Страница 25 из 64
Руби любила, когда Рон вот так рассказывал. Его невинность маленького мальчика, все еще широко распахнутые глаза, он был открыт всему, в нем не было ни цинизма, ни горечи, ни одной злобной черты в характере. Он продолжал рассказывать, вспоминать свои лучшие деньки, как ставил на лошадь по кличке Девочка Лима, она не могла вспомнить, на каких скачках бежала эта лошадь, он ей об этом не рассказывал, вместо этого она представила его в Перу, влюбленного, роман на одну ночь, который длился всю жизнь, она знала, Рон был мальчишкой, понесся смотреть мир, он везде побывал и, наверное, все перепробовал, да, в свое время он успел увидеть настоящие красоты этого мира, Сиам до того, как он стал Таиландом, девушек Южной Америки и Африки, порты в Средиземном море, и он любил этих девушек из Бирмы в Мьянме, что за восхитительное место, девушек в Маниле и Гонконге, список продолжался и продолжался, и он вдруг вспомнил, кому он это все рассказывает, и смутился, оборвал рассказ, вместо этого стал рассказывать Руби, как искал эти места, старался понять обычаи и религии. Он видел пирамиды Египта и дворцы Пагана, сказал ей, что египтяне верили, что душа возвращается в покинутое тело, после смерти они сберегали тела, обмазывали специальными химикатами и заворачивали, потому что они снова могли понадобиться, не только фараонов, хотя о них ты слышала, там миллионы мумий вокруг, лежат и ждут. И засмеялся, поглядев на выражение ее лица.
Он был в Нью-Орлеане, сказал, что там был культ Вуду, все эти зомби ждут, когда они вернутся к жизни и будут пугать местных жителей, но Руби не нравились страшные истории, и она прогнала дурные мысли, он только играл с ней, а теперь она думала о смерти и религии, Рон рассказал ей об огромной мечети в Стамбуле, индуистских дворцах в Бомбее, и она рассмеялась, вспомнив, как он удивил Давинду, назвав имена трех главных индуистских богов, говорил о другом боге, который был наполовину мужчиной, наполовину слоном, он побывал в Палестине до того, как она стала Израилем, ездил в Иерусалим, видел старый дворец крестоносцев, и в этих местах было жарко, в десять раз хуже, чем в самый жаркий день в Англии, везде мухи и дизентерия, москиты жалят твою кожу, попрошайки хватают за ноги, и он побывал в Скандинавии, девушки из Осло и Стокгольма были среди самых красивых, которых он когда-либо видел, он говорил это обо всех, а здесь, в больнице, были медсестры изо всех стран мира, из Англии, Ирландии, Ямайки, Тринидада, Индии, Пакистана, Бангладеш, Шри-Ланки, Филиппин, Австралии, Новой Зеландии, мир полон красивых женщин, но ни одна из них не была такой красивой, как Руби, она вспыхнула и сказала ему, что он старый чаровник, а теперь она думала, что хотела бы услышать гораздо больше, так много историй, которые умерли вместе с ним, она любила его чувство юмора, когда он рассказывал ей об этих местах, то всегда сам над собой подшучивал, но в этих рассказах гораздо больше, чем просто повествования о путешествиях и флоте, а какое у него было выражение лица, когда он был окружен Торопышкой Гарри, и Шантель, и Джимми Джимми, так звали его внуков, у него их несколько, и он выглядел таким счастливым, говоря что-то об игровой приставке или школьной команде, качал головой, они скоро вырастут, время проходит так быстро, он бормочет несколько секунд, качает головой, а потом улыбается Руби.
Она старалась, старалась, как могла, но это не сработало. Истории смешались в одну. Та ночь, которую он провел в Пагане – таким она и хотела его запомнить. На вершине мира, на вершине дворца, глядя на закат солнца, которое восходит на следующее утро. Она закончила со своим яйцом и втянула последние капли газировки через трубочку, укусив ее. Она снова плакала, искала салфетку, и тут к ней протянулась рука, предлагающая ей носовой платок. Она подняла глаза и увидела мистера Джеффриса, до этого она разговаривала с ним единственный раз.
– Вперед, – сказал он, улыбаясь. – У меня таких еще много.
Она взяла платок и вытерла глаза. Она хотела высморкаться, но не могла, по крайней мере, не в этот платок и не при нем. Он сел и стал ждать. Она возьмет платок домой и постирает перед тем, как вернуть.
