Это похоже на… — Я прикусил язык.

— На то, что сказал бы инак? Вроде Эстемарда? Или Ороло?

— Только его не надо, пожалуйста, приплетать.

— Ладно. — Гнель пожал плечами. — Ороло держался особняком. Соблюдал канон, насколько мне известно. Я с ним ни разу не говорил.

И тут я должен был сдать назад. Сосчитать до десяти. Применить грабли. Эти люди стремятся к вечным истинам. Считают, что некоторые — но не все — истины изложены в писании. Что их писание правильное, а все остальные — нет. И здесь они мало чем отличаются от остального человечества. Прекрасно — лишь бы меня не трогали. Теперь выяснилось, что их вдохновил наш светитель. И не важно, в силах ли я это понять.

— Вы чувствуете истину, но не знаете её, — повторила Корд. — Мы слышали в Пробле, как вы поёте. Очень проникновенно!

Гнель кивнул.

— Потому-то Эстемард и ходит на службы, хоть и не верит в Бога.

— Умом он не соглашается с вашими доводами, — перевела Корд, — но сердцем отчасти чувствует то же, что и вы.

— Совершенно верно! — воскликнул Гнель. Странное дело: он радовался так, будто уже обратил её в свою веру.

— В общем-то я могу его понять, — сказала Корд.

Я глянул на неё укоризненно. Юл закрыл лицо руками. Корд ощетинилась.

— Я не говорю, что хочу вступить в эту скинию. Просто здорово, когда едешь много часов по пустой дороге и вдруг оказываешься перед зданием, где люди собрались вместе. Ты слышишь их пение, чувствуешь их единство и понимаешь, что всё это живёт не одну сотню лет.

— Наша скиния, наши города, такие как Пробл, умирают, — сказал Гнель. — Потому-то и службы у нас так эмоциональны.

В первый раз он произнёс что-то, от чего не разило самоуверенностью. Мы все опешили. Юл отнял руки от лица и заморгал.

— Умирают из-за небесного эмиссара? — догадался Самманн.

— Он проповедует простую веру. Она распространяется со скоростью эпидемии. Те, кто её принял, отвращаются от нас как от еретиков. Она нас уничтожает. — Гнель недружески покосился на Юла.

Всё это было очень занятно, но меня волновало другое. Значит, Эстемард рехнулся. А Ороло?

Я вспомнил свой разговор с Ороло перед закрытием звездокруга. Разговор о красоте, который спас мне жизнь. Задним числом можно было предположить, что тогда-то Ороло и начал сходить с ума. Как будто в один миг я исцелился, а он заболел.

Я заставил себя прогнать эти мысли. Ороло отбросили. Кроме Блаева холма, идти ему было некуда. Там он соблюдал канон. В скинии песен не распевал. И ушёл из Пробла, как только смог.

Минуточку.

Не «как только смог». Он ушёл на север всего за два дня до нас — наутро после того, как лазеры осветили Три нерушимых. Что побудило Ороло взять стлу, хорду, сферу и отправиться не куда-нибудь, а на Экбу?