Страница 7 из 43
А кем для Иоанна является это «Слово», которое было в начале у Бога и которое фактически Само было Богом? Остается мало сомнений по этому поводу, поскольку, как он говорит в конце этого стиха:
И Слово стало плотию, и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, славу, как Единородного от Отца…благодать же и истина произошли чрез Иисуса Христа (1:14, 17).
Для этого автора, уже в первом столетии, Иисус Христос — Бог сущий («Слово»), через которого Бог создал этот мир, Тот, кто полностью явил Бога своему народу, поскольку Сам Он был Богом, сошедшим с небес и облекшимся плотью.
Вот почему в этом Евангелии Иисус может утверждать свое тождество с Богом. Как Он говорит в одном месте: «Я и Отец — одно» (10:30). И вот почему в этом Евангелии Его божественную сущность признают Его ученики, включая Фому неверующего в конце повествования, который, увидев восставшего из мертвых Христа, воскликнул: «Господь мой и Бог мой!» (20:28)
Однако это видение Иисуса как Бога можно встретить не только в посланиях Павла и евангелиях. Это распространенное среди христианских писателей первых столетий представление. Один из ранних писателей, не включенных в Новый Завет, христианский мученик Игнатий Антиохийский (ум. 110 г. н. э.), изложил это в свойственной ему поэтической манере:
Есть только один врач, телесный и духовный, рожденный и нерожденный. Бог во плоти, в смерти истинная жизнь, от Марии и от Бога, сперва подверженный, а потом не подверженный страданию, Господь наш Иисус Христос (Игнатий. Поэма «К эфесянам», 7.2).
С самого начала — насколько мы можем судить по дошедшим до нас первым писаниям христиан — для всех было очевидным, что Иисус в некотором роде является божеством. Но всегда существовало смущающее препятствие, поскольку большинство христиан знало также, что одновременно Иисус был человеком. Как Он мог быть человеком, если был Богом? Над этим вопросом христиане бились столетиями, и в некотором смысле именно этот вопрос призван был решить Никейский собор.
Однако прежде чем говорить о проблеме, послужившей непосредственным поводом к созыву этого собора, мне бы хотелось подчеркнуть тот факт, что большинство ранних христиан воспринимало Христа и как человека, и как Бога. Я вынужден остановиться на этом потому, что в «Коде да Винчи» Тибинг замечает, что все христиане до Никейского собора видели в Христе человека, а не Бога, — за исключением, по-видимому, авторов четырех Евангелий, вошедших в Новый Завет, где Он изображается, в соответствии с Тибингом, только лишь Богом. Как уже говорилось, это неверно по всем пунктам. Но в особенности неверно то, что в Евангелиях Нового Завета Иисус не рассматривается как человек. Совсем напротив: Иисус очень человечен в этих книгах, что становится ясным даже при простом прочтении Евангелий.
В самом раннем новозаветном Евангелии от Марка Иисус, конечно, назван Сыном Божиим. Но в целом Он изображается как иудейский пророк, мало отличающийся от других иудейских пророков. Он ведет исключительно человеческую жизнь (именно в этом евангелии нет ни слова о чудесном рождении), Он ест, пьет, гневается, испытывает муки, страдает, истекает кровью, наконец умирает. Кто же Он здесь, если не человек? То же можно сказать и об остальных рассматриваемых евангелиях, даже в Евангелии от Иоанна, который заходит дальше в изображении Иисуса божеством. Даже здесь Иисус вполне человек, испытывающий усталость, голод, печаль и так далее.
Принимая во внимание тот факт, что самые ранние наши источники изображают Иисуса одновременно и Богом и человеком, зададимся вопросом: как они обходят эту трудность? Как, иными словами, Иисус может быть Богом, если Он также и человек? Эта проблема не давала христианам покоя, поскольку они признавали, что человеческое и божественное — совершенно разные вещи: Бог не может быть человеком, как человек не может быть камнем.
