Дьявольская Королева

Когда моего присутствия не требовалось, я уходила в свои тесные апартаменты в Лувре и сидела одна на полу в черном платье, обхватив голову. Нет слов для описания горя: сумасшествие, боль в груди и горле, ужас. Все это накатывало волнами, менее предсказуемыми, чем родовые схватки, и намного более жестокими. В один момент я отдавала приказания мадам Гонди, а в следующий — рыдала, зарывшись в ее юбки.

Невозможно передать бесконечную лихорадочную работу мозга, пытавшегося понять: как я позволила Генриху умереть? Почему проститутки, принесенной в жертву, оказалось недостаточно? Почему я не смогла заставить мужа отказаться от турнира?

Лето выдалось безжалостным; пыль над мостовой стояла столбом. Ливни не приносили облегчения. Ночью громыхали грозы. Часто я просыпалась при вспышках молнии и слышала в них треск разлетевшегося на части копья шотландца.

Через месяц после смерти короля в Париж вернулся Руджиери. Прежде чем его навестить, я посмотрела в зеркало и увидела в нем изможденную женщину с новой сединой на виске и бледностью, вызванной недостатком пребывания на воздухе. Горе не украсило меня.

Руджиери выглядел лучше, чем когда-либо. Он отрастил черную бороду, прикрывшую его рябые щеки, и немного поправился. Он даже слегка загорел. Как только мадам Гонди притворила за собой дверь, Козимо опустился на одно колено.

— Madame la Reine, — произнес он официально, но и сердечно. — Не могу выразить словами, с каким прискорбием узнал о кончине его величества.

— Вот мы и снова встретились, слишком скоро, — заметила я.

— Слишком скоро, — согласился колдун.

Его глаза и голос были печальны. Я вышла из-за стола и приблизилась к гостю.

— Встаньте, месье Руджиери, — попросила я и взяла его за руку.

Он поднялся, глядя на меня выжидающе и мрачно. Я занесла руку и изо всей силы его ударила; я молотила его кулаками по груди, по животу и рукам, выпуская таким образом всю скопившуюся в душе ярость.

— Мерзавец! — вопила я. — Мерзавец! Вы заставили меня убить женщину и ее детей, но Генрих все равно умер.

Козимо терпеливо отворачивал лицо, пока я не выдохлась.

— Вы солгали, заверив меня, что Генрих в безопасности.

— Мы подарили ему несколько лет, — ответил Руджиери; в его глазах стояла неизбывная боль. — Нельзя было заранее просчитать, сколько он проживет. Звезды, как вам известно, невозможно долго обманывать.

— Почему вы мне не сказали? — крикнула я и снова нанесла удар.

Мои ногти порвали нежную кожу у него под глазом, и на щеке остались три кровавые ранки. Козимо не издал ни звука, а я в ужасе отпрянула.

— Вы предпочли бы провести эти годы в страдании? — спросил он. — Считая дни и опасаясь будущего?

— Я понапрасну уничтожила невинные души! Откуда мне знать, что жемчужина небесполезна? А что, если она не сохранит моих детей?

— Мы купили вашему мужу почти двадцать лет, — напомнил Руджиери. — Половину жизни. Или вы предпочли бы, чтобы Генрих погиб дофином? В отцовских войнах? Предпочли бы, чтоб ваши дети не появились на свет? Жемчужина подарила им время — не берусь гадать, много ли, — но иначе его не было бы совсем.

Я притихла и безутешно уставилась в пол. Сама не понимаю, что произошло, помню лишь, как почувствовала головокружение, и лампа на моем столе вдруг потемнела.

Когда я очнулась, то обнаружила, что сижу в кресле, за спиной у меня несколько подушек, а ноги лежат на оттоманке. Мадам Гонди обмахивала мне лицо веером.

— Madame la Reine! Ну слава тебе господи. — Она облегченно улыбнулась. — Наконец-то вы к нам вернулись.

Мадам Гонди заставила меня сделать глоток вина. Я приложила руку ко лбу.

— Где месье Руджиери?

— В коридоре. Я и не подозревала, что он может так испугаться.

— Позовите его, — велела я, возвращая бокал мадам Гонди.

Она слишком хорошо меня изучила и не стала спорить, просто впустила Руджиери и осталась за дверью. У меня еще кружилась голова, поэтому я не поднялась с кресла.

При виде меня колдун просиял. Я жестом велела ему молчать. Я была слишком слаба и не могла тратить энергию на бессмысленные расспросы о своем здоровье.

