Снайперы Сталинграда

Когда «шестерка» подошла к берегу метров на семьсот, наблюдатель оживился, видимо, получил команду. Оба миномета присоединились к артиллерийскому обстрелу. Навесной огонь не бывает точным, но миномет выигрывает скорострельностью и способен выпускать два десятка мин в минуту.

На бронекатер обрушился град разрывов. Смысла в этом обстреле было немного, мины не пробьют броню катера. Разве что при удачном попадании выведут из строя пулемет или контузят кого-либо из экипажа.

Дело было в другом. Дивизии и полки Красной Армии, защищавшие город, занимали узкую полосу берега шириной 200–300 метров. Их снабжение осуществлялось в ночное время водным путем, через Волгу, которая достигала напротив города ширины два километра.

Любое судно подвергалось немедленному обстрелу с высот (в том числе с Мамаева кургана), откуда Волга просматривалась как на ладони. Требовалось не только топить русские корабли, баржи, лодки, но и внушить морякам мысль, что попытки преодолеть Волгу хоть днем, хоть ночью смертельно опасны.

На рассвете, когда Ермаков вместе с напарником пробирались к своей позиции, орудия с холмов накрыли деревянную баржу, набитую пополнением. Баржа стала тонуть после второго попадания. Красноармейцы прыгали через борта, многие застряли в трюмах. Утром было относительно тихо, и в промежутке между взрывами слышались крики тонущих людей. Вода в Волге в начале октября уже холодает до такой степени, что редкий пловец продержится больше четверти часа.

Красноармейцы бросали оружие, каски, стаскивали с плеч вещмешки, избавлялись от поясов с подсумками. Тяжелые шинели и ботинки тянули ко дну, развязавшиеся обмотки полоскались зелеными лентами, захлестывали ноги. Почуяв добычу, бойцов добивали из пулеметов, непрерывно сыпались мины. Оглушенные, растерянные, люди исчезали в темной воде. Несколько человек сумели поймать спасательные круги, цеплялись за обломки досок, но их расстреливали, как в тире.

Человек десять вынесло течением на песчаную косу. Кто-то лихорадочно копал укрытие, другие прятались в воде, но заскучавшие за ночь немцы полосовали из пулеметов стометровый клочок суши вдоль и поперек. У кого-то из бойцов не выдерживали нервы, они метались по островку и падали один за другим, скошенные очередями.

Но двое-трое, наиболее собранные и хладнокровные, выкопали под огнем ямы в песке и замерли. Если нервы выдержат до вечера, то их подберут снующие по ночам взад-вперед весельные лодки.

Возможно, немецкий наблюдатель ожидал повторения утренней удачи и приподнялся, чтобы лучше видеть, как топят упрямый бронекатер. Над краем кирпичной стены торчала голова в каске и верхняя часть туловища. Наверняка немец чувствовал себя в безопасности под грохот десятков стволов, а молчание русских придавало еще больше уверенности.

Пуля, вылетевшая из ствола трехлинейки со скоростью девятьсот метров в секунду, попала наблюдателю под левую ключицу и, наискось прошив тело, вышла под правой лопаткой. Звук выстрела немец услышал с запозданием, пытаясь удержаться пальцами за выступы кирпича.

Телефонист бросился к своему товарищу, подхватил его под мышки, собираясь осторожно опустить на пол. Андрей двинул затвором, выбрасывая стреляную гильзу, и снова нажал на спуск. Телефонист, вскрикнув, отпустил тело наблюдателя и зажал ладонями нижнюю челюсть, которую раздробила пуля.

Он стоял неподвижно, оцепенев от болевого шока, и Ермаков мог бы его добить. Но зная по опыту, как опасны эти вторые и третьи выстрелы с одной и той же позиции, он поднялся и позвал напарника:

— Ларька, уходим!

Но Ларион Кузовлев уже нажимал на спуск, целясь в минометчиков. Он запоздал. Головы в касках мгновенно исчезли в укрытии после выстрелов Ермакова. 19-летний колхозник из деревни Логиновка, увидев, как метко бьет Ермаков, решил тоже отличиться, забыв все наставления.

Он промазал. Пуля подняла фонтанчик кирпичной крошки, а Ларька, рыча от злости, дергал затвор, собираясь выстрелить еще раз. У Кузовлева за первый год войны пропали без вести отец и старший брат. Наверное, сгинули. Ларька рвался за них отомстить.

