Сатанинский смех

– Спасибо им! – сказал Жан.

– Скажи спасибо себе, Нос, твои речи их убедили. А теперь поторапливайся. Тебе лучше оказаться подальше отсюда, когда рассветет. Не думаю, что они будут гнаться за тобой – во всяком случае, не там, где, как они думают, можно найти тебя.

– Спасибо, друзья, – сказал Жан. – Вы даже не знаете, как я вам…

– Заткни свою пасть, Нос, и поторопись. Нам твои благодарности не нужны. Просто когда будешь в Париже, скажи про нас…

Они всей кучей подошли к стене. Жан остановился и крепко пожал каждому из них их мускулистые руки. Потом они подсадили его на стену и передали ему мешок и палку. Жан перебросил все это за стену.

– До свидания, друзья! – прошептал он и спрыгнул.

Он прижался к земле, прислушиваясь. Он не имел никакого представления о том, сколько сейчас времени, а это ему было необходимо. Как все арестанты, он знал примерно, когда стража совершает обход. При каждой из своих попыток побега он представлял себе промежутки в их обходах, так что оказывался довольно далеко от каторги, когда они ловили его. Но сидение в яме нарушило его представление о времени. Он не знал, где сейчас находятся охранники.

Самое плохое, что он оказался не на той стороне тюрьмы. Он думал пробираться вдоль берега моря к Марселю и Вилле Марен. Это был самый короткий путь и при обычных обстоятельствах самый опасный. Но судя по тому, что рассказывали каторжники, помогавшие ему бежать, обстоятельства теперь стали совсем необычными.

Надо рискнуть, решил он, и двигаться в темноте. Решение обойти стены тюрьмы, чтобы выйти к морю, вместо того чтобы сразу уходить в горы, по крайней мере удваивало риск натолкнуться на охрану. И будь я проклят, но здесь нет ни скалы, ни куста, за которыми я мог бы спрятаться. Придется бежать и молить Бога, чтобы охранники прошли мимо.

Он шел очень спокойно, ступая как кошка. Это спокойствие достигалось огромным напряжением нервов. Чтобы идти спокойно, нужно было идти медленно, а инстинкт требовал бежать и как можно быстрее. Жан дрожал, а сердце его стучало в темноте как барабан.

Когда это случилось, у него не оказалось времени ни на что. Двое охранников почти столкнулись с ним, выйдя из-за угла, так что он даже не мог заранее увидеть свет из фонаря до того, как они оказались прямо перед ним. Мускулы его ног напряглись. Он уронил мешок, каблуки его башмаков вонзились в землю, но он сдержался. Бежать было равносильно самоубийству. Здесь, на этом плоском пространстве, самый плохой на свете стрелок попадет ему в спину раньше, чем он пробежит пять ярдов. Он остановился, выжидая. Когда они были непосредственно перед ним, он очень спокойно сказал:

– Добрый вечер, господа.

Дула мушкетов уперлись ему в грудь. Один из охранников поднял фонарь и осветил лицо Жана. Жан стоял, обливаясь холодным потом.

Они ничего не сказали в ответ. Один из них посмотрел на другого. В свете фонаря Жан мог видеть, как тот медленно ухмыльнулся.

– Могу поклясться, что слышал какой-то шум, – громко произнес он. – А ты, Рауль?

Второй охранник посмотрел на Жана и подмигнул левым глазом.

– Я ничего не слышал, – решительно ответил он. – От всех этих политических разговоров ты, Эбер, стал совсем нервным. Пошли, нам нужно закончить обход. А то ведь некоторые из этих чертей могут подумать, что сегодняшняя ночь подходящая для побега…

Они закинули свои мушкеты за спины и обошли Жана, оставив его стоять.

Какое-то время он чувствовал себя буквально без сил и не мог пошевелиться. Когда же наконец тронулся с места, то смело зашагал по направлению к морю. И только когда уже был на расстоянии по крайней мере одного лье от тюрьмы, он остановился и позволил себе расхохотаться.

