Анафем

Ороло поднял палец.

— Не нашего космоса, а…

— Гипотетических альтернативных космосов, слегка отличающихся от нашего.

— Отлично. И как же работает генерализованная модель космосов, которую каждый из нас носит в голове?

— Понятия не имею! Я ничего не знаю про нервные клетки. Что они там делают, чтобы создать модель, и что меняют, чтобы представить гипотетические сценарии.

— Справедливо. — Ороло поднял обе руки, чтобы остановить мою возмущённую речь. — Давай выведем нервные клетки из рассмотрения. В модели важно что?

— То, что она существует во многих состояниях одновременно и время от времени её волновая функция коллапсирует, давая полезный результат.

— Да. И как это выглядит в поликосмической интерпретации квантовой теорики?

— Суперпозиции больше нет. Волновая функция не коллапсирует. Просто в реальных параллельных космосах существует много разных копий меня — или моего мозга. Модель космоса в каждом из параллельных мозгов находится в одном определённом состоянии. И они взаимодействуют друг с другом.

Он дал мне минутку, чтобы это переварить. И до меня дошло. Как то, о чём мы говорили раньше, — хлоп, и всё оказалось у меня в голове.

— Даже и модель больше не нужна, верно?

Ороло только кивнул, улыбнулся и сделал движение рукой, приглашая меня продолжать.

Я продолжил — осознавая по мере того, как говорю:

— Так всё гораздо проще! Моему мозгу больше не надо нести в себе страшно подробную, точную, гибкую модель космоса, поддерживающую квантовые суперпозиции! Достаточно воспринимать свой космос как он есть!

— Вариации — мириады возможных альтернативных сценариев — переносятся из мозга, — Ороло постучал себя костяшками пальцев по голове, — в поликосм, где они так и так существуют! — Он раскрыл руку и поднял её к небу, словно выпуская птицу. — Их надо только воспринять!

— Но варианты меня не изолированы друг от друга, — сказал я, — иначе бы это не работало.

Ороло кивнул.

— Разные версии твоего мозга связывает квантовая интерференция — перекрёстные наводки между сходными квантовыми состояниями.

— Ты говоришь, что моё сознание распространяется на другие космосы, — сказал я. — Смелое заявление!

— Я говорю, что всёраспространяется на другие космосы. Так следует из поликосмической интерпретации. Единственное отличие мозга — в том, что он научился этим пользоваться.

За четверть часа, пока мы в лиловых сумерках шли с горы, ни он, ни я не произнесли ни слова. У меня было чувство, будто небо, темнея, раздувается, как пузырь, уносится от Арба со скоростью миллион световых лет в час, и когда оно просвистело мимо звёзд, они стали видимыми.

Одна звезда двигалась. Сперва так неприметно, что я должен был остановиться, выбрать устойчивое положение и поглядеть снова. Нет, мне не почудилось. Древняя звериная часть мозга, настроенная на малейшие подозрительные движения, выхватила одну звезду из миллионов. Она была на западном краю неба, ближе к горизонту, поэтому поначалу едва различалась на фоне закатных отблесков, но медленно и упорно ползла в черноту. При этом её цвет и размер менялись. Белая светящаяся точка, такая же, как остальные звёзды, сперва покраснела, затем выросла в оранжевое пятнышко, вспыхнула жёлтым и выбросила кометный хвост. До сих пор зрение выкидывало со мной разные шутки, и я неверно оценивал её высоту, размеры и скорость. Однако хвост всё поставил на место. Штуковина летела не высоко в безвоздушном пространстве, а в атмосфере, отдавая энергию разреженному воздуху. Ближе к зениту её подъём замедлился, и стало понятно, что она потеряет горизонтальную скорость раньше, чем промчится у нас над головой. Направление оставалось постоянным — прямо на нас. Чем ярче и больше становился метеор, тем сильнее казалось, будто он неподвижно висит в воздухе, словно мяч, когда тот падает точно на тебя. В течение минуты это было маленькое солнце, застывшее в небе, потом оно съёжилось и поблекло до едва различимого тёмно-красного.

Я обнаружил, что до предела запрокинул голову и смотрю прямо вверх.

