Тюрьма

Жулики гуляют молча. Должно быть, разочарованы из-за побега, которого не было, хотя то, что так много парней взволнованы этим, кажется нелепостью. Вместо того, чтобы надеяться, что кто-то поднимет своим поступком их боевой дух, им самим следовало бы сбежать отсюда. Интересно, думаю я, на каких автомобилях они ездили, на классике или на старых драндулетах, качество или количество, спизжеиные или просто отремонтированные; и я киваю, сидя за рулем «Мерседеса», несущегося по склону, блудный сын возвращается к своей маме, набирает скорость и уносится прочь из Семи Башен; рядом со мной сидит Рамона, мы едем в сторону океана, к торговым судам, мы решаем, куда отправиться, в Ныо-Орлеан или на мою родину; и Капитан вместе со своей командой свистит, приглашая меня на борт, молодая жена машет ему с моста, это его последний трансатлантический вояж перед тем, как осесть на Бали. Я обрываю себя, я знаю, что если усну, то проведу бессонную ночь, щелкают четки, я слышу топанье ног, и я оборачиваюсь на яростные крики и вижу, что жулики пиздят друг друга.

В полицейской камере, помнится, можно было въебать кому-нибудь и вырубить его, но на этом все. Мне интересно знать, может, они братья или кузены, а дерутся как заклятые враги, каждый стоит на своем, каждый жаждет крови, удары отскакивают рикошетом, их ослабшие руки не могут бить. Они начинают бороться, падают на землю и катятся, катятся, раздирая одежду, сваливаются в пробоину и возят друг друга по гравию, маленькие капли крови разбрызганы по коже. Один придавливает другого к земле, бьет его головой об асфальт, схватив за волосы, раздается глухой костный звук; и мне, наверное, нужно попытаться оттащить его, я вижу, как к ним торопятся двое надзирателей, но останавливаются и улыбаются; и я оглядываюсь, вижу, как победивший поднимает голову своего братца для фатального удара, и вот я уже встаю, я рад, что он медлит, а надзиратели все смеются. Видимо, к нему вернулся здравый смысл, он толще, в нем чувствуется больше достоинства, он отпускает голову братца, кладет ее на землю, наклоняется и опускает лоб на плечо человека без сознания и так и замирает, надзирателям неуютно, они уходят. Победитель встает и поднимает болтающегося лузера, с трудом удерживает в руках его тело, он тащит своего братца наверх, и у него от напряжения подкашиваются ноги.

Снова слышно щелканье четок, их ритм, проходит полдень, мы едим суп и хлеб, и еще один день заканчивается; и когда нас запирают наверху на ночь, я играю с Франко в шахматы, я постепенно постигаю эту игру, теперь я могу защитить своего короля лучше, чем когда играл с Элвисом; и если я выигрываю у своего друга, я немного расстраиваюсь, не зная, переживет ли он еще один проигрыш. Когда я сыграл в первый раз, я понял, что сконцентрироваться трудно, но это хороший способ убить время, я осознаю, что именно поэтому они так часто играют. По первому впечатлению я понял, что у Франко не слишком хорошо получается, я знаю, он болезненно относится к этому, мечтает, чтобы Элвис когда-нибудь дал ему выиграть. Мы отыгрываем пять партий, и я проигрываю каждую. Может, сегодня мне удастся выиграть.

Когда засов отдергивается и камера открывается, мы оборачиваемся и видим, что с кривой улыбкой на лице в камеру входит Элвис, на его плече висит сумка, и он идет легким шагом. Он идет по проходу, и лунатики машут ему, остальные пожимают руки и кивают. Его возвращению искренне рады, он выглядит растроганным; и в такие моменты, как этот, в маленькие короткие мгновения я чувствую полное единение с этими людьми из корпуса С. По сравнению с тем, каким Элвис ушел, он выглядит лучше, значительно лучше, чем когда он был в тюрьме, но он обнимает меня и Франко и спрашивает, как мы тут, осматривает комнату, смеется, принюхивается и смотрит, как открывается и закрывается зеленая дверь и говорит нам, что он соскучился по сафари. Он просто не успел привыкнуть к больничным чистым туалетам и автоматическому смыву, мягкой туалетной бумаге и набитым матрасам; я должен увидеть животных, мой друг, морских угрей и питонов; он ставит сумку на кровать и исчезает. Франко тотчас же оживляется, аккуратно складывает шахматные фигуры в носок, в котором он хранит их, прячет его под одежду вместе с доской, и наша игра закончена.

