Анафем

Корд нашла мой ответ довольно глупым.

— Помнишь, как мы с ним всё время говорили по жужуле?

— Да.

— Ну так вот, мы на самом деле рвали отношения.

— Знаешь, Корд, не хочу быть педантичным инаком, но я слышал половину ваших разговоров и не припомню ни единого слова о разрыве.

Она посмотрела на меня, как на больного.

Я понял руки, сдаваясь.

— Ладно, значит, я представления не имел, что происходит.

— Я тоже, — ответила Корд.

— А как по-твоему… — Я чуть было не сказал: «А как по-твоему, Роск тоже понял?», но вовремя сообразил, что это будет самоубийство. Я подумал, что в таком серьёзном деле, как отношения, можно было бы вести себя порациональней, потом вспомнил себя и Алу и решил, что не мне упрекать сестру.

Мы с Корд на удивление мало говорили о семье, в которой жили, пока я не «ушёл к часам». Но даже то немногое, что я услышал, навело меня на грустные раздумья: как же умные люди умеют портить жизнь окружающим, будь то родственники или инаки в конценте. Можно было подумать, что Корд лет восемьдесят — столько она повидала и так спокойно, даже цинично об этом говорила. Я подумал, что на каком-то этапе жизни она просто отчаялась и решила впредь заниматься лишь тем, что можно понять и починить, например машинами. Немудрено, что ей не по душе была мысль о механизмах, которые выше её разумения. И немудрено, что Корд старалась поменьше думать о том, в чём разобраться не может — например, почему она теперь девушка Юла.

Когда климат был теплее, цивилизации два тысячелетия болтались взад-вперёд по ледниковой равнине, словно песок по старательскому лотку, оставляя после себя сооружения, которые надолго пережили людей. В каждый конкретный момент этих двух тысячелетий на территории с нынешним населением в десятки тысяч обитал примерно миллиард человек. Сколько тел похоронено здесь, прах скольких развеян по ветру? Десяти, двадцати, пятидесяти миллиардов? Учитывая, что все эти люди пользовались электричеством, сколько миль медной проволоки было протянуто в их домах и под мостовыми? Сколько человеко-лет ушло на то, чтобы её проложить и закрепить? Если на тысячу горожан приходился один электрик, то на прокладку проводов ушёл примерно миллиард человеко-лет. Когда вновь похолодало и граница цивилизации вместе с фронтом оледенения отползла к югу, сюда пришли старатели. Они уничтожали миллиард человеко-лет работы кропотливо, человеко-час за человеко-часом, по ярду вытаскивая из-под развалин мили медной проволоки. Девяносто процентов быстро извлекли профессионалы, работавшие в промышленных масштабах. Я видел изображения гусеничных фабрик, которые поглощали за раз целые кварталы, вгрызаясь в город, как горнорудный комбайн в богатый пласт, превращая здания в щебень и тут же сепарируя обломки по удельному весу. Первые развалины, которые мы видели, были экскрементами таких машин.

Разбирать руины вручную куда дороже. Когда в других краях начался подъём, металлы подорожали, и старатели хлынули в дальние развалины — городки, до которых не добрались гусеничные фабрики. Они извлекали медную проволоку, стальные балки, канализационные трубы и другое ценное сырьё. Затем добытое судорожными рывками, от одного анархического торгового городка в тундре к другому, перемещалось к трассе, по которой мы сейчас ехали. Снежные бури и арктические пираты замедляли движение лома, но рано или поздно он достигал трассы и сваливался в раздолбанные грузотоны. По виду они на семьдесят пять процентов состояли из ржавчины и держались лишь за счёт корки льда и грязного снега. Для безопасности машины шли караванами, такими длинными, что не было никакой надежды их обогнать. Впрочем, ехали они относительно быстро, и с колонной, как в стаде, было спокойнее, во всяком случае после того, как водители поняли, что мы не пираты, а странники. Мы держались на почтительном расстоянии от последней машины, чтобы вовремя свернуть, если на дорогу вывалится чёрная закорючка канализационной трубы или волосяной комок проволоки. Из-под колёс на нас летела мёрзлая грязь. Мы держали боковые окна открытыми, чтобы время от времени протирать лобовое тряпками на палках. На третий день тряпки замёрзли. После этого мы постоянно жгли плитку и кипятили воду в кастрюльке, чтобы их оттаивать. Скоро мы научились угадывать возраст развалин по типу оборонительных сооружений: шахтным пусковым установкам ракет, трёхмильным взлётно-посадочным полосам, крепостным стенам, акрам скрученной в спирали колючей проволоки, посадкам цепочечно-модифицированного терновника. Всё это в большей или меньшей степени раскурочили старатели.