С риском потерять из виду неизвестный предмет я опустил голову и огляделся.

Ороло был ста футами ниже меня и бежал со всех ног.

Я припустил следом и нагнал его уже почти на краю котлована.

— Они расшифровали мою аналемму! — крикнул Ороло, задыхаясь.

Мы остановились перед вёревкой, натянутой между кольями на уровне груди, чтобы сонные или пьяные инаки не падали в котлован. Я поднял голову и вскрикнул: над нами, как облако, висело что-то невообразимо огромное. Только оно было совсем круглое — исполинский парашют. Стропы сходились к светящемуся алому грузу.

Они задрожали, парашют заколыхался и поплыл вбок. Его срезали. Раскалённая докрасна штуковина падала, как камень. Внезапно она выдвинула ноги голубого пламени и через мгновение зашипела — так громко, что я даже испугался. Она целила в середину котлована. Мыс Ороло добежали вдоль ограждения до спуска в раскоп. Здесь уже собралась быстро растущая толпа фраа и суур, скорее ошеломлённых и зачарованных, чем напуганных. Ороло начал протискиваться сквозь неё, крича на ходу:

— Фраа Ландашер! Скажи, чтобы открыли ворота! Юл, Гнель, бегите за своими машинами! Найдите парашют и привезите сюда! Самманн, жужула при тебе? Корд! Хватай инструменты, встретимся внизу!

И он устремился в темноту на встречу с Геометрами.

Я бежал за ним. Обычная моя роль в жизни. Спускаемый аппарат — или ракету — я потерял, но внезапно снова увидел, вровень с собой, в какой-то сотне футов по горизонтали. Он опускался на Орифенский храм. Меня так поразили его размеры, его близость, грохот и жар, что я отшатнулся, потерял равновесие и рухнул на колени. В такой позе я наблюдал, как аппарат преодолел последние футов сто. Он двигался строго равномерно, но лишь за счёт того, что его сопла постоянно немного подстраивались: им управляло нечто очень сложное, принимающее миллионы решений в секунду. Аппарат целил в десятиугольник. В последние полсекунды к рёву двигателей добавился адский треск плиток под бьющими со сверхзвуковой скоростью реактивными струями. Паучьи ноги погасили остаток скорости и двигатели потемнели. Однако ещё секунды две они продолжали шипеть: система выпускала какой-то газ, прочищая каналы и окутывая аппарат холодным голубоватым воздухом.

Затем наступила тишина.

Я вскочил и помчался вниз, не разбирая дороги. Смотрел я на аппарат. Основание у него было плоское, вроде блюдца; оно ещё светилось тусклым красновато-бурым жаром. Выше располагалось нечто в форме перевёрнутого ведра с немного выгнутым донцем. По бокам из пяти высоких узких люков выступали паучьи ножки. Над куполом что-то торчало: то ли механизм выпуска и срезания парашюта, то ли антенны и датчики. Дорога вилась по спирали, поэтому я видел аппарат последовательно со всех сторон и нигде не заметил ничего похожего на иллюминаторы.

Ороло стоял на краю десятиугольника и нюхал воздух.

— Вроде ничего ядовитого не выпускает, — сказал он. — Судя по цвету выхлопа, кислород-водород. Чистая работа.

Ландашер спустился один. Видимо, он велел остальным ждать наверху. Вид у него был совершенно ошалелый. Ландашер открыл рот, собираясь что-то сказать, но Ороло перебил:

— Ворота открыты?

Ландашер не знал. Однако сверху доносилось знакомое рычание двигателей. То были машины, на которых мы проехали через полюс. По дороге скользил свет фар.

— Кто-то отпер, — сказал Ороло. — Но их надо закрыть и запереть, как только машины и парашют будут внутри. Готовьтесь к вторжению.

— Ты думаешь, Геометры…

— Нет. Я про вторжение бонз. Системы обнаружения должны были засечь аппарат. Неизвестно, как быстро отреагирует мирская власть. Думаю, у нас примерно час.

— Если мирские власти потребуют их впустить, мы вынуждены будем подчиниться, — сказал Ландашер.

— Постарайтесь выиграть время. Сколько удастся. Больше я ни о чём не прошу, — сказал Ороло.