Рано утром он сидел на берегу моря и жевал корку хлеба. “Предстоит идти дней пять, – подумал он, – возможно, шесть. И у меня нет ни единого су, чтобы оплатить проезд на дилижансе. Даже если бы у меня были деньги, при том, как я одет, мне придется ехать в carosse[13], и будь я проклят, если это будет быстрее, чем идти пешком… Если мне удастся миновать Марсель, я смогу добраться до замка Граверо дня за два-три…”

Он поднес руку к лицу, пощупал свою густую черную бороду и медленно покачал головой. В таком виде – нет. С бородой, когда от него пахнет как от козла, а выглядит он как черт, вылезший из ада, – нет. Такое лицо, как мое, нужно хорошенько выбрить, необходим приличный костюм, чистый воротник. В прошлом Николь была погружена в романтический сон. Но никакой сон не может тянуться так долго. Для нее это будет слишком тяжелое потрясение…

Он медленно поднялся и зашагал не слишком поспешно, но и не очень медленно, предвидя, что идти придется весь день. К полудню он уже шел не один. Дорога была забита бродягами, мужчинами, женщинами и детьми, все такие же грязные и оборванные, как и он. К концу его запас хлеба и сыра, которого должно было хватить до конца путешествия, иссяк: он не мог видеть голодные глаза детей.

На второй день он свернул с дороги и пошел полями.

“Если у меня нет еды, чтобы дать им, – подумал он с горечью, – я по крайней мере не обязан смотреть, как они умирают с голоду”.

Однако к концу дня он понял, что ему самому грозит голодная смерть. Продвигаясь лесами и заброшенными полями, оставленными хозяевами и стоящими необработанными, ибо даже при самом благоприятном урожае поля не могли вырастить столько, чтобы хозяин мог оплатить налоги, он чувствовал, как убывают его силы. Если бы остановиться, передохнуть, голод и жажда не так мучили бы его, но он был одержим, его гнала вперед ярость.

Он должен вернуться в прошлое, должен связать воедино порванные нити своей жизни. Он должен найти Николь и после этого занять свое место в преобразовании нации. Он ощущал, что возвращается к жизни, воскресает для жизни.

Он шагал все быстрее и быстрее, хотя его пустой желудок требовал пищи, а язык распух от жажды.

Впрочем, жажда мучила его недолго. На пути ему попадались ручьи, из которых можно было напиться. Но к наступлению ночи боль в желудке стала непереносимой. Голод гнал его вперед, хотя он шатался от усталости как пьяный.

Он уже готов был сдаться, лечь и уснуть, чтобы не чувствовать голод, когда увидел первые огни деревни. Сначала ему попался замок владельца этой деревни, но он знал, что здесь лучше не просить еды. В лучшем случае стражи сеньора прогонят его от дверей палками, в худшем могут отдать в руки жандармов, согласно закону о бродяжничестве. А я, сухо улыбнулся он про себя, уже хлебнул тюрьмы вдосталь.

Он шел мимо деревенских домов. По их виду он предположил, что здесь живут зажиточные крестьяне, а может, эти дома принадлежат буржуа, разве мало могло быть причин для их покупки. Возможно, поблизости пролегает оживленная дорога или канал, по которым возят товары, и этим объясняется присутствие здесь торгового сословия. Во всяком случае дома были каменные, прочные, добротно построенные, а судя по свету из окон, жители могли себе позволить траты на свечи.

И все-таки он колебался, прежде чем постучать в какую-либо дверь. Он представлял себе, какое впечатление может произвести на его появление на удивленного хозяина дома.

Если бы, размышлял он, заросший бородой разбойник с изуродованным лицом, в грязных лохмотьях постучал ко мне в дверь, я схватился бы за пистолет прежде, чем успел бы открыть рот. Лучше идти дальше – искать более удаленный дом, чтобы, если они начнут кричать, у меня оставался шанс убежать.

Через несколько минут он обнаружил то, что искал, – дом, стоявший в стороне от дороги, более внушительный, чем остальные. Он направился по дорожке к входной двери, когда вдруг она распахнулась и из нее выбежали трое мужчин. Они пустились бежать, но бежали неуклюже, потому что были нагружены множеством вещей.

Жан шагнул вперед и занес свою тяжелую палку.

“Повезло! – ухмыльнулся он. – Я заработаю еду и даже деньги, если моя догадка верна… Хозяева будут, благодарны мне за все, что я им верну из того добра, которое уносят эти воры…”

13

Карета (фр.)