Любовница вулкана

Леди Минто смеется. Вы, конечно же, видели обычное облако, но приняли его за остров.

Нет, это не облако.

Но прошу, скажите, почему же?

Потому что оно всегда имеет одни и те же очертания.

Гости замолчали. Жена Кавалера очень рассчитывала, что в беседу вступит Герой.

Вполне логично, — заметил Кавалер. — Продолжайте, мисс Найт.

Я не знаю, логично ли это, — сказала она. — Но не могу отрицать того, о чем свидетельствуют органы моих чувств.

Совершенно справедливо, — сказал Кавалер. — Пожалуйста, продолжайте.

Смею сказать, я чрезвычайно упорна, — продолжила мисс Найт и вдруг замолкла в нерешительности, будто не зная, с какой стороны, привлекательной или непривлекательной, выставила свою отличительную черту, которая ее саму так восхищала.

Так вы действительно видели остров? Настоящий остров?

Да, лорд Минто, — воскликнула она, — Видела. А потом, после того, как видела его не менее десяти раз, я сделала зарисовку и показала кое-кому из наших офицеров. Они сразу же узнали один из самых дальних Липарских островов, которые лежат…

Вулькано? — перебил Кавалер.

Нет, другое название.

Стромболи?

Нет, кажется, нет.

Вы так далеко видите, до самых Липарских островов, — пронзительно вскрикнула жена Кавалера, — О, хотела бы я иметь такое острое зрение.

Предлагаю тост за упорство мисс Найт, — сказал Герой, — Она женщина с характером, а характер — то, что более всего восхищает меня в женщине.

От этих слов мисс Найт покраснела так густо, что жена Кавалера потянулась через стол и похлопала ее по руке. Произошел своеобразный переброс чувства: комплимент, вдохновленный ею, но адресованный другой женщине, дал ей повод косвенным образом вступить в контакт с рукой Героя.

Увидеть отсюда Липарские острова невозможно, — заявил лорд Минто.

Мисс Найт, растерявшейся от столь быстрой смены комплиментов на неодобрение (к тому же и то и другое было высказано самыми важными джентльменами из присутствующих), овладели очень женские эмоции — она едва не лишилась дара речи, и Кавалер воспользовался паузой, чтобы поведать собравшимся о научной подоплеке миражей и прочих оптических аномалий: он читал об этом книгу.

Мне кажется, нам следует поверить утверждению мисс Найт о том, что она видела остров, — тоном знатока произнес он. — Разве сам лорд Минто не мог бы сказать, что видел собственное лицо? В зеркале, разумеется. Так и мисс Найт в неподвижных водах залива Палермо видела далекий остров, отражение острова, полученное тем же способом, каким камера-люцида создает на плоской поверхности образ объекта, только трех-или четырехгранной призмой в данном случае послужили облака и определенный угол преломления света. Многие из знакомых мне художников находят это гениальное изобретение весьма полезным при работе над рисунками.

Жена Кавалера довела до сведения собрания, что ее супруг — специалист по любому научному вопросу. Никто, — уверенно заявила она, — не обладает такими познаниями, как он.

У меня не хватит терпения дождаться малооблачного дня, чтобы увидеть этот остров-невидимку, — сказал мистер Маккиннон, банкир. — Может быть даже, при благоприятном расположении облаков мы сумеем увидеть Неаполь…

Не хотела бы я видеть наш Неаполь сейчас, — вздохнула старая мисс Эллис, которая прожила в этом городе тридцать лет.

Что, если Кавалер сможет увидеть Везувий? — весело сказал Герой. — Наверняка он скучает по своему вулкану.

Жена Кавалера думала в это время, что ей вовсе не нужна способность видеть на далеком расстоянии. Все, что ей хочется видеть, находится рядом.

Возможно ли, чтобы не один, а сразу двое мужчин сходили по ней с ума? Возможно ли, что оба настолько слепы, что не замечают ни ее вульгарности, ни ее бесстыдной льстивости?