– У тебя все в порядке? – спросил он.
У мистера Джеффриса была хорошая улыбка, его спокойствие на нее подействовало. Его кожа была очень чистой, волосы опрятно зачесаны. Он был джентльмен. Это чувствовалось в его манере говорить и в том, как он двигался, сдерживался, чтобы не обидеть ее, очень осторожно подбирая слова. Она видела, как он раздумывал над тем, что бы значило ее такое поведение, старался не расстроить ее еще больше. Он ей нравился.
– Надеюсь, я не назойлив… – его голос стих.
Она дотронулась до носа:
– Один из пациентов моей палаты умер прошлой ночью, я его немножко знала. У него было такое видение мира, которое мне нравится. Я почему-то чувствовала себя близкой к этому человеку. Я не знаю почему, я всего лишь три недели его знала. Он был на последнем пути, и вот ушел. Мои бабушка и дедушка умерли, когда я была маленькой, так что, может, поэтому. Иногда случается прыгнуть через поколения, сблизиться с людьми, которые намного старше.
Мистер Джеффрис кивнул. Она не ожидала, что его это заинтересует, в конце концов, он никогда не был знаком с Роном, но видно было, что он ей искренне сочувствует.
– Что у него было не в порядке? – спросил он.
– Вода в легких, но он уже выздоравливал. Когда привезли, он плохо себя чувствовал, бредил, но скоро пришел в себя. Его должны были выписать через несколько дней.
– Он был старым?
– Восемьдесят четыре.
Мистер Джеффрис кивнул. Он был серьезен и уважителен, как будто не ожидал, что от такой ерунды умирают, но это же очевидно, просто ей нужно понять это и принять.
– Я знаю, ты, вероятно, не захочешь меня слушать, но это большая удача. Это гораздо лучше того, что происходит с другими людьми. Может, тебе кажется, что я так тебя успокаиваю, но вспомни мои слова. Иногда смерть в пожилом возрасте – это освобождение.
Она все это знала, но просто его время еще не пришло, она действительно думала, что скоро он поедет домой, и то, что говорил мистер Джеффрис, было правильно, и Салли, и Доун были правы, это просто ее тупость, она слишком привязывается, а ведь надо беречь себя. Она должна с этим справиться, жизнь продолжается, и всегда есть работа, которую нужно делать, работа заставит ее думать о чем-то другом до тех пор, пока она не придет в себя и не сможет смириться с тем, что произошло.
Мистер Джеффрис сделал глоток и поморщился, как если бы напиток был слишком горячим. Он выглядел смущенным, будто думал, что ему не стоило присаживаться рядом с ней, но ведь это так галантно с его стороны, ему не стоило этого делать, он явно был сконфужен, такой же застенчивый, как и Рон.
– Это не есть неправильно – расстраиваться, ты это знаешь. Все, кто здесь работает, по сути своей сиделки. Если бы мы иногда не грустили, мы бы не были людьми. Просто этот случай выбил тебя из равновесия. Если кто-то мучается от боли или страдает, смерть может быть освобождением. Или если они одиноки, иногда они хотят смерти. Я всегда пытаюсь смотреть на это в позитивном аспекте, даже если я и сам в это не верю. Если ты можешь контролировать мысли, тогда ты можешь создать что-то позитивное из негативного. Подумай обо всех сотнях тысяч людей, которые изо всех сил помогают другим. Можно вернуться в древний Египет или Грецию – поверь, там происходило то же самое. Мы движемся вперед огромными шагами. Одну вещь мы можем сказать наверняка – о твоем пациенте заботились наилучшим образом. Теперь ты для него ничего не можешь сделать. Пусть это будет утешением.
Руби кивнула и улыбнулась. Как раз это она и пыталась сделать, посмотреть на вещи с яркой стороны, пыталась превратить несчастный случай в празднество, это все, что ты можешь сделать, они с мамой пытались это сделать, когда умер папа, и чем больше они пытались, тем хуже становилось, он не пожил так долго, как Рон, умер молодым, когда она была ребенком, так что она едва его помнила, и сидеть с Роном было как сидеть с папой, которого у нее никогда не было, он старше, но тоже рассказывает ей истории, ей так этого не хватает, и она помнит, как они плакали и плакали после службы, папа был так молод, это было несправедливо, все приходит слишком рано, часы тикают, а потом останавливаются.