Илья Муромец.

— Против воли хакана пойдешь? — испуганно спросил Загоняй.

Десятник помолчал, собираясь с мыслями.

— Нельзя идти только против воли Вечного Синего Неба. Калин пусть сперва свою голову на плечах сохранит.

К заветной балке Бурко подъехал чуть за полночь, судя по сопению, намаявшийся за ночь богатырь задремал, и, чтобы разбудить друга, мудрый зверь слегка взбрыкнул и поднялся на невысокие дыбочки. Илья судорожно всхрапнул и едва успел ухватить коня за гриву, чудом удержавшись в седле.

— Просыпайся, млад ясен сокол, приехали, — проворчал Бурко.

— Шутки у тебя, Жеребятович, прямо скажем, неумные, — Илья тяжело соскочил на землю и с опаской заглянул в овраг. — Темно — хоть глаз выбей, ноги бы не поломать. Ты вот что, друг гривастый, посмотри тут пока, а я вот там, пониже, огонь разведу, с факелом дело повеселее пойдет.

— Давай, — мотнул головой конь.

Муромец уже высекал искру, когда Бурко окликнул его:

— Илья...

— Ну? — Богатырь поднял голову и немедленно угодил кресалом по пальцу...

— Все, Илья Иванович? — вежливо спросил конь, когда Муромец наконец замолчал.

— Ты говори, говори, — сквозь зубы процедил Илья, палец распухал, хорошо хоть не сломал ничего.

— Илья, ты вот что... — Бурко как-то странно замялся.

Богатырь, бережно раздувавший малую искорку, что соскочила наконец с кремня на трут, терпеливо ждал, когда его копытный товарищ соизволит досказать.

— Ты, Илья, достань мне чалдар [42]персидский, пожалуйста, — тихо сказал конь.

От неожиданности Муромец чуть не задул едва разгоревшийся огонек.

— Чего-о-о? — вслух удивился богатырь, — Это который с перьями? Ты ж его не выносишь?

— Он красивый, — просто ответил Бурко. — Так с ним по степи мотаться — дурнее не придумаешь. Но уж коли погибать — так чтобы весь налобник в самоцветах и перьях...

— Ага, — сообразил Илья. — Нет, ну отчего же, дело понятное, только у тебя ведь теперь вместо налобника рыло железное страхолюдное. Ладно, что-нибудь да придумаем, я тогда еще уздечку золотую достану, стремена серебряные, потник шелковый, ну, как положено.

— И седло вызолоченное.

— И седло, — кивнул Муромец, поднимая факел. — Ужо они от одного твоего вида разбегутся. Я пошел.

Оставшись один, Бурко фыркнул, несколько раз ударил землю копытом, выбивая здоровенные комья земли. Вот ведь смешное дело — будь ты хоть десять раз богатырский конь, хоть сто раз грамотный, а останешься один ночью, да не в теплой конюшне, а вот так, посреди степи, и сердце в копыта уходит, и каждый куст невесть чем кажется. Где-то к северу завыл волк, и тут же от реки донесся такой же заунывный ответ. Прислушавшись, Бурко разобрал: старый, опытный вожак велел молодым живорезам уходить с Днепра. Люди опять затевали большую войну, скоро всем степным падальщикам будет вдоволь мяса человечьего и конского. Но до поры нужно затаиться, чтобы не попасть под копье или стрелу, затаиться и выждать. Бурко захрипел, чувствуя, как разгорается в нем древний конский гнев на все серое племя. Встав на дыбы, он яростно заржал, вызывая ночных тварей на бой. Ответа не было, могучий зверь знал, что во всей степи не найдется волка, что встанет поперек дороги богатырскому коню. В овраге загремело, и наружу вылез Илья, нагруженный конским доспехом.

— Ты чего орешь? — удивился богатырь, складывая на землю лязгающие половины накрупника.

— Волков гоняю, — мрачно ответил Бурко.

— А-а-а, — понимающе протянул Муромец. — Дело доброе. Слушай, золоченого седла нет, видно, Алешка утащил. Давай я тебе кипарисовое возьму, то, что с алыми подушками?

Не дожидаясь ответа, он скатился вниз и снова нырнул в пещеру, слабо освещаемую чадящим факелом. Один за другим появлялись на тьму части конского убранства, потом самого Ильи новые доспехи, потом трои копья долгомерныя дубовыя (в меловой норе дерево не гниет и жук его не точит), трои палицы булатныя (если с вражьим богатырем съехаться, то шипастые или пластинчатые маковки только и отлетают, одной не обойдешься), кинжалище булатный же (доброе оружие, если на врага сверху усесться) и, наконец, новый богатырский меч. Последними Илья вынес подаренные киевлянами одежды и сапоги.

