Страница 10 из 29
— Вечер перестает быть томным! Между прочим, мы с вами за рулем.
— Поедем на такси, большое дело!
Он смотрел на нее поверх бокала задумчивым и немного удивленным взглядом, и вот тут Катерину накрыло. По спине побежали мурашки, а это очень опасный симптом. Мурашки обычно являются первым камешком той лавины, которая рано или поздно погребает под собой даже самых хладнокровных и уверенных в себе женщин, а уж такие, как Катерина, вообще гибнут пачками.
Вслед за мурашками будет электрический ток при малейшем прикосновении, а потом — если повезет — настанет черед поцелуев… объятий… совместных ночевок… торопливых прощаний по углам… неприходов домой вовремя… молчащего телефона… ожидания, переходящего в свинцовую уверенность в том, что он так и не позвонит…
У нее все это уже было. Не один раз. И главное, каждый раз она надеялась, что больше такое не повторится! А начиналось все с таких вот невинных мурашек…
— О чем вы думаете, Катя? У вас глаза стали грустные.
— Я? Да так, ни о чем. Вспомнила свои двенадцать лет — и пожалела, что они были так давно.
— Вам нравилось быть двенадцатилетней?
— Еще как! Меня вообще мой возраст всегда устраивал… до определенного момента. Потом настает этот самый момент, и день рождения больше не кажется тебе праздником, а с утра все труднее заставить себя делать зарядку, и тут ты понимаешь, что это еще не старость, но уже точно и не юность…
— Надо же, а на вид такая цветущая молодая женщина…
— Смеетесь? Кстати, а сколько вам лет?
— Тридцать восемь.
— Значит, с Анютой разница в четверть века…
Куприянов усмехнулся.
— Хотите спросить про Анюту и Марину, но стесняетесь? Не бойтесь, спрашивайте.
— Ничего подобного. Признаться, услышав слово «мачеха», я удивилась, но вовсе не горю желанием расспрашивать вас дальше. Собственно, сейчас подобные браки не редкость…
Куприянов отпил из бокала и задумчиво повертел в тонких сильных пальцах бумажный зонтик.
— Врете, Катерина-Екатерина. Вам интересно.
— Ох, ну хорошо. Интересно. До того, что аж под лопаткой чешется. Но ведь спрашивать все равно неприлично?
Куприянов рассмеялся.
— Знаете, вы очень необычная. Вы одновременно сдержанная — и откровенная, как ребенок. Вежливая — и прямолинейная. Блюдете субординацию — и абсолютно раскованны. Как в вас это сочетается, я пока не понял, но очень надеюсь понять. А что касается Анюты…
Катерина даже вперед подалась. Ох, будет Шурке подарок, ох, умрет Шурка от зависти, что не она первая узнала потрясающие новости…
— Я с Маринкой познакомился на пятом курсе. Она только поступила, а я писал диплом. Ей было семнадцать, мне — двадцать шесть.
Катерина торопливо уткнулась в «Текиловый рассвет». Теперь она была совсем не уверена, что хочет слушать дальше. Обычно мужики страшно жалеют о собственной откровенности, а в их с Куприяновым случае это грозит увольнением…
— Мы гуляли полгода, я влюбился без памяти, сделал ей предложение, и она его приняла, а на Новый год я пригласил ее к нам домой. Типа, с родителями знакомиться.
Ох. Вот теперь она точно не хотела слушать дальше. За такое Куприянов ее не просто уволит, когда опомнится, а еще и из Москвы вышлет…
— Слушайте, Сергей Андреич…
— Да ладно вам. Сидим, выпиваем вместе — какой я вам Андреич. Сергей. Я же вас Катей называю.
— Хорошо, Сергей. Вы вовсе не обязаны удовлетворять дурацкое любопытство…
— А я и не думаю это делать. Мне никогда в жизни и никому не хотелось об этом рассказывать. Вам — захотелось. Почему — не знаю. Так вот. Я привел ее к нам домой — и папаша мой единокровный влюбился в Маринку с первого взгляда. То есть это я впервые в жизни видел, чтобы взрослый, седой мужик сидел весь вечер и не сводил с девчонки глаз. Мама тоже все поняла, там любой понял бы…
— И она вас бросила?
— Нет. Хуже. Она продолжала и со мной тоже встречаться еще некоторое время, а потом окончательно ушла к моему отцу. Он развелся с мамой, переехал и забрал Маринку к себе. Вот. А через год родилась Анюта.