Разные ранние христиане по-разному решали эту проблему. Некоторые, конечно, утверждали, что Иисус был настолько человеком, что даже, в сущности, и не был Богом, а другие доказывали, что Он настолько Бог, что вовсе даже и не человек. Однако обе эти точки зрения уже во втором столетии рассматривались как ереси (то есть ложные учения). Первый подход, например, был характерен для группы христиан второго века, известных ученым как «адопцианисты». Эти люди утверждали, что Иисус был человеком в полном смысле этого слова — он был рожден естественным образом Марией и Иосифом, рожден так же, как и другие. Единственное, что отличало Иисуса от других, в соответствии с этими адопцианистами, — это то, что Он был более праведным, чем все прочие. И в результате этой непревзойденной праведности Бог предназначил Ему быть Своим «Сыном», то есть фактически усыновил Его при крещении, когда голос с небес возвестил: «Ты
Сын Мой; Я ныне родил Тебя» (см. Пс 2:7). Как на человека, в результате усыновления ставшего Сыном Божиим, в представлении христиан-адопцианистов, на Иисуса была возложена божественная миссия искупить своей смертью грехи остальных. Что Он и сделал, честно исполнив Божье приказание. В награду за верность Господь воскресил его из мертвых и вознес одесную Себя, где Он теперь пребывает в силе и славе, в ожидании Своего возвращения на землю в Судный день.
Нынешних христиан озадачил бы такой взгляд и заставил задаться вопросом: а почему эти христиане-адопцианисты не могли просто почитать свой Новый Завет, чтобы понять, что их представления неверны (поскольку Иисус был рожден непорочно и в действительности был Сыном Божиим). Однако причина, по которой они не прочли Новый Завет, ясна. Нового Завета еще не было. Конечно, все книги Нового Завета (послания Павла и Евангелия, например) были уже написаны. Но они еще не были объединены в канон Священного Писания и не были названы Новым Заветом. Формирование канона стало результатом дискуссий, в том числе и дискуссий по поводу сущности Христа в первые столетия.
Во втором-третьем столетиях были и другие христиане, занимавшие противоположные позиции: они настаивали на том, что природа Иисуса полностью божественна, и в действительности Он не мог быть человеком. Иногда сторонников этой теории называли «докетами» (от греческого слова doke,означающего «казаться» или «иметь вид»), поскольку они утверждали, что Иисус не был человеком, а только казался таковым. Он был Богом, и только Богом. Таким образом, только казалось, что Иисус имеет человеческую плоть и кровь, человеческие чувства, человеческую уязвимость и человеческую способность страдать и умирать. На самом деле все это было только видимостью.
Большинство христиан отвергало взгляды как адопцианистов, так и докетов, и твердо верило, что Иисус был и человеком (как утверждали адопцианисты), и Богом (как заявляли докеты). Но какОн мог быть и тем и другим одновременно? Вот в этой сфере и лежат наиболее интересные разногласия между разными группами ранних христиан, и именно эти разногласия привели со временем к созыву Никейского собора.
До этого существовало несколько любопытных решений проблемы двойственности природы Христа и связанного с ней вопроса: как Он мог быть Богом, если Богом был Бог-Отец, а Бог только один, и двух быть не может. Как такое возможно? Одним из ранних ответов был такой: говорили, что Иисус в действительности был самим Богом-Отцом, который стал человеком. Таким образом, Иисус был и Богом, и человеком (поскольку Он действительно стал человеком), и таким образом получалось, что Бог только один, далее несмотря на то что Иисус был Богом и Бог был Богом, поскольку Они — одно.
Однако со временем эту теорию объявили ересью (как и адопцианство, и докетизм), что было вызвано несколькими причинами. Ее оппоненты указывали на то, что Бог-Отец превыше всего, и Он пребывает над такими поставленными человеку пределами, как мораль, страдания и смерть. Однако сказать, что Иисус — это Бог-Отец, означало бы сказать, что Бог-Отец страдал. Оппоненты этой теории назвали ее патрипассианизмом («страдания Отца») и подвергли осмеянию. Они, например, с иронией замечали: не разговаривал же Иисус сам с собой, когда молился (см. Ин 17).