Страница 5 из 46
– Пора!.. – крикнул Андрей, не слыша своего голоса. Кокошилов что-то кричал. Аникин понял это по его разинутому рту. Андрей рукой, сжимающей ППШ, показал бойцу в сторону фашистов.
– Вперед, Кокошилов! Всем в атаку!..
Еще один выстрел прогремел за спиной Андрея, с головой окатив его оглушающей звуковой волной.
– Вперед! Не слышу… Слышишь?! Кричи!.. Кричи всем в атаку!.. Вперед!..
XIII
Взвод поднялся в атаку почти одновременно на флангах и по центру, где вперед бежал командир. Пока бойцы в темноте, спотыкаясь и падая, преодолели почти половину расстояния до леса, дорогу им несколько раз осветило орудие «самоходки». Снаряды 76-го калибра, выпущенные прямой наводкой, прицельно гвоздили лесную опушку.
Пулемет, работавший по немецким позициям на левом фланге, не умолкал, пытаясь сбить пламя вражеской огневой точки, горевшей по центру. Она досаждала наступавшему взводу штрафников больше всего. Со второго выстрела экипаж «сушки» заставил умолкнуть пулеметное гнездо на краю правого фланга. Тут же «самоходчики» перевели огонь на огневую точку, пульсирующую по центру.
Аникин в этот момент лежал, вжав лицо в землю, метрах в тридцати от опушки, под самым носом вражеских пулеметчиков. Взвод бегом и ползком преодолел почти все четырехсотметровое пространство до леса. С левого фланга доносились крики и хрипы, короткая стрельба, характерная для рукопашного боя. Шевердяевские, похоже, вскочили врагу на плечи и вцепились в глотку. А их этот треклятый пулеметчик вдавил в землю. Засел между двух поваленных стволов вековых сосен, и ничем его оттуда не выкуришь. И надо ж так улечься деревьям… Нарочно так не уложишь, почище дота получилось.
– Давай, Романченко… Давай… – умоляюще приговаривал Аникин, будто командир «СУ-76» мог услышать его хриплый шепот. Дважды снаряды, выпущенные из «сушки», проносились над вражеским пулеметным гнездом. Оба раза – выше. Понятное дело. Экипаж «самоходки» – грамотный, толковый. Видят, что штрафники подобрались вплотную к опушке. Местность здесь бугристая. Чуть не доберешь по высоте – и по своим влепишь. Вот наводчик и берет чуть выше – не хочет брать грех на душу.
Треск в щепы разлетающихся стволов хорошо слышен отсюда. Вот сноп огня и черной земли вздымается прямо в завале из сосен, из-под которого бьет вражеский пулеметчик. Андрей не дожидается, когда непроглядный дым развеется. В его правой руке граната с выдернутой чекой. Аникин бросает ее в сторону только что прогремевшего взрыва. Еще одна вспышка, не такая мощная, озаряет темноту. Он отталкивается от сырой земли левой рукой, сжимающей автомат, и, вскочив на ноги, бросается в самый дым.
– Вперед, выбьем их!.. – кричит он, на бегу втягивая в легкие запах гари и пороха.
Едкий дым до слез застит глаза, заставляя кашлять и жмуриться. Впереди скорее чутьем, чем взглядом, Андрей улавливает какое-то шевеление и тут же выпускает туда короткую очередь. Он сам даже не заметил, когда на ходу успел перехватить автомат в правую руку.
XIV
Клубы дыма развеялись, словно вдруг отдернутый полог. Прямо перед ним, в отсветах стреляющих очередей и горящего кустарника, проглядывались раскиданные в стороны стволы деревьев. Одно было вывернуто с корневищем, которое зловеще чернело в темно-синем воздухе застывшими щупальцами поверженного чудища.
Под нависающими исковерканными гигантскими пятернями, в дымящейся воронке валялись два обезображенных трупа. Одного разорвало напополам. Обрубок ноги лежал на самом ребре воронки, сапогом вверх. Туловище немца – на дне, возле пулемета, который взрывная волна скрутила в замысловатый узел из металлических веревок. Второй пулеметчик лежал навзничь, на скате воронки, головой вверх, вернее тем, что от нее осталось. Кровавое месиво там, где должно быть лицо, хрипело и булькало. Может, это работа осколка снаряда, метко выпущенного «сушкой», или гранаты, брошенной Аникиным. Или выпущенной им очереди. Теперь этого уже никогда не узнать.
