Страница 89 из 96
Путешествие было очень долгое, я и не подозревала, что бывают такие дальние страны, но мне очень нравилось, мы каждый день видели все новые места, но так и должно было быть, мы ведь раньше в эту сторону не ездили. Моя деточка с утра до вечера висела на окне, так ей было интересно видеть все, чего она раньше не видела. С нами ехал художник, друг Чарльза, он жил в Риме и возвращался домой, и он сказал, что в наше время все хорошие художники должны жить в Риме. А она ответила, а мистер Ромни не хочет жить в Риме, это с ее стороны было немного лишнее, ведь она имела в виду, мистер Ромни — художник получше вашего. Словами она этого не сказала, но он понял. Моя деточка обожала мистера Ромни, прямо как отца. При расставании с ним она горевала почти так же, как расставаясь с Чарльзом, хоть и была уверена, что увидится со своим художником самое большее через год, а с Чарльзом — через пять месяцев. Откуда же ей было знать, что это будет через пять лет.
Но даже если бы это было и не так надолго, такие перемены и расставание, когда по-настоящему любишь, перенести тяжело. Как я счастлива, что после Кэдогана, прибери Господь его черную валлийскую душу, я больше никогда не расставалась с моей любимой доченькой.
Мы добрались до Рима, и ей хотелось посмотреть всякие здания, но дядя Чарльза прислал за нами дворецкого, и оставшуюся часть пути мы ехали с ним в дядиной карете. Этот дворецкий сказал, что у его господина семь карет, и эта — худшая. Семь карет. Зачем человеку семь карет, пусть даже он благородный господин, если жена у него померла, а я так понимаю, богатые супруги предпочитают ездить порознь, но даже если бы жена была жива, то все равно им было бы нужно всего две. Так что же ему делать с остальными пятью? Пока я ломала голову над этими глупыми вопросами, а они были глупые, это я очень скоро поняла, потому что уж богатые находят, как распорядиться своим богатством, и нечего нам о них беспокоиться, моя деточка во все глаза смотрела в окно кареты, из настоящего стекла, к слову сказать. У нее появились какие-то вопросы, и она задавала их дворецкому, Валерио, он знал по-английски немного, но говорил очень правильно. Она спрашивала у него названия цветов и деревьев, и фруктов на них и ответы записывала в книжечку. И еще она попросила сказать, очень медленно, некоторые слова на его языке, здравствуйте, и до свидания, и пожалуйста, и спасибо, и как красиво, и я так рада, и что это такое. Это она тоже записала. Она всегда училась.
А когда мы доехали до места, до этого огромного дома, в котором дядя Чарльза был послом, там оказался настоящий сюрприз. Я никогда не видела такого роскошного дома и столько слуг, что и не сосчитаешь, и дядя дал нам четыре большие комнаты и слуг лично для моей девочки. И я была так за нее счастлива, потому что увидела, как этот дядя на нее смотрит, и подумала, а почему нет. Но она, моя бедняжечка, сначала ничего не понимала. Она думала, он к ней так добр, потому что очень любит своего племянника. У моей дочери было такое доброе сердце, что она иной раз бывала на редкость наивная. Мне пришлось сказать ей то, что и так было ясно как божий день, для чего Чарльз послал нас сюда, и она впала в настоящее бешенство. Впервые моя дочь так разозлилась на родную мать, и это было очень трудно вынести. Она грозилась завтра же отослать меня обратно в Англию, вымаливать прощение у ее дорогого Чарльза за то, что я так его оскорбила, но я не стала принимать это близко к сердцу. Она кричала, что это я, родная мать, хочу ее продать его дяде. Мистер Ромни рассказывал ей про картину одного французского художника, вот там есть женщина вроде меня, так кричала моя девочка, там нарисованы художник, натурщица и пожилая женщина, очень может быть, что мать, а на самом деле сводня, и, может, это в обычае в других странах, во Франции или в Италии, но в Англии так не делают. Взять хоть мистера Ромни, сколько раз она бывала в его студии, одна, без сопровождения, а он ни разу ее и пальцем не тронул. А Чарльз — его друг, он не может поступить низко. Как смею я думать, что он отдал ее дяде за деньги! Тогда объясни мне, сказала я, почему с тех пор, как мы здесь, мы не получили от него ни одного письма, а ты ему пишешь каждый день. И тогда она стала грустная-грустная и заплакала, о, он обязательно приедет, я сделаю так, что он приедет и заберет меня. Как бы я хотела ошибаться, но я не ошибалась. Я не говорю, что мать всегда права, но иногда она права тогда, когда ей этого совсем не хочется.
Но потом все обернулось к лучшему, так всегда было с моей доченькой, пока она была молодая. Самое плохое время было, когда она сказала сэру Гарри, что ждет ребенка, я тогда ей сказала не говорить ему, но она не послушалась. И он нас выгнал, и мы вернулись в Лондон, она беременная, хоть это и не было заметно, и скоро уже у нас не осталось ни фартинга, и мы задолжали в ночлежном доме, и тогда она ушла, и ее не было восемь дней. В каком отчаянии я была, пока ждала ее и думала про всех этих мужчин, под мостами, у оград, вы же знаете, какие они, мужчины. Но когда она вернулась, чтобы меня успокоить, она всегда щадила мои чувства, то сказала, что за все это время у нее был только один мужчина, к тому же джентльмен, он гулял с друзьями по Воксхолл-Гарденз, хотя сам-то он был иностранец, и он ей дал денег, столько, что нам хватило на месяц. А когда и те стали подходить к концу, пришло письмо от Чарльза, и мы были спасены. А теперь то же самое получилось с дядей Чарльза, и мы зажили лучше, чем когда-либо прежде, гораздо лучше, чем с самим Чарльзом.