С каждым днем Герой все сильнее влюблялся, Кавалер дряхлел и замыкался в себе, она же становилась все оживленнее, ее все сильнее охватывало лихорадочное желание выставлять себя напоказ. В прошлой жизни, в Неаполе, супруге британского посла и в голову не могло бы прийти дополнить высоконравственный репертуар живых картин танцем, тем более танцем фольклорным, эротическим, развязным. Но здесь, в Палермо, она пляшет для гостей тарантеллу. Новым сицилийским знакомым ее потрясание тамбурином, ее притопывание и кружение казалось лишь немного странным. Или неаполитанским. Но англичане — и беженцы из Неаполя, и те, кто остановился у них проездом, лорд Минто, например, возвращавшийся в Англию, или лорд Элджин, направлявшийся в Турцию послом, — были совершенно шокированы. Они находили, что ее манеры с каждым днем становятся все грубее и вульгарнее.

Ее наряды — кричащие, вызывающие. Смех — оглушительный. Болтовня — не остановишь. В самом деле, та сдержанность, которую люди называют элегантностью, ей совершенно несвойственна. Она не только по природе своей говорлива, но и считает, что от нее постоянно ждут каких-то замечаний, а искусство сдержанного высказывания ей так же чуждо, как и искусство умерять свои чувства. Поэтому она непрерывно говорит: либо о себе, либо о достоинствах мужа и их общего друга.

Разумеется, Герой восхваляет ее не менее рьяно. Гениальнейшая актриса столетия. Величайшая певица Европы. Умнейшая из женщин. Самая бескорыстная. Образец совершенства. Но, сколь бы одинаковы ни были они в безудержности своих излияний, ее как женщину судили много строже. Считалось, что именно она его соблазнила; упорной лестью завоевала его сердце и сделала своим рабом. Если бы она по-прежнему, как и десятилетие назад, оставалась самой прославленной красавицей эпохи, то достойное жалости помешательство Героя было бы более чем понятно. Но пасть к ногам — вот этой?

Ее недостатки множились. Однако самой злобной травле ее подвергали за несостоятельность в том, что считается величайшим женским достижением: умении поддерживать в должном состоянии свое уже не молодое тело и обеспечивать ему надлежащий уход. Приезжавшие из-за границы гости сообщали, что супруга Кавалера неуклонно набирает вес, большинство считало, что она полностью утратила привлекательность, и лишь некоторые снисходили до признания, что у нее все еще красивое лицо. Современный культ стройности, постепенно заставивший всех, равно мужчин и женщин, чувствовать себя виноватыми за то, что они недостаточно стройны, романтики введут еще через несколько десятилетий, а пока люди хорошего происхождения редко бывают худыми, — и все-таки онане заслуживает прощения за то, что позволила себе растолстеть.

Почему-то считается, что так называемые вульгарные люди не способны видеть себя со стороны. Имеется в виду, что если бы они только знали, как ужасно выглядят или ведут себя, то немедля избавились бы от своих недостатков: поработали бы над дикцией, стали сдержанными и утонченными, сели бы на диету. Самая, быть может, доброжелательная, но от этого не менее тупая форма снобизма. Попробуйте уговорить покладистого, но уверенного в себе взрослого человека плебейского происхождения избавиться от бесчисленных привычек, считающихся вульгарными, попробуйте — и посмотрите, насколько вы преуспеете. (Кавалер пробовал, и давно уже оставил попытки, и перестал обращать внимание: он любил ее.) Итак, подразумевалось, что она не замечает, как меняется ее тело. Но ведь ее любимые платья каждые несколько месяцев приходится расставлять, это занимает большую часть времени ее любимой матушки и помогающей ей Фатимы: можно ли этого не знать? И если теперь она одевается чересчур пышно, то именно затем, чтобы дать понять: смотрите не на меня, смотрите на мои шелковые платья, на кольца, на пояс с кисточками, на шляпу со страусовыми перьями, — стратегия самоустранения, не очень отличающаяся от поведения коллекционера, только значительно менее эффективная. Ибо злопыхатели смотрят и на то и на другое.

Ни одно письмо не уходило в Англию без жестокого замечания по поводу ее наружности. Невозможно описать, как она отвратительна. Она чудовищно огромна и с каждым днем становится все больше, писал лорд Минто. Я ожидала увидеть женщину неотразимого внешнего очарования, писала леди Элджин, но увы. Ничего подобного. Настоящая туша!