Из-за спины выскочил боец, сбежал ко дну и по инерции, еще на ходу, добил примкнутым к винтовке штыком фашиста с булькающим лицом.
– Оба готовы, товарищ командир! Чтоб не мучился… – деловито сообщил он, подняв из воронки свое лицо к Аникину. С чувством выполненного долга и проявленного по ходу солдатского милосердия он взобрался вверх, на другую сторону воронки и, ловко перемахнув через ощетиненный сучками и ветками ствол, силуэтом исчез в сиреневой тьме.
Андрей с каким-то запоздалым удивлением узнал в бойце Капустина. Ему на долю секунды показалось странным, что у того целое, нормальное лицо. Отогнав наваждение, Андрей бросился бегом вперед, по краю воронки, пригибаясь под корневищем, осыпающимся трухой и мхом, бьющим в нос густым запахом прелости.
XV
Шум боя на левом фланге нарастает. Один за другим сквозь черные колонны сосен в левой стороне просвечивают неяркие вспышки, и тут же слышатся ухающие взрывы. Похоже на гранаты. В винтовочной и автоматной трескотне Андрей различает справа какой-то шорох, совсем близко. Он резко разворачивается с автоматом наперевес, но успевает различить телогрейку и полушубок на приближающихся к нему бойцах.
Сочетание оказывается неожиданным – Кокошилов с Курносиком.
– Вот тебе, лейтенант, командир, собственной персоной… – как будто выполнив обещанное, с облегчением выдохнул Кокошилов. Приблизившись, он с интересом разглядывает воронку и ее содержимое.
– Хорошенько их припечатало… – с равнодушным безразличием комментирует Кокошилов.
Политрук подбегает к Аникину, по дороге неосторожно задев плечом Кокошника так, что тот чуть не сваливается в воронку.
– Товарищ Аникин, товарищ Аникин… – задыхаясь, чуть не кричит он прямо в лицо взводному.
– Тише ты, тише… отдышись… – прерывает его старший лейтенант.
Курносик послушно останавливается и делает глубокий вдох и тут же выпаливает:
– Там это… товарищ Аникин… Наши в лесу на немцев напоролись… Затонский и еще ребята… Липатов с нами… Те, гады, из пулемета чешут, из автоматов…
Слова и целые фразы Куроносенко выплевывал сбивчиво, но сбивчивость эта была уже совсем другой природы. Не было в его голосе былой заплетающейся от животного страха, трусливой дрожи. Скорее взбудораженность и небывалое волнение, граничащие с восторгом. Как будто только что, отплевываясь, вынырнул он из соленой пучины, совершив прыжок в море с высоченной скалы – прыжок, на который никак не мог отважиться.
XVI
Одно это с нами, вскользь оброненное политруком, сказало Аникину о переменах, произошедших в характере политрука за те какие-нибудь полчаса, пока длился бой. Аникин не раз и не два наблюдал на передовой такие перемены, может быть, самые большие, судьбоносные в жизни бойцов.
За время скоротечной атаки люди взрослели прямо на глазах, будто заново рождались на свет, выламываясь из ребячьей скорлупы своих страхов. Это вовсе не означало, что они вмиг становились бесстрашными героями, которые, вылупив неморгающие очи, перли на вражеские пулеметы. Нет, они просто вырастали из своего страха, как из штанишек, и становились мужчинами. Становились солдатами. А солдату мало выжить самому. Он должен прикрыть товарища и убить врага. Да, это главное. Здесь межа, которая разделяет мужчину и труса, и ее не перешагнуть и не перепрыгнуть. Трус жаждет только одного – «я должен выжить» – любой ценой, во что бы то ни стало. Только это я, я, яу него в голове. А для солдата своя жизнь не самоцель. Это залог того, что он будет и дальше хорошо делать свою тяжелую работу: убивать врагов. Для этого все средства хороши: ты можешь отмеривать семижды семь раз, быть осторожен, хитер и даже коварен. Ты даже можешь быть боязлив. Но только при одном условии: если все это для того, чтобы враг был повержен наверняка.
– Замкомвзвода говорит: минометчики… – протянув грязной ладонью по шмыгающему носу, продолжил Курносик. – Товарищ Липатов просит помочь…