За нами Москва!

Впрочем, Волков предпочитал не задумываться о таких вещах хотя бы потому, что, рассуждая логически, его дело уже было проиграно. Немцы снова одержали верх, Красная Армия в который раз откатилась назад, фронт снова придвинулся к Москве, и все усилия тихомировской дивизии пошли прахом. По здравом рассуждении, лейтенант Волков потерпел поражение, и в такой ситуации плен представлялся вполне разумным выходом. Наконец, можно было пустить себе пулю в лоб и предоставить красноармейцам самим решать, что им делать дальше. По крайней мере, это будет лучше, чем получить ту же пулю между лопаток от кого-то из своих людей. Еще сутки назад такая мысль даже не пришла бы ротному голову, но вчерашний разговор с комиссаром посеял в нем сомнения. Гольдберг, без сомнения, старше и опытнее, но, положа руку на сердце, Волков не знал, что лучше — быть убитым теми, кому доверяешь, или каждую минуту ждать предательства.

Рота быстро прошла через рощу и вышла к опушке — дальше начиналось относительно ровное поле, поросшее кустарником. Здесь словно заспорили лес и топь и, так и не решив, кому отдать землю, превратили ее в как бы болотце, покрытое вроде бы деревьями. Жаркое лето подсушило почву, так что можно было идти, не проваливаясь, но высокая густая трава, кочки и кусты замедляли движение. Вдоль леса мимо болота тянулась дорога, пока пустая, но одного грузовик или мотоцикла хватит, чтобы обнаружить пробирающихся через открытое пространство людей. Волков и Медведев торопили бойцов, однако раненые связывали роту, заставляя подстраиваться под их небыстрый шаг. Наконец красноармейцы подошли к невысокому, но длинному холму, поросшему чахлыми сосенками. Здесь болото подходило к дороге ближе всего, грунтовку от затянутой тиной гнилой воды отделяла только песчаная гряда высотой метров восемь. Дальше начинался лес, настоящий лес тянущийся на север и восток на десятки километров массив, пусть в проплешинах отвоеванных у него полей, в вырубках и болотах, но все же лес. Он давал надежду на спасение, на выход к своим, Волков изо всех сил подгонял людей, стремясь как можно скорее уйти с поросшей кустарником пустоши. Рота уже поднималась, когда спротивоположной стороны на холм выскочил Берестов со своими людьми. Они бежали пригибаясь, и старший сержант несколько раз махнул рукой в сторону от дороги. Волков резко повернулся к бойцам:

— Старшина, быстро вниз с холма, Зверев, с пулеметом со мной наверх, Шумов, ты тоже, ты, ты и ты, без команды не стрелять. Денис, если начнется пальба — понизу бегом к лесу, пока мы отвлечем, в бой не лезь, выведи людей. Держи карту, выйдете к вырубке — ждите нас два часа, потом идите на восток. — Лейтенант вынул из полевой сумки трофейную карту и сунул ее Медведеву: — Если все будет тихо — просто сидите на месте, никуда не дергайтесь. Понял?

— Есть.

По гребню холма тянулся густой кустарник, и ротный бросился к нему, знаком подзывая к себе Берестова. Плюхнувшись на живот, лейтенант ужом протиснулся под ветвями туда, где склон резко скатывался к дороге. Отсюда грунтовка была как на ладони, рядом возились Зверев и его второй номер, готовя пулемет к стрельбе, судя по шороху, вокруг занимали позиции остальные красноармейцы.

— Интересно, что он там засек? — Гольдберг поправил очки и принялся пристраивать немецкий автомат. — Черт, как из него лежа неудобно стрелять, хоть плашмя клади.

— Валентин Иосифович, вы-то что тут делаете? — зашипел Волков.

— Присутствую, — невозмутимо ответил еврей, — как и положено комиссару. Моторов кстати, не слышно, значит, это не грузовики и не мотоциклы.

Рядом зашуршали кусты, и слева от комроты возник Берестов. Лицо у бывшего белогвардейца было странное, он морщился, словно от боли или от презрения. Осторожно просунув под ветками винтовку, он ловко прикрыл ствол травой и только тогда повернулся к командиру.

— Ну, что там? — нарушил неловкое молчание Волков, — Пехота?

— Можно сказать и так, — сквозь зубы ответил бывший белогвардеец.

Он сорвал травинку, сунул в рот, затем выплюнул.

