Страница 48 из 96
Для нихвсе это, разумеется, не имело значения. Но что интересно: мы, люди, столь далекие от того времени, когда на картинах полагалось изображать героев с идеальной внешностью, люди, твердящие о гуманизирующей значимости уродства и физического несовершенства, тем не менее считаем несуразным и нуждающимся в объяснении тот факт, что увечный мужчина и уже не молодая женщина могут испытывать друг к другу романтические чувства, что они (потеряв голову, говорим мы) способны идеализировать друг друга.
Их трио воспринималось так естественно. В жизни Кавалера появился новый молодой человек, скорее сын, чем племянник. У его жены появился новый объект для восхищения, равного которому она не испытывала никогда прежде. У Героя появились друзья, каких у него раньше не было; ему льстило восхищение старого элегантного Кавалера, он был ошеломлен добротой и заботливостью его молодой жены. Их объединял не только восторг все сильнее крепнущей дружбы, но и то, что они чувствовали себя героями великой исторической драмы — спасали Англию, да и всю Европу, от французского нашествия и республиканизма.
Герой полностью поправился и готовился снова выйти в море. Нужно было разослать депеши и письма: министрам, влиятельным титулованным знакомым в Англию, английским капитанам в Средиземноморье. Нужно было встретиться с неаполитанскими министрами, с королевской четой, с низвергнутым, но по-прежнему влиятельным премьер-министром, известным своими антифранцузскими настроениями. Правительство Бурбонов непрерывно совещалось по поводу того, нужно ли противостоять Франции, при этом Кавалер настаивал на отправке войск в Рим, а Герой, также ратовавший за то, чтобы Неаполь вступил в битву и стал, таким образом, открытым союзником (то есть военной базой) Англии, старался употребить все свое влияние, чтобы добиться одобрения этого решения. Как только согласие на неразумную вылазку было получено, Герою понадобилось продумывать военные маневры, и все это — в каше разнообразных эмоций: патриотизма, чувства собственной значимости, разочарованности, беспокойства и живейшего презрения к большинству местных актеров, игравших на одной с ним сцене. Так всегда чувствуют себя представители мировой империи, когда, пытаясь внедрить понятия о военных добродетелях и необходимости сопротивления вражеской сверхдержаве, отстаивают свои идеи в удаленной от цивилизации южной сатрапии, где процветают праздность и коррупция.
Командование известило Героя, что его вместе с эскадрой ожидают на Мальте. Он, вернувшись с бесполезного заседания государственного совета, написал графу Сент-Винсенту: жду не дождусь, когда смогу отплыть из страны скрипачей и поэтов, шлюх и разбойников. Но оставлять Кавалера и его супругу не хотелось.
После трех недель в Неаполе, ушедших на выздоровление и прием почестей, в середине октября, через несколько дней после того, как «Колосс» с вазами Кавалера на борту ушел в Англию, Герой отплыл в Мальту с надеждой на новые встречи с врагом. Король, зная, чего от него ждут, — что он примет командование армией и на какое-то время переедет во дворец в самом центре каменного Рима, — отправился в Казерту, чтобы сначала немного поохотиться. Кавалер тоже поехал в Казерту, предварительно отдав распоряжение упаковывать картины, — просто на всякий случай. Из огромного дома в Казерте жена Кавалера каждый день писала Герою, как сильно им его недостает. Вечерами, возвращаясь после длинного, насыщенного дня, посвященного созерцанию кровавой требухи, Кавалер добавлял к ее письмам свой постскриптум.
