Страница 21 из 29
Посреди комнаты стояла кровать, которую просто НЕЛЬЗЯ было назвать иначе, чем «сексодром». На ней могли поместиться человек семь — это свободно, а если бы всех их связывали неформальные узы любви и дружбы — то и все восемь!
И застелена была эта кровать черным шелковым бельем!
Кирилл Сергеевич Андреев издевательски пропел над ухом ошеломленной Ольги:
— На редкость извращенный вкус, просто на редкость! И заметь — я это предсказывал! Когда ты мне его покажешь?
— Кого?
— Что значит — «кого»?! Того, из-за кого ты должна была — по мысли автора — метаться без сна по этим траурным простыням, скрежеща зубами и испытывая дикие муки ревности! Того, кто бросил тебя, растоптав хрупкий цветок твоей любви…
— Кирилл, не надо…
Ольга произнесла это тихо и растерянно, потому что в голосе насмешливого демона с синими глазами явственно слышались странные нотки. Нечто вроде злости. Раздражения. Пресловутой ревности… Ревности?.. Ольга повернулась к своему спутнику.
— Сегодня в полночь будет банкет по поводу первой встречи. Там и познакомитесь. Только не забудь, что ты из Англии.
— Я помню.
— Кирилл Сергеевич!
— Ольга Алексанна?
— Вы злитесь?
— Что вы! Я вовсе не злюсь. Я в бешенстве. Но у нас в Англии — а я ведь из Англии, вы тоже не забудьте, — не принято выказывать свое бешенство. Так что я сейчас навроде сопки Ключевского. Под спудом каменных глыб кипит раскаленная лава…
Ольга махнула на балабола рукой и принялась разбирать вещи, одновременно прислушиваясь к собственным ощущениям.
Вот ведь в чем ужас — она даже и не вспомнила про Петечку, пока сюда ехала. Потому что это не дорога была, а кошмар! Кирилл Сергеевич хватал ее за коленки, а когда на Ленинградке образовалась пробка, стал ее грязно домогаться, а она — о, ужас! — почти поддалась на эти грязные домогательства! Как ни странно, спасла ее от грехопадения родная милиция, с явным интересом пялившаяся из стеклянного «стакана» на происходящее в дорогой машине непотребство.
Что же касается двух неполных суток, проведенных вместе с Кириллом Сергеевичем под одной крышей… Ольга их вообще не помнила. Это был какой-то сплошной угар, не то день, не то ночь, не то салют над городом, не то иллюминация на улицах.
Они слушали джаз и рок, они то и дело пили терпкое красное вино из трехлитровой бутыли, они жарили мясо и ели его с ножа… Кирилл заново учил ее танцевать, потому что Ольга уже сто лет ни с кем не танцевала, ее слишком давно считали боссом, чтобы приглашать на танец, скорее уж водки предлагали выпить…
И они танцевали, подняв жалюзи на стеклянном потолке гостиной, и луна наполняла жилы серебряным бешенством счастья… И Сачмо убедительно хрипел, изнемогая от любви: он прекрасен, этот мир, идиотка, и мужчина, танцующий с тобой, прекрасен, и ты тоже прекрасна, только жаль, что потеряла столько времени зря, и еще жаль, что влюбилась в эту ходячую иллюстрацию из дамского романа по имени Кирилл Сергеевич, потому что… потому что…
В этом месте вступал саксофон, и Ольга прятала лицо на широкой груди Кирилла Сергеевича, чтобы не расплакаться. Она запретила себе думать о том, что будет после круиза… и после Кирилла. Это — потом.
В результате всех этих игрищ и гульбищ — а гулять они тоже ходили, исходили пешком весь центр, и выяснилось, что Кирилл все знает, едва ли не про каждый старинный особняк на бульварах, — к утру пятницы они сломались и заснули прямо поверх застеленной постели, обнявшись и не имея ни капельки сил ни на что, кроме этих безгрешных объятий.
Потом Кирилл разбудил ее могучим воплем: «Леля! Свистать всех наверх! Мы опоздали примерно на два часа, но у нас еще есть шанс!» И она металась по квартире, очумев спросонья, а этот синеглазый гад даже не подумал помочь — сидел себе в кресле и ехидно улыбался!
Разумеется, потом выяснилось, что Кирилл Сергеевич не поленились, встали и прилежно переставили все часы в доме на два часа вперед. Итог, по его собственным словам, — «абсолютный рекорд мира по скоростному одеванию среди женщин. Второе и третье места решили не присуждать, ввиду безнадежного отставания соперниц».
