Анафем

И снова Пафлагон посмотрел на Мойру. Та подхватила:

— Суура Демула использовала аналогию с кодовым замком сейфа, комбинация которого состоит примерно из двадцати чисел.

— Если следовать аналогии сууры Демулы, — сказал Ж’вэрн, — каждое из двадцати чисел — какая-нибудь природная константа, например скорость света.

— Верно. Набирая случайные числа, вы никогда не откроете сейф: он останется для вас глухим металлическим ящиком. Даже если вы наберёте правильно девятнадцать чисел и ошибётесь в двадцатом, ничего не произойдёт. Нужно набрать правильно все до одного. Тогда дверца откроётся, и наружу изольётся вся сложность и вся красота космоса.

— Ещё одна аналогия, — продолжала Мойра, отпив глоток воды, — была предложена светителем Кондерлином, сравнившим все наборы из двадцати констант, непорождающие сложность, с океаном в тысячу миль глубиной и шириной. Наборы, её порождающие, подобны масляной плёнке в лист толщиной на поверхности этого океана: тончайший слой возможностей, при которых образуется твердое стабильное вещество, пригодное для возникновения вселенных и жизни.

— Мне нравится аналогия Кондерлина, — сказал Пафлагон. — Космосы, в которых возможна жизнь — различные участки этой масляной плёнки. Изобретатели новоматерии придумали способы перемещаться в соседние точки, где материя имеет немного другие свойства. Большая часть созданной ими новоматерии хоть и отличалась от природной, была ничем не лучше. После долгого кропотливого труда теоры научились попадать на те участки масляной плёнки, где материя лучше, полезнее той, которой снабдила нас природа. И, как я понимаю, у присутствующего здесь фраа Эразмаса уже есть мнение о том, из чего сделаны Геометры.

Я настолько этого не ждал, что застыл под взглядом фраа Пафлагона, как пень. Чтобы вывести меня из ступора, он сказал:

— Твой друг, фраа Джезри, любезно поделился твоими наблюдениями касательно парашюта.

— Да, — сказал я, чувствуя, как горлу подкатывает комок. — Ничего особенного. Не так хорошо, как новоматерия.

— Если бы Геометры научились делать новоматерию, они изготовили бы куда более совершенный парашют, — перевёл фраа Пафлагон.

— Или придумали бы не такой идиотически примитивный способ сажать аппараты! — объявил Барб. Все взгляды обратились к нему. Его имени не называли.

— Фраа Тавенер сделал очень дельное замечание, — проговорил фраа Джад, сглаживая неловкость. — Возможно, он скажет нам ещё что-нибудь интересное позже, когда его попросят.

— Суть, если я правильно понимаю, — сказала Игнета Фораль, — в том, что Геометры — все четыре их группы — используют материю, естественную для своих космосов.

— Им присвоили условные названия, — подал голос Ж’вэрн. — Антарктцы, пангейцы, диаспцы и кваторцы.

Первый и, наверное, последний раз ему удалось вызвать у собравшихся смех.

— Названия отдают географией, — сказала суура Асквина, — но…

— На их корабле изображены четыре планеты, — продолжал Ж’вэрн. — Они отчётливо видны на фототипии светителя Ороло. На каждом из четырёх сосудов с кровью, доставленных аппаратом, также изображено по планете. Им дали неофициальные названия по самым примечательным географическим чертам.

— Так что… попробую угадать… на Пангее один большой континент? — предположила суура Асквина.

— На Диаспе, очевидно, много островов, — вставил Лодогир.

— На Кваторе почти вся суша сосредоточена в низких широтах, — сказал Ж’вэрн, — а самая примечательная черта Антаркта — огромный ледяной континент на Южном полюсе, — и, возможно, предвосхищая очередную поправку со стороны Барба, добавил: — Или какой уж там полюс они изображают снизу.

Барб фыркнул.

Могло показаться странным, что член фанатично замкнутой секты богопоклонников, прибывший на конвокс всего несколько часов назад, проявляет такую осведомлённость, но загадка разрешалась просто: Ж’вэрн был на том же брифинге, что и я. Всех прошедших инбрас отвели в калькорий, где несколько фраа и суур по очереди вводили нас в курс дела. Или (говоря более цинично) скармливали нам то, что сочли нужным иерархи. Я только-только начинал понимать, как на конвоксе распространяется настоящаяинформация.