— И вы помирились с отцом?
— Нет. Я не виделся с ними обоими с того самого дня, как Марина к нему переехала. И еще восемь лет — до самой смерти отца.
— То есть вы только четыре года…
— Четыре года назад Маринка мне позвонила и сказала, что отец умирает и хочет меня видеть. Я поехал — ну, и как в сказках бывает… На смертном, так сказать, одре он поручил моим заботам свою жену Марину и дочь Анюту. Мою, стало быть, сестрицу. О Маринке я заботиться не собирался, она и так неплохо справлялась, но вот Анюта… Будь я помоложе, я бы, наверное, ограничился просто переводом денег на ее счет, но я уже был взрослый, как вы понимаете. И мне было просто неудобно бросить в таком горе маленькую девочку, которая, как ни крути, приходилась мне сестрой.
Катерина подперлась кулаком и загрустила. Куприянова было жалко, Анюту было жалко, себя было жалко — ведь как пить дать, уволит — Марину было… Нет, вот Марину было не жалко ни чуточки. Голову надо оторвать этой Марине!
Что они добавляют в этот «Текиловый рассвет»?
Катерина неожиданно громко шмыгнула носом, но Куприянов не обратил на это внимания.
— Маринка решила все-таки закончить институт, Аня только пошла в школу — короче, решили, что будет лучше жить вместе. Одним домом. Правда, у Марины есть еще и отдельная квартира, она не любит жить в моем доме.
— А как же… мама?
Куприянов залпом допил свой коктейль и помахал официанту, после чего спокойно посмотрел Катерине в глаза.
— Мама умерла через год после развода с отцом. Просто заснула вечером, а утром не проснулась. Она не болела, не нервничала, даже не плакала. Просто ей вдруг стало незачем жить. Так вот…
— Знаете, а по-моему, это немножечко подвиг.
— Ну, героического в этом мало. Скорее, бесхарактерность. Да и потом достаточно быстро выяснилось, что я мало чем могу помочь. Денег у Маринки и так хватает, а Анюта не слушается меня точно так же, как и мать. Но бросить ее я уже тоже не могу — у нее сложный характер, отягощенный сложным возрастом, девчонка запросто попадет в беду, если останется одна. Поэтому Марина и настаивает, чтобы я почаще бывал с Анютой.
Катерина мысленно призвала на голову Марины все существующие легкие недомогания — по-настоящему зла желать нельзя, но ведь ежу ясно, что Марина добивается совершенно определенных целей.
Куприянов решительно чокнулся с Катериной очередной порцией «Рассвета».
— Нагнал я на вас тоски, да? Вероятно, магнитная буря. Я даже не представляю, с кем еще так откровенничал за последние тысячу лет.
— Ох, не пожалеть бы мне об этом на трезвую голову!
— Боитесь, что уволю?
— Боюсь. Хотя… это не ваш стиль. Вы не тянете на босса-самодура. С другой стороны, такой откровенности от английского лорда Куприянова тоже никто не ожидал.
— Английский лорд? Это меня так называют?
— Да по-всякому вас называют, но лордом — чаще. Сначала Байроном дразнили, да только в наше время мало кто знает, чего это такое.
— А вы где учились, Катя?
— На историческом. Это было давно, оказалось никому не нужным и дивидендов не принесло. О, пицца наша пришла.
— А девчонки наши пропали.
— Не волнуйтесь. Это еще только первая пицца, мы позовем их на вторую.
— А как мы их позовем?
— Ну вы даете, босс! Мы им позвоним на мобилу.
— Гениально! Кать, скажите, я произвожу впечатление полного идиота?
Катерина честно задумалась, одновременно пережевывая истекающую маслом и соусом пиццу. Проглотив кусок и тщательно облизав пальцы, ответила:
— Нет. В вас есть что-то, раздражающее окружающих. Вы слишком… не отсюда, понимаете?
— Не очень.
— Ну сами посудите. Ведь бизнесменов вашего уровня в Москве пруд пруди, если честно. Но все они — простые и понятные ребята, насквозь отечественные, как правило — из бандитов либо торгашей. Им не надо объяснять, что пиццу едят руками, что «Атриум» находится возле Курского вокзала и что проезд в троллейбусе стоит двадцать пять рублей. Они прекрасно это знают — и именно поэтому не ездят на троллейбусе и не появляются в подобных заведениях. Это для них как напоминание о той жизни, из которой они вырвались.