Белое отребье (White Trash)

С того дня он перенаправил свою энергию на то, чтобы все исправлять, хотя он не был виновен в преступлении, его решимость помогать тем, кто менее успешен, чем он сам, окрепла как никогда. Он совершал ошибки. Ошибкой было его обращение со щенком и этот визит к проститутке, но с девушкой был всего лишь акт благотворительности, который ужасно закончился. Все эти годы после инцидента воспоминания приводили Джонатана Джеффриса в тоску, и он решил не задумываться о несчастной смерти, вместо этого снова стал созерцать аэропорт, попивать шампанское и улыбаться своему отражению.

17

Стоя перед витриной зоомагазина, Руби пыталась разглядеть, что происходит внутри, взгляд нырнул в кипу пластиковых костей и пружинистых мячиков, плетеную корзину, полную отделанных кожаных ошейников, пустые таблички для кличек животных, а затем заводные мыши, кусочки мяса в желе для кошек и собак, одеяла и упаковки кошачьей мяты, стеклянный бачок с картонной лестницей, предлагавшийся в полцены, сумки с семенами подсолнечника и деревянной стружкой. Она смотрела в отражение и видела женщину, нагруженную сумками, и маленькую девочку рядом, помогавшую ей.

Лицо не было ей знакомо, и Руби продолжила вглядываться в глубину зоомагазина, дальше, вот груда серебряных клеток, пластиковых колес для белок и хомячков, стена из серебряных карасей, облицованная внутри и снаружи разрушенными корабликами, а звездой этого шоу была собачья конура, в которой сидел черный щенок с огромными лапами, слишком большими для его тела, клоками белого вокруг когтей, каучуковым носиком и глазами, которые смотрели прямо на нее, и он поднялся и завилял хвостом, большим розовым языком облизал губы, и ей захотелось знать, что же он такое увидел, что он подумал, помнит ли другую жизнь, и ей захотелось найти кирпич и разбить окно, чтобы забрать его с собой домой, и она заметила котят, которые карабкались друг на друга, полусонные, и она забрала бы их всех: и щенка, и котят, и белок, и хомячков, – она знала, что дальше этих желаний она не пойдет, полицейский шлепок по плечу, Чарли Париш стоит за ее спиной, как будто он явился прямо из тротуара, сквозь канализационный люк, она следила за ним, отклоняясь вперед и назад, ловя и выпуская его из фокуса, ждала его здесь и вот все равно вздрогнула, рой бабочек порхает в животе, Чарли вдвое больше своего нормального размера, стекло изменяет пропорции начисто.

– Поймал, – засмеялся он, придвигаясь ближе, и теперь он стоял прямо рядом с ней.

– Ты меня напугал. Ты пришел из ниоткуда.

– Я думал, ты видела меня в окне. У тебя был такой вид, как будто ты кого-то узнала. Улыбалась и все такое.

– Я смотрела на щенка, вон там, видишь, рядом с полками.

Они стояли, сплющив носы стеклом, и мир позади полностью исчез.

– Он машет хвостом, такой радостный, – сказала Руби. – Я хотела бы, чтобы он был моим, чтобы я забрала его с собой домой. Правда, он красивый? У меня была собака, когда я была маленькой, и она была как раз такой же, почти что он сам, когда был поменьше. Ему, может быть, от силы месяц или два. Он такой маленький и такой хороший. Но это же несправедливо – держать его взаперти в квартире целый день, когда я на работе, ему будет одиноко. У меня же нет собственного сада.

– Тебе следует купить щенка. До тех пор, пока ты его любишь, он не будет против.

– Нет, это было бы несправедливо. С кем-то другим он обретет лучший дом.

– Может, и так. Кто-то его возьмет. Все с ним будет в порядке.

Они минуту стояли, глядя на щенка.

– Пойдем, кое-что есть в пабе. Сейчас быстро выпьем и пойдем.