Дальше на север развалины покрывал лёд: сперва корка, затем наледи, потом — сплошная масса, которая раздавила, смела, погребла и уничтожила всё. Севернее из антропогенных объектов мы видели только бывшие санные станции: колебания климата или рынка обрекли их на медленную смерть. В миле от дороги всё было белым и чистым, сама же трасса превратилась в кошмар. Снежные валы по её бокам становились всё выше и грязнее; какое-то время спустя мы уже ехали в чёрной двадцатифутовой траншее за грузотонами, движущимися со скоростью бодрого пешего шага. Отсюда было не выбраться; если бы мы заглушили моторы, задние грузотоны просто толкали бы нас перед собой. У них были шноркели, через которые в кабины поступал свежий воздух. Мы не догадались таким запастись и весь день дышали синеватой дымкой выхлопных газов. Когда делалось совсем невмоготу, мы оставляли кого-нибудь за панелью управления, вылезали из траншеи (в снежных стенах иногда попадались пандусы) и шли вдоль неё пешком (в одном из торговых городков мы купили снегоступы из старых строительных материалов) или ехали на Гнелевом трёхколёснике.

Во время одной из таких прогулок — под самый конец путешествия — Юл спросил меня про динозавра на многоэтажной парковке.

С первого дня в Норслове было заметно, что он о чём-то хочет поговорить. После того как они с Корд сошлись, Юл несколько дней избегал оставаться со мной наедине, а когда понял, что я не выкину чего-нибудь неадекватного, стал искать случая поговорить с глазу на глаз. Я думал, речь пойдёт о Корд. Однако Юл очередной раз меня огорошил.

— Одни утверждают, что там был динозавр, другие — что дракон, — ответил я. — Первое, что нам говорят в связи с этой историей: про неё ничего нельзя знать наверняка.

— Потому что инкантеры уничтожили все свидетельства?

— Это одна сторона. Кстати, второе, чему нас учат: никогда не обсуждать эту историю с мирянами.

У Юла вытянулось лицо.

— Прости. Я просто не мог не упомянуть, — сказал я. — Большинство отчётов сходится в том, что одна группа, назовём её группой А, затеяла дело, а группа Б положила ему конец. В популярном фольклоре группе А соответствуют так называемые риторы, группе Б — так называемые инкантеры. Всё произошло за три года до начала Третьего разорения.

— Но динозавр, или дракон, или кто там ещё действительно был?

Мы с Юлом шли по утрамбованному снегу футах в трёхстах от траншеи. Ближе идти было нельзя, потому что там зигзагами носились на снегомобах люди, в том числе находящиеся под воздействием психотропных средств. След, по которому мы шли, оставил пару дней назад как раз такой снегомоб. Мы знали, где наши кузовили, потому что научились отличать самодельные шноркели соседних грузотонов. Поток двигался чуть быстрее, и мы должны были прибавить шаг. Возможно, машины ускорились из-за того, что до санной станции оставалось всего мили две. Мы уже видели её антенны, огни и дым. Такое расстояние можно было преодолеть и пешком, поэтому отстать от кузовилей мы не боялись.

— Это произошло всего в двух тысячах футов от Мункостера, — сказал я. — Тогда там был город — как и сейчас. Средний уровень благосостояния и праксического развития, скажем, девять по десятибалльной школе.

— А у нас сейчас сколько? — спросил Юл.

— Скажем, восемь. Короче, общество вокруг Мункостера было на пике развития, но не сознавало этого. Влияние богопоклонников усиливалось…