— Вы скрыли от меня информацию о моем муже, — заявила я, — но вы расскажете мне все о моих сыновьях. У Франциска плохое здоровье. Я должна выяснить, улучшится оно или…

— Если вы уверены, что сможете перенести правду, — перебил Руджиери, — то я расскажу вам о будущем подробнее, чем это сделает гороскоп. Дайте мне неделю, а лучше две. Но нам следует встречаться наедине. Это нелегко в городе, где так много глаз. — Он помолчал. — А если правда вам не понравится…

— Больше никакой крови, — отчеканила я.

— Вскоре я навещу вас, Madame la Reine, — пообещал колдун и откланялся.

Он ушел; мадам Гонди стояла в дверях и с любопытством смотрела ему вслед.

— Он странный человек, — вздохнула я.

— Возможно, — отозвалась она задумчиво. — Но он перенес вас сюда на руках. И был очень встревожен. Мне казалось, он сам хлопнется в обморок. Судя по всему, Madame la Reine, он в вас влюблен.

Я сердито взглянула на свою камеристку. Мое сердце болело из-за Генриха. Мне несносна была мысль о странной привязанности Руджиери. Мадам Гонди сменила тему, настояв на том, что мне необходимо поесть. Колдуна в тот день мы больше не обсуждали.

Замок Шомон находится на отроге реки Луары. Чистое новое строение с круглыми белеными башнями под темно-серыми сланцевыми крышами. Из его окон открывается вид на лесную долину. Я вела переговоры о его покупке еще до гибели Генриха. Мечтала, что мой усталый муж будет там отдыхать. Теперь мне самой хотелось укрыться в замке, потому что он не хранил воспоминаний о Генрихе.

Руджиери ждал меня в Шомоне. Желая избежать слухов, несколько дней назад он прискакал туда на собственной лошади. Он не вышел меня приветствовать, остался в закрытом помещении: готовился к нашему очередному преступлению.

Пока за окном было светло, я беспокойно изучала свою новую собственность, расхаживая по пустым залам. Вечером над темной рекой засеребрился месяц. Я смотрела на водную рябь с балкона.

Через несколько часов ко мне постучала мадам Гонди. Я последовала за ней. По галерее мы вышли наружу, к часовне. Камеристка осталась у винтовой лестницы, ведущей к колокольне. От лампы я отказалась и поднималась в темноте, нашаривая ступеньки. Высокая дверь наверху была закрыта, из щелей пробивался слабый свет. Я отворила дверь.

Комната оказалась просторной, пустой, с высокими потолками. В центре, в большом круге, стоял Руджиери. В помещении слабо горели четыре свечи. Одна из них — позади обтянутого шелком низкого алтаря. На алтаре находились маленькая деревянная птичья клетка и человеческий череп. Верхушка черепа была спилена, чтобы можно было поставить кадило. Из глазниц струился дым, наполняя воздух горьким запахом ладана.

Руджиери приблизился к краю пентаграммы. В его левой руке блеснул обоюдоострый кинжал.

— Круг подготовлен. Идите сюда. — Колдун указал на точку, расположенную сразу за черной окружностью. — Встаньте там и слушайте мои указания.

Я подчинилась. Колдун дотронулся кончиком кинжала до линии, поднял кинжал и начертил невидимую арку, достаточно широкую, чтобы в ней поместился человек.

— Входите, — скомандовал он. — Быстро!

Я поспешно вошла, и он одним движением закрыл невидимое отверстие.

Темнота в круге казалась живой. Руджиери зачехлил кинжал и вернулся в центр. Бледное пятно его руки дернулось, и тут я увидела миниатюрную женщину в черном одеянии. Изможденное белое лицо искажено от горя.

Я дотронулась до нее; мои пальцы ощутили холодный металл, и я отняла руку. Это было большое овальное стальное зеркало на подставке. Руджиери только что снял с него черное покрывало и поставил перед ним табурет.

— Садитесь, — велел он, и я повиновалась.

Колдун шагнул к алтарю и вынул из клетки белого голубя. Птица доверчиво устроилась на его руке, и тут Руджиери резко и грубо свернул ей шею. Сверкнул кинжал, голова голубя упала на пол, кровь залила белые перья. Руджиери взял с алтаря перо, обмакнул его в кровавый обрубок и вывел на стали странные варварские буквы. Мое отражение покрыли красные заклинания. Зеркало было почти полностью исписано. Руджиери отложил мрачную чернильницу и перо и встал позади меня.