Страница 19 из 30
— Да не прячу я…
— Лена! Я здесь затем, чтобы предложить свою помощь. Мужское плечо, так сказать, да еще и в погонах.
— Ох… Это как?
— А так! Одинокую женщину обидеть легко, но если рядом с ней будет старший лейтенант милиции — сплетники остерегутся распускать свои языки!
Лена постаралась сдержать улыбку — Павел Сергеевич Мячиков в фуражке достигал ее плеча, а объемом превосходил ровно вдвое. Из них получилась бы отличная пара коверных клоунов, но вот насчет всего остального…
— Пал Сергеич, я высоко ценю ваше предложение и благодарна вам за дружескую поддержку. Однако я полагаю, что все слухи со временем заглохнут сами по себе, а что до мерзавца, то он ведь скоро уедет.
— Правда? Когда?
— Ну, не знаю, но к концу лета наверняка. Он же работает и живет в Москве, в Кулебякине его ничего не держит.
Павел Сергеевич воинственно выпятил челюсть и важно покивал.
— Возможно, ты и права. Но я все равно не спущу с него глаз, уж будь уверена. И не доверяй ему! Да, кстати, у тебя в ящике лежит извещение о посылке, я захватил, вот.
— Спасибо. Наверное, книги. Паш, ты иди, я не буду тебя задерживать. У тебя ведь много работы.
Мячиков приосанился.
— Ты редкая женщина, Лена. Так понимать специфику нашей нелегкой службы! Мама в тебе не ошиблась.
Лену мороз продрал по коже. Мама Мячикова могла вогнать в дрожь даже римского легионера.
После ухода участкового она немедленно перезвонила Тимошкиной и пересказала ей весь разговор с Пашей. Та долго хохотала, а потом серьезно заметила:
— Наверное, он все-таки головку тогда здорово ушиб. В школе, помнишь? Физрук еще все удивлялся — как это можно оборвать канат, который на стальном карабине подвешен. Конечно, внизу были маты…
— Тимошкина, лучше подумай, что делать со слухами.
— Что делать, что делать… Принимай предложение Мячикова.
— Чего? Ты с дуба рухнула?
— А что? Старший лейтенант, до майора дотянет точно, работенка у него здесь непыльная, свекровь у тебя будет заглядение — да к тебе ни одна собака не подойдет!
Лена помолчала, а потом вдруг произнесла растерянно и грустно:
— Тусь, а знаешь, что самое ужасное?
— Что?
— Когда он всю эту чушь нес, я вдруг подумала, а может, правда — согласиться?
— На Пашу Мячикова?!
— Не так уж он и плох. Ты сама говорила. Ну, ростом не вышел, ну, волос маловато…
— И мозгов! И мамаша у него…
— Но в остальном он нормальный мужик. Молодой еще.
— Нет, ну если на горизонте все равно никого больше нет…
— Я серьезно, Тусь. Я ведь об этом подумала. Значит… значит, в душе я считаю, что моя жизнь подошла к определенному рубежу.
— Ну да. Распутье. Направо пойдешь — с Мячиковым тихо-мирно заживешь, прямо пойдешь — в старые девы попадешь, зато налево пойдешь…
— К Максу в койку попадешь. И все равно останешься одна.
— Ленка, я, конечно, уважаю твои переживания и все такое. Но ты меня извини — детская психотравма у тебя была в четырнадцать лет! Теперь ты взрослая тетенька, пора определяться. Вечное нытье на тему «любит — не любит» до добра не доведет. Определись, чего хочешь ТЫ! Только тогда ты сможешь контролировать ситуацию, а значит, сможешь прекратить эти отношения. Или продолжить их — в зависимости от того, чего ты на самом деле хочешь.
— Легко сказать…
— Лен, да это же так просто! Раскрути его, доведи его до исступления, доставь удовольствие и себе, и ему — а потом просто повернись и уйди. Для этого нужно всего лишь одно: прийти на его территорию. Если ты будешь ждать его на своей — у тебя всю жизнь будет сохраняться ощущение, что тебя опять бросили.
— Тусь, ты теоретик, что ли?
— Я практик. Я космонавт-исследователь, как в космосе. И у меня миллион экспериментов за плечами. Истинно говорю тебе: ничто так не выбивает мужика из колеи, как нелогичный поступок.
— Ладно. Я подумаю.
— Поедем завтра в Москву?