Ежедневное истребление множества животных способствовало укреплению боевого духа короля, и он уже предвкушал, как в красивом мундире будет скакать на коне впереди войска. Королева, которая, несмотря на медленное угасание духа, до какой-то степени сохранила присущую ей остроту ума, начала сомневаться в разумности похода. Но жена Кавалера — об этом она рассказала Герою в письме — убедила королеву не терять решимости. Нарисовала монархине яркую картину того, что их ждет в случае, если не будет предпринято немедленное наступление: ее саму, супруга и детей отправят на гильотину; а ее память будет покрыта вечным позором за то, что она не бросила всех сил на сохранение своей семьи, своей религии, своей страны от рук узурпаторов, проклятых убийц ее сестры и французской королевской фамилии. Жаль Вы не могли видить меня, написала жена Кавалера. Я встала протянула вперед руку как это делайте Вы и произнесла привосходную реч и дорогая каролева плакала и сказала что я права. Она часто и без всякого стеснения упоминала об его увечье — Герой был не из тех, кто вынуждает делать вид, что вы не замечаете физического дефекта: так, бывает, слепая женщина уверяет, что вы прекрасно выглядите и расхваливает вашу красную блузку, а однорукий мужчина рассказывает, как бурно аплодировал вчера в опере. В адресованных обоим своим друзьям посланиях, писать которые Герой каждый вечер удалялся в свою каюту, он и сам, бывало, упоминал потерянную руку. Моей корреспонденции хватило бы и на две руки, пишет он. Часто это занятие очень утомляет. Но помимо величайшего счастья видеть вас воочию для меня нет другого удовольствия, чем ежедневно писать вам. Он поблагодарил жену Кавалера за то, что она укрепила боевой дух королевы. И еще раз повторил, как сильно скучает по ним обоим, как благодарен за подаренную ему дружбу, благодарен больше, чем может выразить; они осыпали его незаслуженными почестями, — такое впечатление, будто раньше никто никогда не был к нему внимателен, — жизнь с ними, их трогательная забота испортили его, ему теперь не нужно никакое другое общество, в разлуке с ними мир для него опустел, самая заветная мечта — вернуться к ним и никогда больше не расставаться. Миссис Кэдоган я тоже очень люблю, добавил он.
Через три недели, снова больной, снова нуждающийся в уходе, Герой вернулся и воссоединился с друзьями в Казерте. Оттуда он и жена Кавалера писали письма (каждый свои) жене Героя. Жена Кавалера рассказывает о состоянии здоровья Героя, посылает поэмы, подарки. Он в еженедельных письмах сообщает жене, что, если не считать ее самой и отца, на всем белом свете у него нет более близких людей, чем Кавалер и его супруга. Здесь, в доме, я как сын. Кавалер так добр, что взял на себя труд наставлять меня по многим интереснейшим научным вопросам, а его супруга делает честь всему своему полу. Ни в одной стране мира не видел я женщины, которая могла бы с нею сравниться.
Прошло еще две недели, и всем было приказано вернуться в Неаполь. Оттуда на север, в Рим, отправлялась армия, состоявшая из тридцати двух тысяч необученных солдат — под командованием некомпетентного австрийского генерала и номинально возглавляемая королем. Призывником ее был и одноглазый проводник Кавалера, Бартоломео Пумо. Кавалер с женой — на причале, среди ликующей толпы, провожают Героя, который ведет дополнительные четыре тысячи человек на захват нейтрального Леггорна, чтобы прервать сообщение между Римом и французскими войсками, занимающими практически всю северную часть полуострова.
Герой с некоторым беспокойством отметил, что Кавалер довольно слаб, сутулится, жена его очень бледна, но изо всех сил храбрится. Возвращайтесь к нам поскорее, — говорит Кавалер. С новым лавровым венком, — добавляет его жена.
Несколько часов назад она дала ему письмо, но заставила пообещать, что он не станет его читать, пока не окажется на борту «Вангарда». Герой поцеловал письмо и положил в карман у сердца.
Он распечатал его через несколько секунд после того, как сел в шлюпку, которая должна была доставить его на борт флагмана.
Ее милый почерк! Поток пожеланий безопасного похода, заверения в вечной дружбе, выражения благодарности. Но этого уже мало. Он хочет большего — чего-то большего. Чтобы она призналась ему в любви? Но о любви она говорит постоянно, о том, как она, она и дорогой Кавалер, его любят. Чего-то большего. Жадно заглатывая слова, зажимая между колен забрызганные морской водой прочитанные листочки, он дошел до последней страницы. Матросы старательно гребли к «Вангарду». Чего-то большего. Ах, вот оно.