Страница 38 из 64
15
Руби подтянула Агги на себя и взбила ее подушки, поддерживая вес женщины одной рукой, поскольку другой она расправляла простынку и подтыкала ее под матрас, затем опустила больную так, чтобы она лежала под углом, у Руби тонкие, но сильные руки. Агги все еще было неудобно, и Руби еще пару раз подвинула ее назад и вперед, увидела артиста на трапеции, высоко на крыше тента цирка, трико отражало свет, блестки сверкали, стразы и бриллианты, а ниже клоун, загипнотизированный этим блеском, пудра талька сыплется на вечернее платье Агги, ты видишь с верхушки тента печальные улыбки химиотерапии, смазки и инъекции морфина облегчают боль.
Агги была рыхлой, уже достала Руби своим острым язычком, но она сидела там часами, и Руби это не раздражало, она была в цирке вместе с балеринами и укротителями львов, улыбалась, кивала, сидела рядом со своей мамой, держала ее за руку, была изумлена костюмами и животными из джунглей, нюхала тальк, и ей нравилось, что он делает кожу женщины белой, как у гейши, она говорила своей маме, что в один прекрасный день хочет стать гейшей, смотрела на клоунов и мечтала, чтобы у нее было такое же белое лицо и перевязанные ножки, но когда она стала старше, она стала плакать от вида клоунов, такие они были печальные, вытатуированные капли слез на печальном лице человека, кожа Агги розовая и смята как раз на том месте, на котором она спала, порезы уже не яркие, веснушки на переносице и маленькие жемчужинки в ушах.
Не то чтобы Агги отпускала дерзости. Руби не позволила бы такому произойти. Как только пациент начинает отдавать тебе ненужные приказы, можно тут же заканчивать с ним дело. Этот урок она усвоила рано, осознала, что глубоко внутри они хотели, чтобы она управляла их жизнями. Как дети, они нуждаются в том, чтобы чувствовать себя в безопасности, им нужно верить, что ты приходишь, чтобы наблюдать их болезни и в итоге отправить их выздоровевшими домой. Они пытались командовать, но как только начинаешь играть не по правилам этой игры, они тут же расслабляются. Они тебя проверяют, и когда ты получаешь с их стороны доверие, это ни с чем не сравнимое чувство, самый большой комплимент, который можно получить. А это просто – брать и давать, то же самое и в жизни, облегчать горечь, которая может задавить человека. Доброта не имеет стоимости, но если пациент груб, как могла бы быть Агги, у Руби было достаточно опыта, чтобы увидеть за этой грубостью страх или глубокую горечь, но она не была дурочкой, она поставила границу и держалась ее, поправляла низ кровати этой женщины, у которой рак угрожал органам, и смотрела в окно прямо на небо.
– Когда я была маленькой, – сказала Агги, и ее голос зазвучал неожиданно по-другому, так мягко, что Руби вздрогнула, – у меня была подруга по имени Дорис, и летом мы часто ложились на спину и смотрели на небо, смотрели, как плывут облака. Дорис сказала, что когда ты умираешь, твоя душа превращается в облако и ты вечно плывешь над миром, так что можно увидеть рай прямо там, над нами. Мой папа умер, когда я была младенцем, так что я никогда его не знала, но вот Дорис – ее папа умер, когда ей было шесть или семь, и она его знала. Я только видела лицо своего папы на фотографиях. Думаю, она это переживала тяжелее, чем я. Что касается меня, я всегда всему удивлялась.
Руби стояла рядом с ней, и ей хотелось плакать, протянуть руки и обнять эту женщину, как будто она была маленьким ребенком, как будто она была ее собственной мамой.
– Я не помню, поверила ли я ей вначале, но потом я стала об этом думать, и мне казалось, что это хорошая идея, лучше, чем быть засунутой под землю в гробу. Мне это нравилось, и мы вместе ложились на траву, и я видела лицо своего папы. Он всегда был там, высоко над нами, смотрел на меня, когда я шла в школу, плыл над горизонтом всю ночь и возвращался на следующий день. Он всегда был со мной, присматривал, и в один прекрасный день я тоже стану облаком и поплыву к нему, и мы двое сольемся в одно.
Вместо того, чтобы грустить, Руби собралась с духом, она подумала, что это была хорошая идея – создать свои собственные небеса вот так, сила позитивного мышления, и она представила Агги на траве, солнце сияет, а она мечтает.
– Я никогда не хотела быть звездой. Некоторые дети говорили, что ты превращаешься в звезду, но это слишком далеко, это просто точка, мерцающая светом. Они выглядели такими маленькими. По крайней мере, облако движется и меняет форму и цвет, как и человек. Мой папа умер от туберкулеза. Если бы он родился позже, он бы жил и я бы его знала.
