Лето Мари-Лу

Я достаю ручную газонокосилку Бритт. Она лежит в той же коробке, в которой ее купили, рядом стоит ручка, завернутая в пузырчатую упаковку. Эта Бритт всегда такая педантичная. Не понимаю, как она выносит моего отца?

Я достаю газонокосилку и прикручиваю ручку. Машина как новенькая. На голубой краске ни царапины, ножи в чехле.

— Подожди, дай мне попробовать! — кричит Мари-Лу, когда я появляюсь во дворе.

Я отдаю ей газонокосилку, и она крепко хватается за ручку. Я иду позади и везу коляску. Маленькая газонокосилка мурлычет как кошка, вгрызаясь в траву.

— Как здорово получается! — кричит Мари-Лу.

Я лишь киваю и сосредоточенно провожу коляску между деревьями у сарая. Затем мы едем по прямой через сад. Сив и Рут бегут немного позади нас. Они любят свежескошенную траву. Мари-Лу видит это и смеется. Сегодня она в хорошем настроении.

— Давай споем что-нибудь!

— Что? — спрашиваю я.

Мари-Лу начинает петь песню Джона Леннона «Imagine». Я хоть и не силен в пении, но подпеваю. Мне нравится петь с Мари-Лу, потому что мой голос тонет в ее голосе, сильном и чистом. У каменного ограждения нам нужно развернуться, и я на минутку останавливаюсь. Газонокосилка замолкает. Я тоже закрываю рот и сосредотачиваюсь на коляске. Но голос Мари-Лу продолжает петь, разносясь по двору, летя к озеру: «Imagine there's no heaven? It is not hard to do…»

Это так красиво, что по моему телу бегут мурашки.

Затем я снова начинаю аккомпанировать ей газонокосилкой.

Мари-Лу хочет, чтобы я потренировался плавать, но я отказываюсь. Все равно не получится. Я не хочу. Говорю, что мое терпение лопнуло, и я больше не могу. Уж лучше пойду и куплю себе спасательный жилет. Ведь есть обычные куртки с пришитым к подкладке спасательным жилетом. Вот такую я и хочу приобрести.

— Какой же ты ребенок, — настойчиво говорит Мари-Лу. — Я считала тебя гораздо более зрелым.

— А что? Это мое личное дело. Не все умеют плавать. Не все водят автомобиль. В этом нет ничего странного.

— Можешь плюнуть на автомобиль. Существуют поезда. Это лучше для окружающей среды. Но ты должен уметь плавать. Пойдем!

— Нет.

— Перестань, Адам. Пойдем сейчас же! — командует Мари-Лу.

— Я сам решаю, что мне делать. Ты же не хочешь, чтобы я помог тебе с тренировкой. Я принимаю это. Ты тоже должна принять, что я не хочу учиться плавать.

Я рад, что прибегаю к этому аргументу. Ей нечем крыть. Мари-Лу многозначительно молчит. Она долго сидит на мостках и дуется или размышляет.

Но она не из тех, кто легко сдается:

— Это так много значит для тебя?

— Что именно?

— Желание помочь мне.

— Я хочу этого ради тебя, Мари-Лу.

— Я тоже хочу ради тебя, чтобы ты научился плавать.

Тишина. Мари-Лу ехидно смотрит на меня:

— Если я соглашусь?

— Чтобы я тренировал тебя?

— Да. Будешь тогда учиться плавать?

Она загнала меня в угол. Я не хочу. После моего последнего купания я чувствую страх, с которым не могу разобраться. Стоит лишь вспомнить о пенопласте, как мне становится дурно.

— Я не знаю.

— Во всяком случае, это справедливо, не так ли?

— Все еще хуже, чем раньше. Не ты же рискуешь захлебнуться.

— Ты просто боишься, в этом все дело.

Я ничего не говорю. Ищу путь к отступлению. У меня есть сотни оправданий, почему я не хочу находиться в воде. Но внезапно я понимаю, что не могу придумать ничего правдоподобного, чтобы соврать. Я смотрю на озеро, кажется, в бухте опять появился хариус. Утвердительно киваю.

— Пенопласт не помогает, — признаюсь я.

— Мы потренируем ноги. Если ты будешь держаться за кресло, точно не утонешь.

Я обдумываю ее предложение. Шевелить ногами, кажется, не так опасно.

— Тогда потом можно мне потренировать тебя?

Мари-Лу кивает.

— Хорошо, — соглашаюсь я. — Но только движение ногами.