— Ну вот, — заметил он удовлетворенно. — Теперь и на честный бой, на побраночку выйти не стыдно.

Богатырь быстро расседлал коня, привычно осмотрел спину, быстро почистил щеткой из жесткой кабаньей щетины, затем накинул новый шелковый потник, точно уложил красивое седло, застегнул, не затягивая, подпругу. Поменял стальные стремена на серебряные, наконец, пришла очередь доспехов. Не сразу Илья понял, как нужно укладывать чешуйчатые половины конского панциря так, чтобы нигде не жало, не терло, не давило, но под руководством коня наконец уладил броню как полагается. Теперь надлежало вооружиться самому, Муромец быстро переоделся в воинское, пристегнул пластинчатые наколенники, на плечи тяжелой лавиной скользнула кольчуга. Ремни брони уже подогнали как надо молодые дружинники, и, замкнув стальные петли на боках, Илья вдруг почувствовал странное спокойствие — русская сталь надежно закрывала сердце. Богатырь прицепил к луке тяжелый шлем, затянул подпругу и взлетел в седло.

— Отожрался ты в погребе, Илья Иванович, — укоризненно переступил ногами Бурко.

— Я там на хлебе и воде тяжкую долюшку свою менял, — невозмутимо ответил Илья. — С голоду опух.

Бурко ржанул, затем ударил землю копытом, Муромец выдернул из земли копья и положил их поперек седла — благо не в лесу, не зацепишься.

— Ну что, в Киев? — больше для порядка спросил конь.

— В Киев, — глухо сказал богатырь, — Там заждались поди.

Загоняй вел свой десяток на север. Тот, кто хочет уйти из воли могучего Калина, не должен сразу бросаться домой, на этом пути его поймают сторожи. По совету отца старший сын сперва направит коня дальше в урусские земли, и лишь через день пути повернет на восток, к родному Жаику. Там они соберут стада и погонят их через перевалы за Камень. И где степь мешается с лесом, где травы густы, а вода сладка, там Калин их не достанет. Размышляя об этом, немолодой уже воин не заметил, как задрожала земля, и лишь внезапный порыв ветра заставил его поднять голову. Сдавленно захрипел Разгоняй, луна тускло блеснула на начищенных, словно стекло, пластинах стального доспеха, и Загоняй понял, что ни ему, ни братьям Жаика не видать. Словно зачарованный, смотрел печенег на огромного воина, что неведомо как оказался прямо перед ними в ночной степи. От горла до колен гигант был закован в светлую сталь, и зверь под ним (зверь, не бывает таких коней!) тоже неярко светил стальной чешуей. Десять долгих биений сердца все молчали, наконец воин открыл рот, и гулкий голос выговорил по-печенежски:

— Ну, удалы добры молодцы, куда собрались на ночь глядя?

Не было в этом голосе ни ярости, ни злобы, и, страшась упустить надежду, что мелькнула вдруг рыжим лисьим пятном, Загоняй просто и честно ответил:

— Домой бежим, от Калина.

— Ну, — удивился урус. — А чего не с ним, не на Киев?

— Отец сказал — хакану удачи не будет, — с этим урусом нужно было говорить честно, только в этом оставалось спасение.

— Умен у тебя отец! — засмеялся всадник, и глухо вслед ему заржал из-под стальной маски боевой конь. — А сам он где?

— Прямо за мной едет, — вздохнул Загоняй.

— А-а-а, — теперь вижу, ответил урус. — А чего это он к седлу привязан? Эге, да уж не он ли на меня днем с арканом бросался?

Загоняй сжался в комок.

— Эк его, болезного, — покачал головой могучий воин. — Ну, ладно, раз уходите — скатертью дорога.

Загоняй облегченно вздохнул.

— По пути не шкодьте, людей наших не бейте, узнаю — нагоню и порублю. Да вдоль Днепра не ходите, — поучал мужик. — На сторожу наскочить можно. Бывайте.

Он отъехал в сторону, пропуская печенегов. Загоняй тронул коленями присмиревшую лошадку и уже почти проехал мимо уруса, когда новый голос, погромче первого, но глухой, словно из-за стены, спросил:

42

Конский убор.