Агги терпеть не могла находиться в больнице, и Руби ее в этом не обвиняла. Она перенесла две операции и химиотерапию, ложилась в больницу пару раз в год. Иногда нервничала, пыталась командовать, но когда ты видишь, что кто-то вот так страдает, имеет реальные шансы умереть, ты прощаешь ему большинство его проступков.
– Я не люблю грозы, весь этот гром и молнии, а еще крыша начинает течь, и тебе приходится выносить ведро. Я боюсь, что молния ударит в электропроводку, и тогда дом выгорит дотла. Томми об этом заботится, никогда не переживает по такому поводу, забирается на крышу и что-то там делает, но я полагаю, что если ты – облако, ты к этому привыкнешь.
Может быть, Агги оставалось жить недолго. В данный момент ничего определенного, кроме того факта, что скоро она отправится домой, и вот так это было с раком, тебе нужно ждать и смотреть, злокачественная или доброкачественная опухоль, вот так определяли эти вещи, вся эта терминология, которая классифицирует болезни и делит их на категории – врожденное или приобретенное, химическое или механическое, генетическое или полученное от воздействия окружающей среды. На все есть причины. По крайней мере, у нее есть Томми и семья.
– Выше нос! – сказала Агги, снова грубо, но шутливо. – Вряд ли ты нас порадуешь, если начнешь реветь.
Руби услышала, как везут тележку с обедом, для большинства пациентов под конец суматошного утра обед – это основное шоу, каждый прием пищи – это событие, и она знала, что Вики напевала под нос калипсо, даже если Руби не видела и не слышала ее, у нее в голове крутилась одна и та же мелодия с тех пор, как она в первый раз съездила в Тринидад увидеться с дедушкой, и все завидовали ей, потому что она ходила на пляжи и на карнавал, и Руби хотелось бы поехать туда в отпуск, но в этом году не получится, и то же самое она говорила прошлым летом, и калипсо играет у нее в голове, она идет, звеня тарелками и ножами, а собственный оркестр Вики подает на стол пасту, картофель, фасоль.
Руби снова посмотрела на Агги и мысленно пожелала ей победить, преодолеть рак и снова подумала о своей маме, она примерно того же возраста, что и Агги, и нигде здесь ее нет, ее нет среди здоровых людей, она представила свечи на день рождения и шляпки из салфеток, и ее мама проживет до ста лет, хотя она сама не понимает, по какому поводу ей приносили этот торт. Руби надеялась, что мама не будет жить так долго, что она вырвется и уплывет прочь, наверх и в небо, и там ее засосет струя теплого воздуха, и она будет летать вокруг глобуса, следуя за солнцем, возвращаться и улыбаться каждое утро в окно, с душой, свободной от болезни, которая сгноила ее мозг и активизировала всю эту озлобленность, сделала ее язык таким едким, хотя она всегда была такой мягкой, смяла ее личность и впустила внутрь монстров, расстроила ее память, и Агги здорово все это придумала – взять и улететь вместе с ветром.
– Сегодня у нас яблочный пирог, – сказала Агги, облизывая губы, как будто, перестав командовать, она стала совершенно другим человеком, открылась и расцвела.
Руби улыбнулась, чувствуя себя виноватой за то, что ей вдруг захотелось, чтобы ее мама вот так взяла и умерла, ужасная мысль, ей было стыдно за себя, она просто ненавидела ходить к маме в дом престарелых. Она знала, говорили, что болезнь Альцгеймера значит то, что мама не знает, где она находится, что она не переживает ни о прошлом, ни о будущем, потому что она даже не знает, что существует прошлое и будущее, и тем хуже для Руби – видеть, как мама дряхлеет с каждым днем у нее на глазах, и Руби попробовала привыкнуть, но у нее не получалось. Да, она ведет себя как эгоистка, и если бы это было физическое заболевание, она могла бы сидеть со своей мамой, даже если это было бы болезнью на конечной стадии, по крайней мере, она могла бы за ней следить, пока та не отправится в мир иной, как Томми следит за Агги, готовый к самому худшему, и она бы постаралась, действительно сделала бы все, что от нее зависело, сносила бы вспышки злобы и приступы гнева, постоянную едкость, въевшуюся в ее мозг, а потом мама начинала смешивать все понятия и называть ее всеми именами, которые существуют в мире. Руби не хотела возвращаться к этому, думать о пробелах в памяти, которые медленно увеличиваются, это раздумье все равно ничего не изменит, нервные клетки погибали в коре головного мозга, так какой смысл в этих раздумьях? Ей было больно, когда она видела, что ее мама потеряла свою личность и память, даже не помнила, что Руби была ее дочерью.