Ермаков залепил ему затрещину и потащил вниз по лестнице. Это был самый опасный, простреливаемый участок. Андрей намеревался его преодолеть сразу же после выстрела. Но неожиданная задержка — ненужная стрельба упрямого помощника отняла минуту, которая могла стать для них последней.

Пулеметчики в дальнем окопе развернули свой МГ-34 и ударили по лестничному пролету. Веер пуль откалывал куски кирпича, обрушил пласт штукатурки. Ширкнуло по бетонной ступеньке, сплющенная пуля, отрикошетив от стены, ударила Андрея в бедро. Высунулись из окопов минометчики и стреляли наугад из карабинов в облако известковой и кирпичной пыли.

Ермаков отчетливо услышал удар пули. Помощник присел и, схватившись за локоть, застонал от боли. Андрей тащил его прочь. От прицельного огня их защищала пыль.

Молодой немецкий офицер, в куртке с многочисленными нашивками, встал в проеме. С пояса дал несколько точных очередей, приближая дорожку разрывных пуль к мелькавшим среди развалин русским снайперам.

Их спас ротный «максим», открывший ответный огонь. Офицер брезгливо стряхнул крошки кирпича с плеча и шагнул за проем стены. Не слишком спеша, но и не медля, зная хорошую прицельность неуклюжего русского пулемета. Ермаков и Кузовлев, пробежав метров сто, нырнули в проем между сваленным чугунным забором и сломанным тополем.

Тополя в Сталинграде растут высокие, метров по двадцать и больше. Но древесина у них хрупкая, и взрывная волна или попадание снаряда ломает дерево толщиной в два обхвата, как спичку. Это место Андрей уже использовал в качестве засады. Однако нагромождение бетонных столбов забора, чугунных прутьев и ворох ломаных ветвей невольно привлекали внимание.

От таких мест лучше держаться подальше, выбирать что-то более неприметное. Тополь уже жгли из огнемета, ветки наполовину выгорели и обуглились, под ногами хрустели угли. Устроившись под бетонным столбом, Ермаков попытался снять с напарника телогрейку. Тот закричал и отполз на пару шагов:

— Больно! Рука, наверное, оторвана, — жаловался Ларька.

Рукав телогрейки был насквозь пропитан кровью. Андрей отрезал рукав по шву и стал тянуть от плеча. Кузовлев снова закричал, а от ближнего дома резанула одна и другая пулеметная очередь.

— Терпи, — шептал Ермаков. — Сейчас мины запустят, и конец нам из-за твоей дури.

Как в воду глядел. Пулемет отработал еще несколько очередей, а затем полетели мины. Обычно за снайперами охотились настойчиво, не жалея боеприпасов. И сейчас рванули сразу пять-шесть мин. Немцы не успели разглядеть, куда нырнули русские снайперы, и не спеша обрабатывали подозрительные места.

Несколько мин и пулеметных очередей всадили в завалившуюся трансформаторную будку. Мина выбила растрескавшуюся кирпичную кладку у двери. Кусок стены отвалился вместе с металлической дверью.

Внутри лежали тела наших бойцов. Отчетливо виднелись бурые повязки. Сюда санитары приносили раненых, чтобы потом забрать. Но в ожесточенных сентябрьских боях, когда немцы объявили, что Сталинград взят, наши роты и взводы гибли порой до последнего человека.

Об этих раненых уже некому было позаботиться. Так они и остались в трансформаторной будке, в рваных окровавленных гимнастерках, распухшие, с лицами и кистями рук, объеденными крысами. Лежали они здесь давно, ветер разносил запах гниющего мяса.

Не обращая внимания на падающие мины и стоны напарника, Ермаков стащил излохмаченный рукав. Пуля пробила предплечье, сантиметров на пять ниже локтевого сустава. Из выходного отверстия торчали осколки костей. Тяжелая, нехорошая рана. Сейчас Ларька еще крепится, а через час-два ослабеет, вряд ли сможет идти.

На перевязку ушли оба индивидуальных пакета. Шину Андрей смастерил из двух небольших веток и примотал руку к груди.

— Разрывная пуля-то? — спросил Ларька.

— Нет, обычная. Но кость перебита, надо быстрее к своим выбираться.