Анафем

— Да.

Я горько хохотнул.

— А я — как настоящий не-долист — остался жив.

— И я ужасно этому рада.

И тут она снова начала плакать. Не от горя, что погибли долисты, и не от радости, что остальные живы. Ала плакала от стыда и боли, что отправила нас туда, где мы легко могли погибнуть, что ответственность, лежавшая на её плечах, и логика ситуации не оставили альтернативы Ужасному решению. Теперь до конца жизни — я наделся, нашей жизни — ей предстояло просыпаться по ночам в поту. Однако эту боль Ала должна была держать в себе; почти любой, с кем бы она захотела поделиться, не выказал бы сочувствия. «Ты отправила туда друзей?! А сама осталась здесь, в безопасности?» Так что я знал: это всегда будет наша общая тайна. Я вылез из-под Алы и обнял её.

Когда я почувствовал, что можно продолжать разговор, то спросил:

— И сколько Оза с Эзмой продержались до того… до того, как это случилось?

— Двое суток.

— Двое суток?!

— Основание думало, что всё заминировано и что рядом, возможно, прячутся другие долисты. Однако надо было что-то делать, потому что у заложников кончался воздух. Надо было либо идти на штурм, либо смотреть на спиль-экранах, как умирают их люди.

— То есть командование было перепугано насмерть?

— Да, — сказала Ала. — Может быть, тут самое правильное слово — шок. Они думали, что мы все в Тредегаре, куда внедрены их люди. Тут вы с друзьями разоблачаете Жюля Верна Дюрана — глаза и уши Основания. И в тот же миг конвокс рассеивается вместе со всеми другими крупными концентами…

— Замечательная идея! Чья, кстати?

Ала зарделась и подавила улыбку, но она не хотела переключать внимание на себя, поэтому продолжила:

— Геометры по-настоящему боялись наших тысячелетников — инкантеров — и наверняка заметили, что все милленарские матики тоже опустели. Где тысячники? Что готовят? Затем двухсотракетный запуск. Крайне неприятно. Куча данных для обработки. Миллиарды неопознанных объектов, за которыми надо следить. Геометры думают, будто видят наш корабль. Он взрывается. Они вздыхают с облегчением. Через несколько дней, как гром с ясного неба, происходит сокрушительная атака на их главное стратегическое достояние. Следующие два дня они ни о чём больше думать не могут. У заложников кончается воздух. Долисты забаррикадировались в вершине. Хуже того, на корабль проникли и другие ребята в чёрных скафандрах, и ничего сделать не успели только потому, что не смогли дышать здешним кислородом.

— Нас приняли за ещё один взвод долистов?

— А ты бы что подумал на месте Геометров? И наверняка больше всего их тревожила неизвестность: сколько вас. Быть может, на подходе ещё сотня, вооруженная. И в итоге…

— Они пошли на переговоры.

— Да. Созвали четырёхстороннюю встречу между Основанием, Опорой и двумя магистериями.

— Погоди, какое слово ты сказала последним?

— Магистериями.

— И что это?

— Они возникли после вашего запуска. Один магистерий — мирская власть. Второй — матический мир, теперь Рассредоточение. Вместе они… ну…

— Управляют планетой?

— Можно сказать и так. — Она пожала плечами. — Во всяком случае, до тех пор, пока мы не придумаем лучшую систему.

— А ты, Ала, сейчас в числе тех, кто управляет планетой?

— Я здесь, разве ты не видишь? — Она не оценила моего юмора.

— В составе делегации?

— Я — последняя спица в колесе. Референт. И вообще я здесь только потому, что нравлюсь военным. Они считают меня крутой.

Я хотел предложить более вероятное объяснение: что она отправила ячейку номер 317 в успешную миссию, но Ала угадала моё намерение и отвела взгляд. Она не желала об этом слышать.

— Нас пятьдесят человек, — сказала она торопливо. — Мы доставили врачей. Кислород.

— Еду?

— Конечно.

— Как вы сюда попали?

— Геометры отправили за нами капсулу. Попав на «Дабан Урнуд», мы, естественно, сразу пришли сюда.

— Хм-м, — протянул я задумчиво. — Зря мы заговорили про еду.

— Ты голодный? — спросила она так, будто тут есть чему удивляться.

— Само собой.

— Так почему ты не сказал? Мы доставили вам пять корзин отборной еды!

— Почему пять?