— Немцы пленных гонят, — сказал он спокойно.

— Каких пленных? — не понял лейтенант.

— Наших. — Берестов уже полностью овладел собой. — Бойцов Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Много, несколько сотен. И даже командиров.

— Как пленных? — повторил Волков.

— Так Да вон они.

Но ротный уже и сам видел мельтешение между деревьев, и вот из-за поворота лесной дорог показались первые красноармейцы. Волков, не веря своим глазам, смотрел, как по грунтовке тянутся десятки и десятки советских бойцов. Бывших бойцов. Без строя, без порядка, пленные шли, даже не шли, брели, и это зрелище было страшнее, чем вид убитых или даже разорванных на куски. Из людей словно вытащили какой-то стержень, и вот они медленно двигаются вперед, вяло переставляя ноги, кто-то без ремня, кто-то без пилотки, кто-то без сапог. И форма, еще вчера, наверное, сидевшая на многих аккуратно и даже молодцевато, вдруг стала мятой, жеваной, отвратительно грязной. «Стадо, — внезапно подумал лейтенант, и, словно подтверждая его мысль, один из немцев — конвоиров вдруг ускорил шаг и ударом приклада загнал выбившегося красноармейца обратно в строй. — А эти — овчарки». Над дорогой повис странный, выворачивающий душу шум сотен шаркающих ног, перемешанный с глухим бормотанием. Время от времени в него врезались резкие выкрики немецких команд. Волков осторожно двинул вперед трофейный карабин — до пленных и до охранников было рукой подать — не больше двадцати метров.

— Что вы собираетесь делать, товарищ лейтенант? — быстрым шепотом спросил Берестов.

— Мы можем их освободить, — так же тихо ответил ротный.

— Освободить? Кого? Для этих война уже кончилась.

Вне себя от гнева Волков повернулся к белогвардейцу, но комиссар крепко взял ротного под локоть.

— Судя по длине колонны, здесь несколько сотен человек, — Гольдберг словно бы размышлял вслух, проговаривая слова тихим, но четким потоком, — а немцев в охране — от силы три десятка. И автоматы я пока увидел только у троих, остальные с винтовками. Если бы эти люди действительно стремились освободиться, они бы смяли охрану и попытались сбежать еще в лес. Но, судя по всему, они и не думали это делать.

Лейтенант чувствовал, что в словах комиссара и Берестова есть свой резон, и от этого на душе было еще хуже.

— Может, они просто пришиблены, — прошептал он, — может, если мы…

— Возможно, кто-то и попытается сбежать, — тихо сказал белогвардеец. — Но другие, поверьте мне, просто лягут на землю и будут пережидать стрельбу. А из тех, кто разбежится, большинство, подумав, сдастся снова.

Колонна шла мимо. У некоторых пленных на теле были грязные, окровавленные повязки или открытые раны.

— Они могли попасть в плен ранеными, в бессознательном состоянии… — Лейтенант ухватился за эту мысль, как за оправдание всем людям что шли сейчас в неволю, подгоняемые немецким оружием.

— Кто-то — наверняка, — шепотом согласился белогвардеец. — Но подумайте вот о чем: у нас с десятью ранеными проблем хватает. Пусть даже мы перебьем охрану, и что? Нам на шею свалятся десятки новых.

— Давайте смотреть правде в глаза, — еле слышно сказал комиссар. — Так или иначе, но эти люди УЖЕ в плену. И попыток вырваться не делают. А у нас там внизу — четыре десятка вооруженных бойцов, боевая единица Красной Армии. И жертвовать ею ради ТАКИХ я считаю неправильным.

Услышь он это от кого-то другого, лейтенант решил бы, что разговаривает с трусом. Но, едва оказавшись в дивизии, он узнал, что комиссар семьсот тридцать второго Гольдберг — это человек отчаянной храбрости. И сейчас этот самый комиссар Гольдберг, вместо того чтобы поддержать его, лейтенанта Волкова, порыв, советует отсидеться в кустах, пока немцы угоняют в плен наших бойцов. Ротный пристально вглядывался в проходивших мимо людей. У большинства на лицах не было ничего, кроме бесконечной усталости, опустошенности, несколько раз он с радостью замечал стыд и злость. И вдруг Волков вздрогнул: в середине колонны шел сержант, и на широкой его физиономии сияло такое облегчение пополам с радостью, что лейтенант невольно шевельнул карабин.