Он ее все время удивлял, Кирилл Сергеевич, все время менял направление беседы, был то серьезен, то весел, то нахален, то лиричен, то рассказывал анекдот, то вдруг шпарил наизусть Блока и Мандельштама… Ольга не замечала ни времени, ни пространства, несшихся мимо нее. Она пила, как вино, Кирилла, стараясь хоть немного насытиться перед неминуемой разлукой.
Спрашивается, какой может быть Петечка в таких условиях?!
В обществе Кирилл произвел даже не фурор — революцию! Когда они с Ольгой, оба при полном параде, красоты неописуемой, вошли в банкетный зал, над собравшимися пронесся общий стон-вздох, и со всех сторон потекли ВЗГЛЯДЫ…
Взгляды изучающие, примеряющие, оценивающие, приговаривающие, скептические, удивленные, обиженные, дружелюбные, восторженные, недоумевающие, ошеломленные, завистливые… Ольга впервые почувствовала, как ползет по ее позвоночнику липкий страх, и тут же инстинктивно вцепилась в руку Кирилла, а тот ласково стиснул ее пальцы — и отправился хулиганить от души, волоча Ольгу на буксире.
Романоида он обозвал попросту «Ефремычем» и сообщил аудитории, что Романоид есть первый русский мужик, встреченный Кириллом на родной земле, а потому Кирилла с Романоидом связывает несомненное духовное родство. После этого на Романоида немедленно обратили внимание длинноногие девицы из числа тех, про кого в пьесах пишут «Без слов».
Такими девицами всегда битком набито любое помещение, где проходит пусть даже самая закрытая и суперэлитная тусовка. Как они туда попадают — загадка, ответ на которую наукой пока не найден. Возможно, они размножаются как грибы, спорами, и при благоприятных условиях — яркий свет, звон бокалов, блеск бриллиантов, запах денег — просто вырастают по углам, уже накрашенные, надушенные, нарядные и блестящие, словно дешевая карамель. Их выдают только старые и беспокойные глаза — на юных личиках они смотрятся неуместно…
Так вот, справедливо рассудив, что если не имеешь никакого подхода к клевому папику, то лучше уж поиметь хотя бы дружка клевого папика, сразу три сильфиды взяли Романоида в кольцо и увели к стойке бара.
Пока Кирилл дружелюбно раскланивался с гостями, Ольга как-то вдруг подуспокоилась и через некоторое время смогла совершенно спокойным голосом (удивившим ее саму) произнести, представляя своего как бы жениха малиновой от ярости мадам Бабешко:
— Милый, знакомься. Вот, в некотором роде, виновница торжества…
Элеонора из последних сил скривилась в светской улыбке и милостиво протянула Кириллу руку — как бы для рукопожатия. Однако этот шут гороховый немедленно припал к этой пухленькой подушечке долгим и страстным поцелуем, а потом отступил на шаг, не выпуская Элеонориной руки, приложил вторую ладонь козырьком к глазам и сделал вид, что жмурится от блеска.
— Прелестница! Фата Моргана! Именно так я и представлял себе Владычицу Озера. Помню, идем мы с Ромой и Борисом по берегу Лох-Ломонда… Впрочем, потом. У нас ведь еще будет время, не так ли?
— Н-ну… д-да… только…
— Счастливица, скоро вы наконец получите заслуженный покой. Скоро для вас наступят дни, полные блаженного ничегонеделания — дольче фар ниенте, как говорили Дантэ и Петрарка. И это награда — за все, что вы отдавали, за бессонные ночи, за тяжкий труд, когда ломаются даже мужчины… Теперь вы сможете позволить себе наконец беззаботную и беспечальную жизнь, которой, безусловно, достойна такая очаровательная женщина…
Элеонора улыбалась, хоть и не очень уверенно, но руки не отнимала.
В толпе началось странное движение, а затем появился бледный как смерть Петечка. Кирилл не дал ему даже рта открыть.
— А вот и счастливый молодожен! О, как же вы молоды! Молодость, молодость, только ты можешь оценить величие момента! Вот я, к примеру, тоже жених… Но разве трепещу я так, как трепещешь ты, юноша? Нет. Я уже циничен. Правда, Леля? Я знаю точно, что вечной любви не бывает…