— По одной каждому. Не считая Жюля, конечно. Он набивал живот с тех самых пор, как сюда попал.

— Хм-м. Просто чтобы убедиться, что у меня не повреждён мозг, не могла бы ты перечислить всех пятерых?

— Ты, Лио, Джезри, Арсибальт и Самманн.

— А как же Джад?

Она пришла в такой ужас, что моё воспитание взяло верх над рассудком.

— Прости, Ала, мне столько всего пришлось пережить, так что память немного путается.

— Нет, это ты меня прости, — сказала она. — Может, всё из-за травмы.

Она сморщилась, как будто сейчас заплачет, но взяла себя в руки.

— Что-что? Какой травмы?

— Ну, ты видел, как он уплывает. Понял, что с ним случилось.

— Когда я видел, что он уплывает?

— Ну, он так и не пришёл в сознание после запуска, — тихо сказала Ала. — Вы видели, как он зацепился за груз. Ты полетел к нему, чтобы помочь. Но это было сложно. Ты не попал захватом с первого раза. Время истекало. Арсибальт поспешил к тебе, но в вас чуть не врезался реактор. Джад вошёл в атмосферу и сгорел над Арбом.

— Ах да, — сказал я. — Как такое можно забыть?

Конечно, я говорил с иронией, но при этом внимательно изучал Алу. В силу недавних жизненных обстоятельств я был настроен на выражения её лица лучше, чем на что-либо ещё в пяти известных космосах. Ала верила — нет, она знала, — что всё, сказанное ею сейчас, правда.

И я не сомневался, что на Арбе полно записей, это подтверждающих.

Ритор, легендарная фигура, ассоциируемая в фольклоре с процианскими орденами. Р. якобы могли изменять прошлое, манипулируя воспоминаниями и другими материальными записями.

Я мог думать только об одном: как бы добраться до еды. Прежде всего требовалось перестать быть голым. Ала выскользнула, как будто для неё нормально видеть меня раздетым, а вот смотреть, как я одеваюсь, — нескромно. Арбская делегация доставила нам стлы, хорды и сферы. Инаки будоражили сознание четырёх рас Геометров, и население «Дабан Урнуда» могло бы неверно истолковать наши попытки скрыть свою принадлежность.

Когда я завернулся и подвязался, как положено фраа, больничный персонал помог мне надеть рюкзак с баллоном арбского кислорода, соединённый с трубками у меня под носом. Затем я по пиктограммам выбрался на крышу больницы и здесь, на террасе, обнаружил Лио и Джезри, по локоть запустивших руки в корзины с едой. Тут же был и фраа Сильданик. Безнадёжным тоном он предупредил, чтобы я не ел слишком быстро, — совет, которым я, как и мои фраа, от всей души пренебрёг. Через несколько секунд мне удалось поднять глаза от корзины и оглядеть искусственный мир вокруг.

Четыре орба в конкретной Орбойме располагались почти впритирку и соединялись порталами, как вагоны в пассажирском поезде. Когда «Дабан Урнуд» маневрировал, порталы перекрывались наглухо, но сейчас они были открыты.

Латерранцы жили в орбах с Девятого по Двенадцатый. Больница располагалась в Десятом, недалеко от портала, соединяющего его с Одиннадцатым. Терраса, как и всё пространство вне зданий, была почти полностью засажена. Немного места освободили для столов и скамей, но они были стеклянные, и под ними в лотках росли овощи. Над головой у нас была беседка, заплетённая лозами, с которых свисали гроздья зелёных плодов. Если смотреть только на то, что близко, возникало впечатление, будто находишься в арбском саду, но оно пропадало, стоило взглянуть вдаль. Больница состояла из полудюжины связанных плавучих домов. У каждого было три этажа под ватерлинией и три этажа над. Гибкие сходни соединяли их между собой и с другими плавучими домами, образующими на поверхности воды почти сплошной круглый ковёр. Но поскольку тяжесть здесь была искусственная, созданная вращением, «поверхность» — то, что наше внутреннее ухо или плотницкий уровень сочли бы «ровным», — изгибалась. Внутреннее ухо говорило нам, что мы находимся в нижней части жёлоба. Глядя на противоположную сторону, меньше чем за милю, наши глаза сообщали пугающую весть, что вода — выше нас. Однако если бы мы шли туда с завязанными глазами, мы бы чувствовали, что идём по ровному, — у ног не возникло бы ощущения подъёма.