Элвис возвращается, усаживается и рассказывает нам о своих каникулах, и эта долгая история необычна для такого парня, но мы ловим каждое его слово, внимаем, слушая подробности его операции, рассказ о хорошей еде и пышных медсестрах. Он говорит, что он рад своему возвращению, он беспокоился из-за того, что его могли занять, и тогда ему пришлось бы коротать дни в корпусе Б. Он справился со смертью, и за ним сохранилась его старая кровать, а когда он боялся, что ему повредят мозг или у него начнется гангрена, на самом деле больше всего он переживал, что эта опухоль окажется злокачественной. Его убедили, что это не так, и камень спал с плеч. С ним обращались как с королем, и хотя рядом находился надзиратель, на случай, чтобы он не попытался бежать, он был почти свободен. Он смеется, запрокидывает голову и говорит, что чувствует себя на десять лет моложе, что человек может выжить в тюрьме, но не может пережить злокачественную раковую опухоль. Он называет это внутренним врагом.

Я познакомился с Элвисом только два месяца назад; и все, что я знаю о нем, это то, что он сам говорил мне, он рассказывал мне о свои путевые истории и делился планами на будущее, говорил, что любит рок-н-ролл и американский образ жизни, но у меня такое чувство, будто я знаю его всю жизнь. Если бы я был ребенком, а он был бы моим папой, то я бы гордился им. У него есть мечты и моральная стойкость. Он никогда не продастся, никогда не пойдет на компромиссы вразрез со своими принципами и никогда не склонится перед судьей или директором. Это дух дороги. Первое впечатление остается навсегда, я вспоминаю, как я в первый раз вошел в этот корпус, напуганный чужестранец, по спине бежали мурашки, тошнота сжирала внутренности, и именно Элвис сделал так, чтобы я почувствовал себя легче, протянул мне руку помощи.

Он рассказывает нам о медсестрах, о цвете их волос и форме их губ, о том, как они двигались, о том, как уважительно с ним обращались, скорее как с мужчиной, нежели как с опасным преступником. Они спрашивали надзирателя, что же он такого совершил, когда выяснилось, что он вез поддельную валюту, это их не испугало, а когда он рассказал им свою версию случившегося, они разозлились на то, что он вообще оказался в тюрьме. Разозлились и возмутились, узнав, что он находится в тюрьме без суда и следствия. И Элвис дразнит нас своими долгими описаниями того, как он принял горячий душ тут же по прибытии, а его одежду забрали и выстирали в стиральной машине. Медсестры выдали ему пижаму и белую рубашку, а кровать была заправлена, с накрахмаленными простынями и наволочками. Он был в безопасности, и после операции ему приносили еду на подносе, а когда он смог ходить, он шел в столовую, садился за стол и ел с помощью металлического ножа и вилки, и та пища полезной и в ней не было жира. Этой еды было много, так много, что он не мог съесть всего того, что было на тарелке; и ему было стыдно выбрасывать хоть кусок, сначала ему было больно есть, но потом все пришло в норму. Он читал газеты и журналы, смотрел телевизор, разговаривал с женщинами и прекрасно проводил время. Мы слушаем его с благоговением и хотим услышать еще больше.

К нему пришел внимательный доктор, рассказал ему об операции, и он успокоился, а после операции хирург пришел посмотреть его и стал задавать все те же вопросы, уважаемый человек лет пятидесяти; и он даже расспрашивал его об условиях жизни в Семи Башнях, а услышав подробности, с отвращением качал головой. Когда они повезли Элвиса в операционную, он уже успокоился, если он умрет, значит, такова его судьба, по крайней мере, он умрет не в тюрьме. Хотя он с пренебрежением относится к понятиям судьбы и кармы, он верит то, что все можно победит силой воли. Должно быть, дело в успокоительных средствах, но он считает, что это нечто более глубинное. Но, конечно, он выжил, и к нему снова пришел хирург и сказал, что его опухоль — доброкачественная. Здоровье человека — это самая важная в жизни вещь. Мы должны понимать этот факт. А теперь ему нужно заняться судебным заседанием.