— Нет, не хочу. Мне надо разобраться со всем этим. И думать ни о чем другом я все равно больше не могу.
После разговора с Тимошкиной Лена еще долго сидела на кухне и смотрела в пустоту. Ей было о чем подумать, только вот мысли были все невеселые. Выходило, что всю свою жизнь она просто плыла по течению, не принимая никаких судьбоносных решений, и вот теперь сидит и не может решиться на самый простой шаг: сделать то, чего ей самой хочется больше всего на свете. Пойти к Максу Сухомлинову и заняться с ним любовью.
Ее взгляд медленно переходил от стола к шкафчику, от шкафчика к занавескам, от занавесок к плите…
Лена встрепенулась. Чтобы явиться во всей красе, нужно показать то, что ты умеешь делать лучше всего. Конечно, лучше бы ей быть профессиональной стриптизершей, но… Кто знает, что может получиться из маленького симпатичного тортика и задушевной беседы?
Через пятнадцать минут она уже носилась по кухне, доставая из закромов самые душистые, самые неожиданные и самые аппетитные приправы и добавки к тесту. Это должен быть не тортик, а Тортик!
На то, чтобы пройти через улицу, у нее духу все-таки не хватило. Лена накрыла благоухающий тортик кастрюлей, решительно встала на четвереньки и проползла под переплетением колючих веток живой изгороди, внимательно глядя по сторонам. Этот проход был хорош всем, кроме одного: он располагался слишком близко к компостной куче. Но ведь мы же не скажем об этом Максу?
Василий чуть с ума не сошел от счастья. Он даже лаять не мог, только улыбался и скулил, а потом повалился на пол и задрал все четыре лапы вверх. Лена шепотом уговаривала его пойти и позвать хозяина, когда хозяин сам спустился по скрипящей лестнице со второго этажа.
Выглядел Макс несколько лучше, чем при встрече на почте. По крайней мере, он побрился. Одет он был по обыкновению в старые полотняные штаны и неимоверно грязную синюю футболку с дырками на груди и по швам. Лена чуть не взвыла — настолько он был хорош даже в этом неприглядном наряде.
Макс встал на первой ступеньке с видом солдата, собирающегося отстаивать последний рубеж. На Лену он старался не смотреть. Та сделала шаг вперед и поставила тарелку с тортиком на стол. Василий чавкнул. Макс спросил напряженным голосом:
— Это что?
— Эт-то… тортик. Ананасный. Я думала, вдруг ты голодный.
— А зачем?
— Ну… чтобы ты его съел.
Разговор развивался как-то не так. То есть после такого разговора очень трудно наброситься и сорвать все одежды с желанного тела…
— Ты в него яду, что ли, подсыпала?
— Нет, но если ты предпочитаешь с ядом, могу испечь второй.
— Испеки. Один хрен.
— Что, прости?
— Один хрен, я сказал. Лучше пирог с ядом, чем бесконечная эрекция.
— Сухомлинов!
— Синельникова?
— Я не собираюсь выслушивать твои пошлые шуточки…
— Ну так и иди.
— Что?
— Что слышала. Иди-иди. Береги честь смолоду. Опять же, сейчас Эдик придет.
— Зачем?
— А тебе какая разница? Я ориентацию сменил, теперь буду коротать вечера с Эдиком.
— А ты, интересно, при нем будешь так шутить?
— А чего мне при нем шутить?
— А при мне чего?
— А не знаю. Как увижу тебя, так и тянет на шутки-прибаутки.
— Ага. И на неприличные письма. Ну тебя к черту, Сухомлинов! Тарелку вернешь.
И разгневанная Ленка Синельникова стремительно вылетела из дома Макса Сухомлинова, оставив того в явном недоумении.
Все-таки женщины — это малахольные создания без царя в голове! Сначала она шипит и извивается на почте, что твоя змея, говорит о том, что между ними все кончено и чтоб он ни ногой больше к ней не совался? Потом печет тортик и прется с ним прямо в дом. Может, говорит, ты голодный! Голодный, да не от голода.
А губы намазать не забыла — хотя и не причесалась.
Да, и самое главное. Что это еще за письма неприличные? Те, давнишние? Которые он еще пытался ей, изменщице, посылать, хотя писать нормально никогда не умел? Так их было штуки три всего и сто лет назад. Да, и уж неприличного в них не было абсолютно ничего, по определению. Не то время было, для неприличных-то писем!