На какое-то время разговор выродился в пустую болтовню. Я слегка досадовал, пока не увидел, что Пафлагон и Мойра, воспользовавшись передышкой, догоняют остальных едоков. Некоторые сервенты пошли на кухню раскладывать десерт. Только когда мы начали собирать тарелки, разговор возобновился. Суура Асквина, обменявшись взглядами с Игнетой Фораль, кашлянула в салфетку и сказала:

— Хорошо. Как я поняла из того, что мы слышали несколько минут назад, ни одна из четырёх рас не изобрела новоматерию.

— Либо не хочет, чтобы мы об этом узнали, — вставил фраа Лодогир.

— Да, конечно… но в любом случае каждая раса происходит из космоса, повествования или мирового пути, в котором природные константы немного отличаются от наших.

Никто не возразил.

Игнета Фораль сказала:

— Мне представляется, что это почти невероятное и очень важное открытие, и я не понимаю, почему мы не услышали о нём больше!

— Окончательные результаты были получены только на сегодняшнем лабораториуме, — сказал Ж’вэрн.

— И, надо полагать, сразу после этого создали наш мессал, собственно говоря, во время инбраса, — заметил Лодогир.

— Кое-какие намёки прозвучали ещё день или два назад на лукубе, — сказал Пафлагон.

— Тогда и нас следовало поставить в известность день или два назад, — возмутилась Игнета Фораль.

— Специфика лукубов такова, что об их работе рассказывают не так охотно, как о результатах лабораториума, — заметила суура Асквина, ловко исполняя свою роль сглаживательницы конфликтов и всеобщей примирительницы. Джад посмотрел на неё как на «лежачего полицейского» перед своим мобом.

— Но есть и другая причина, по которой госпожа секретарь могла бы нас извинить, — сказала суура Мойра. — До сегодняшнего утра преобладала гипотеза, что двигатели, используемые Геометрами для межзвёздных перелётов, каким-то образом трансформировали их материю.

— Трансформировали материю?

— Да. Локально изменили константы и законы природы.

— Такое возможно?

— Теоретическая возможность такого двигателя была доказана две тысячи лет назад, здесь, в Тредегаре, — ответила Мойра. — Я рассказала об этом на прошлой неделе. В течение нескольких дней гипотеза пользовалась большой популярностью. Так что, как видите, это моя вина.

— Гипотеза не приобрела бы популярность, — объявил фраа Джад, — если бы многие не боялись разговора о других повествованиях. Эти люди хотят объяснений, которые не заставят их мыслить по-новому, и забывают о граблях.

— Весьма красноречиво, фраа Джад, — сказал мой препт. — Замечательный пример незримых течений, часто управляющих тем, что выдаётся за рациональную теорическую беседу.

Фраа Джад наградил Лодогира взглядом, смысл которого трудно было истолковать, но определённо не ласковым.

Меня выдернули. Я уже научился узнавать, когда это делает Эмман. И впрямь, он ждал у входа в кухню.

— Первое, что скажет мне госпожа секретарь в мобе по пути домой, это чтобы я нашёл правильный лукуб.

— Тогда тебе надо было выдернуть кого-нибудь другого. Я только сегодня утром вышел из карантина.

— Вот потому-то ты и годишься лучше всех: перед тобой открыт выбор.

Насколько я успел понять, утро (до провенера) занимал лабораториум. Мне предстояло отправиться в конкретное место и выполнять предписанную работу вместе с теми, кого тоже туда назначили. Часть дня от провенера до мессала называлась «периклиний». В это время люди общались кто с кем хочет и делились информацией (например, результатами лабораториума), которая затем распространялась дальше на мессалах. За мессалом следовал лукуб — ночные посиделки. Всё подсказывало, что сегодня лукубы будут особенно активны, поскольку большую часть дня отняли инбрас и пленарий. Вообще, как я понял, на лукубах происходило самое интересное. Все хотели действовать, но многие чувствовали, что структура лабораториума, мессала и тому подобного только мешает. Лукуб был способом проявить инициативу. Ты мог всё утро работать в лабораториуме с полными идиотами, иерархи могли назначить тебя в мессал, от которого клонит в сон, но во время лукуба ты делал, что пожелаешь.