Дом Чарльза казался мне теперь таким маленьким. Как быстро старушка Мэри привыкла, чтобы ей прислуживали. Из ночлежки — да во дворец! Такова жизнь, так я всегда говорю. Бывает и наоборот. Город был очень красивый, и мне нравилось смотреть на море, только я не понимала ничего, что они там лопочут, а дочка говорила, ты должна выучиться говорить на ихнем языке. Но я так и не выучилась, и, может, поэтому все думали, что я служанка моей девочки. Но я была ей мать.
Как я уже говорила, дядя был там большим человеком. Он был близок к королю и королеве, мы раньше никогда не видели ни королей, ни королев, и нам было очень любопытно. У короля был жуткий огромный нос, а у королевы — большая нижняя губа, которая выдавалась вперед. Удивительно. Но все равно было очень интересно смотреть на них в их золотых каретах.
Я не говорю, что моя девочка сразу стала счастлива. Сначала ей нужно было забыть прежнюю любовь, у нее было нежное сердечко, и она так сильно любила Чарльза. Она плакала и плакала: Чарльз наконец-то написал письмо и велел оставаться с его дядей. Не знаю, почему сначала ей так это не понравилось. Ведь пожилой джентльмен взял ей учителей французского и итальянского, и возил нас в карете, и всюду ею хвастался. Он не мог отвести от нее глаз, видно было, что он готов для нее сделать что угодно, но она говорила: «нет». Ей надо было созреть. Но не сомневайтесь, со временем она оценила его, он был такой добрый, а она такая покладистая, она не могла не почувствовать благодарности к тому, кто ее так любил, и в конце концов все устроилось, и она легла с ним в постель.
Я вздохнула с облегчением, потому что это означало, что мы можем остаться здесь на некоторое время, может быть даже, еще на год, а не уезжать сразу в Англию, а уж что будет потом, нет смысла беспокоиться. Пусть наслаждается жизнью, сказала я себе, пока молодая. К ней три раза в день ходил учитель, петь с ней, и из соседней комнаты я иной раз не могла отличить, кто из них поет. Я спросила у Валерио, как это мужчина может петь таким тонким голосом, и он посмеялся над моим невежеством и объяснил, что этому учителю, пока он был еще мальчиком, отрезали его штучки, здесь такой обычай, так и получаются хорошие певцы, правда, это запрещено законом, но в церквях так поступают со всеми мальчиками, которых только могут заполучить. И он прикоснулся к своим штучкам и перекрестился. Я пересказала это моей девочке, думала, она удивится не меньше моего, но она сказала, что давно это знает, и что я должна принять это как должное, раз мы теперь в чужой стране, где обычаи не такие, как в старой доброй Англии, и что ее учитель великий певец, и он сказал, что у нее великолепный голос. Но значит, он не мужчина, сказала я. Что же он, женщина? Нет, ответила она, он мужчина; некоторые из них интересуются женщинами, а женщины и вовсе за ними гоняются. Но зачем, ведь у него не встает, спросила я. И тогда она покачала головой и сказала, что удивлена тем, что я знаю так мало о постельных делах, если не представляю зачем. И мне пришлось признать, что я не встречала мужчин, которые хотели бы чего-нибудь, кроме одной вещи, да и то по-быстрому, но она сказала, что есть некоторые мужчины, хоть их и не много, которые стараются научиться доставлять женщине удовольствие, так же как женщины учатся доставлять удовольствие мужчинам. Я о таком и не слыхивала, призналась я. Тогда она сказала, жаль, мол, что ты не знала этого с мужчинами. Но тут я сказала моей юной леди, что знавала веселые времена с ее отцом, земля ему пухом, и с Джо, и с некоторыми другими, и с валлийцем, укравшим мое сердце, Кэдоганом. И велела придержать язычок и не воображать, когда она разговаривает со старухой матерью, хоть бы она и жила теперь, как благородная леди, и велела не забывать свое простое происхождение. А она ответила, что никогда не забывает, кто она такая, просто захотелось меня подразнить. Но я ничего не могла с собой поделать, все думала, кто же из ее мужчин мог быть таким искусным любовником. Это не мог быть сэр Гарри, который вечно был пьян, и не мог быть Чарльз, тот вечно мыл руки, а для мужчины это плохой признак. И старик дядя, как бы он ее ни обожал, не казался таким уж молодцом. Но я не спрашивала. Мы всегда все друг другу рассказывали, только мне не очень-то хотелось ясно себе представлять, как она лежит с мужчиной в постели. Для меня она всегда оставалась моей маленькой девочкой, с беленькой кожицей и большущими глазенками. Я рада, что у нее были мужчины, ведь что такое женщина без мужчины, особенно такая женщина, как она, которая хочет стать лучше, подняться выше в этом мире. По-другому этого и не добьешься. И все-таки иногда мне хотелось бы, чтобы в мире все повернулось иначе. Я имею в виду, чтобы женщинам, если они такие же уверенные в себе и умные, как моя девочка, не приходилось бы угождать мужчинам. Но это всего лишь мое мнение.