Я завожу коляску с Мари-Лу в воду. За последнее время вода прогрелась. По крайней мере, у берега. Мне по собственному опыту известно, что все может быстро измениться. Достаточно ветру поменять направление, и нагретую солнцем воду унесет прочь. Однажды летом, когда я был маленьким, меня чуть не унесло на надувной лодке таким вот образом. Я играл в ней и на минутку выпрыгнул из лодки на берег и побежал к деревьям пописать, а когда вернулся, лодка была уже далеко. Разумеется, я закричал, и со двора прибежал папа. Он поплыл вдогонку за лодкой, но все было напрасно. Лодка оказалась быстрее. «Ее несет к Фьюку», — радостно объявила Бритт, когда папа подплыл к мосткам.

— Приступим, — говорит Мари-Лу.

Я ложусь в воде на живот и крепко хватаюсь за колесо коляски. Несколько раз булькаю ногами по воде. Я уже тренировался на мостках под контролем Мари-Лу и знаю, что у меня неплохо получается.

— Прекрасно, — хвалит меня Мари-Лу. — Вытягивай ногу после каждого движения.

— Это не так опасно, — говорю я.

— Ну, вот видишь.

Я тренируюсь довольно долго. Затем Мари-Лу говорит, что на сегодня довольно.

— Ты прекрасно двигаешь ногами, Адам.

Однако когда я говорю, что теперь ее очередь тренироваться, она не хочет.

— Я уже выполнила свою программу на сегодня, — утверждает она.

— Разве ты тренируешься каждый день? Ты говорила про один раз в неделю.

— Я тренируюсь достаточно часто, но не всегда.

— Почему же?

— Потому что не хочу.

Мы идем в дом. Я купил большой батон, и мы делаем бутерброды с икорной пастой и сваренным вкрутую яйцом. В кухонном шкафу я нахожу пакетик какао и завариваю горячий шоколад.

— Ты поешь эту песню в хоре? — спрашиваю я, наливая в чашку Мари-Лу дымящийся напиток.

— «Imagine»? Да, иногда. Мы пели ее в церкви святой Катарины. Ну, ты знаешь, которая сгорела и была заново построена. Это было что-то необыкновенное. Я думала, потолок взлетит.

— Жаль, что меня там не было, — говорю я.

Позже мы обсуждаем, как поймать хариуса. Проблема в том, что у нас нет мух. Мари-Лу рассказывает, как ее отец ловил хариуса на живца. К его лодке был прикреплен длинный прут, к пруту привязаны веревки. На концах веревок насажены искусственные мухи. Я говорю, что помню это.

— Может, к лодке прилагалось какое-нибудь дополнительное снаряжение? — спросила она.

— Только то, что есть, — отвечаю я. — Хотя я посмотрю в сарае. Все равно нужно найти мачту.

Я беру свой альбом и начинаю подписывать названия цветов: сначала на шведском языке, потом ищу в папином справочнике растений латинское название и записываю его в скобках. Мари-Лу наблюдает за мной.

— Тебе не нравится, как я сижу, да? Поэтому ты закончил сегодня так рано?

— Нет, все хорошо.

— Тогда в чем дело?

— Ни в чем. Просто не тот свет, ты причесалась и как-то слишком явно позировала. Первый раз ты просто сидела и была самой собой. Ты была прекрасна. Просто супер. А сегодня ты была Моной Лизой.

— Мог бы сказать что-нибудь, — бурчит Мари-Лу.

Я продолжаю искать в справочнике лапчатку, в которой не совсем уверен.

— Ты проверял почтовый ящик? — спрашивает Мари-Лу.

— Нет, забыл. Завтра проверю.

Я обещал папе поддерживать в автофургоне чистоту и с утра пораньше принимаюсь за уборку. На траве роса. Я выпускаю Сив и Рут и разбрасываю по земле в птичьем дворе немного зерна. После этого осматриваю фургон изнутри. На полу слой помета в сантиметр толщиной. Я на авось ковыряю отверткой. Помет словно пристыл.

Я раздумываю, как бы его отскоблить. Затем приношу из сарая лопату и ведро. Помет составляет единое целое, как ковровое покрытие, и когда мне удается подцепить его острым краем лопаты, отходит целый пласт. Мне бы пригодилась тачка, но я не решаюсь возить в ней куриные какашки.

Сив и Рут смотрят на меня, словно им интересно, чем это я занимаюсь. Затем встряхиваются и неторопливо идут во двор.

Когда солнце поднимается над мысом, в фургоне становится жарко, как в печке. Я стою на коленях и соскребаю помет. Пот льет с меня ручьем.