Она помахала рукой щенку на прощание и на секунду почувствовала такую тоску, но это прошло, и они спустились вниз по центральной улице. Чарли слишком быстро снял бинты с лица, ему нужно было держать повязку, чтобы сохранить рану чистой, и швы стали меньше, кровь свернулась и потемнела, кровоподтеки стали желтыми. Все это время кожа заживает, и шрам не будет выглядеть таким страшным, он померкнет и станет частью Чарли, и она снова смотрела на цвета, печати швов в красных оттенках, которые скоро растворятся, и она всегда изумлялась способности тела восстанавливать самое себя, кожа растет и срастается вместе. После многих лет работы в больнице для нее все еще было чудом, что люди восстанавливаются после травм, и кожа и кости срастаются, это было волшебством, и они могут трансплантировать органы, которые приживутся и будут отлично работать, тело – фантастическая вещь, некоторые называют его храмом души, и она это вполне понимала.

– Как себя чувствует твое лицо? – спросила она.

– Болит, ты ведь знаешь. Могло быть и хуже. Вот так я на это смотрю. Они могли вырезать глаз или пырнуть меня в сердце.

Руби представила его грудь раскрытой, увидела, как сердце скользнуло обратно в грудную клетку, красивая операция, исполненная волшебниками-врачами, хирурги спасают жизни и для них это ежедневный труд, и она думала об этом вместо того, чтобы думать о травме, через которую прошла жертва, всегда счастливый конец.

– Будет выглядеть лучше, когда снимут швы и порез начнет заживать, – сказала она. – Все у тебя будет в порядке.

– Я стану похож на киношного бойца.

Руби скользнула своей рукой в его руку, и она знала, что она ему понравилась за те несколько минут разговора в больнице, что он чувствовал то же, что и она, и она не собиралась терять это, жизнь слишком коротка, так что когда узнала, что его выписывают, она пошла повидаться с ним, спросила, как он себя чувствует, и вынудила пригласить ее, сделала так, что это выглядело, как будто это была его идея, догадывалась, что Чарли стеснительный, даже несмотря на то, что работал на радио, видимо, легче говорить в тонкий эфир, чем с живым человеком.

– Я думала, ты сегодня утром на радио, но там мертво.

– Если честно, у меня не было настроения, в конце концов, рано или поздно это радио закроют. Я работал по вечерам, так что потом легко мог заниматься эфиром, затем высыпаться до трех часов, и пора было уже вставать. Мне нужны деньги.

– Нам всем нужны деньги.

– Тебе нужно жить, правда? Работа прежде всего. Радио – это в шутку. Я целый месяц работал в аэропорту, на доставке, на М25. Мы занимаемся всякими глупостями, но все это компенсируется радио. Это был первый эфир после перерыва.

Они шли мимо мультиплекса и входа в торговый центр, нижний паб переполнен наркоманами и алкоголиками, вполовину освещенная зона с бархатными сиденьями и без окон, где только музыка играет, Джимми Хендрикс и «Лед Зеппелин», она побывала там всего один раз, но это место было хорошо знакомо, три девчонки слоняются наверху со своими скейтбордами, прыгают на асфальтовом откосе, сухие растения, спаленные солнцем, с первыми уколами летнего дождя снова вскидывают свои головы, дождь в секунды становится потоком тяжелых капель с океана, капли дождя, окольцованные маслом, капля с кончика иглы, Руби стоит под навесом входа в магазин, облокотившись на решетку, китайские лошадки и часы с Микки Маусом видны сквозь панели, цыганские пони и полевая мышь на окраине города, по направлению к аэропорту, и лужа принимает форму, масляные разводы вымываются, ловят свет и создают причудливые фигуры, появляются лицо ее мамы и морда щенка, шурша на воде, мама гладит Бена по усталой старой голове, открывает банку с кусками курицы, и это сводит его с ума, он скулит и машет хвостом, пожирает все это за секунды, карабкается на диван к ним, приютился под одеялом, Джин Келли под шум дождя, щелкает пятками, небесный душ кончился, лужа недвижна, маленькие девчонки снова выскакивают на своих скейтбордах, наполненные пеной наколенники, болячки на локтях.

– Что ты хочешь делать? – спросил Чарли.

– Мне все равно.

– Давай, любое твое желание.

Она подумала минуту.

– Забери меня в отпуск. Одного дня будет достаточно. Несколько часов на пляже Испании.

Он рассмеялся, и они повернули за угол, Чарли провел ее в паб, людное место, там сидят в основном запойные мужчины, приходят сюда сразу после работы, и еще несколько женщин с мужьями или бойфрендами, шумная компания из пяти разряженных блондинок, сидящих за столом и стреляющих глазками, симпатичные, но раздутые, они среднего возраста, круглолицые, с весьма самоуверенным видом.