Наглядные пособия

— К купальне никого и близко не подпускать. И пусть запрут дверь. Прямо сейчас.

Кай подхватывает циновку-татами и улепетывает прочь.

Иду в главную гостиную, проверить, все ли в порядке. В нише в дальнем конце комнаты я повесила оригинал обложки для последнего компакт-диска Оро — простой полотняный свиток с черным иероглифическим квадратом в центре: Английское название (диск разошелся миллионным тиражом) — «Выход».

Чемоданы аккуратно составлены в угол. Приподнимаю крышку одного из них. На татами вываливаются узкие обрывки ткани. У нас бывает много гостей — японцы и гайдзины, число которых непрерывно растет, — и большинство являются без приглашения. Они, видите ли, направляются к восемьдесят девятой святыне Оливкового острова: в храм Рухнувшего Дерева. И непременно просят какого-нибудь сувенира на память о певце. Я и придумала разодрать его гардероб на клочки, чтобы каждому досталось по кусочку от Оро.

Вот что случилось, когда на него обрушились птицы мадам Ватанабе. Кеико выжила, хотя, кажется, зрение в правом глазу у нее так полностью и не восстановится. Забавно: когда я навестила ее в госпитале, она созналась, что подарочная мускусная дыня была от нее. Кеико вернулась в «Чистые сердца» весной. Гермико говорит, она обещает стать Суперзвездой Номер Один, школа таких и не знала.

В комнату прокрадывается Сёхэй.

— Все о’кей, беби, — подзываю я его. Он усаживается на пятки рядом со мной перед самым большим чемоданом. Вытаскивает обрывки черного бархата, серебряного ламе, серого шелка и принимается их на себя накручивать, словно гирлянды.

Когда я наконец встаю, Сёхэй бежит по веранде следом за мной. Обрывки ткани свисают с него, точно размотавшиеся бинты. Просто хочу удостовериться, что купальня заперта надежно.

Отпираю дверь, оставляю ее открытой. Глазам требуется несколько секунд, чтобы привыкнуть к темноте благоуханной комнаты. Все как надо. На Кая можно положиться. И при этом такой смазливенький. Не Оро, конечно, но другого Оро мне и не надо. Огромная бочка из-под сакэ, которую он переоборудовал в купальню, накрыта крышкой. На верхней ступени лестницы, что вьется вокруг бочки, — поднос с керамическим кувшином и двумя лакированными блюдцами. Сажусь на низкую скамеечку у восточной стены и поднимаю взгляд.

Когда он попросил меня уйти с ним в тот вечер в зеркальном зале для репетиций, я думала, он шутит. Много предложений выслушала я в своей жизни, однако никто и никогда не предлагал мне бессмертия. Порою я задумываюсь, правильный ли выбор я сделала. Бывают дни, когда оно звучит так соблазнительно: вышагнуть из мира со всеми его переменами, со всей его болью. Черпаешь ведрами из колодца красоты, пока не высохнет до дна. Выбеленные кости вечером, дерьмо и вонь, хаос и гниль. Но я же говорила, я всегда была подранком. Мне здесь нравится.

Всю свою жизнь я была гайдзинкой. В Японии прекрасно то, что никто здесь вовеки не притворялся, будто я — что-то иное, нежели иностранка.

Когда все закончилось, когда журналисты ушли, и полиция тоже уехала, забрав с собою мадам Ватанабе и трех девочек из труппы «Земля», в мое бунгало на территории школы «Чистых сердец» явилась прекрасная старуха. Она принесла мне два подарка: трансферт на эту усадьбу и голову Оро, завернутую в кусок серебряной парчи.

Я храню ее здесь, в купальне. Порою, в полнолуние, я прихожу туда одна, нажимаю на кнопку, убираю потолок. Яркие рога Лиры — доброй старой Черепахи — полыхают в темном небе. Я снимаю крышку с купальни и, пока на воду изливается лунный свет, Оро открывает глаза — и поет мне.

Благодарности

Мне бы хотелось поблагодарить Луизу Ландриган: у нее я заимствовал имя и прочие благородные качества; Маргарет и Ричарда Лока, за знание Японии столь же глубокое, сколь мое — поверхностно; Хироси Миками за то, что он — Хироси; Хироси Тагути — за ценную «закрытую» информацию; Джеральдину Шермана и Дональда Ритчи за то, что указали путь ко Внутреннему морю; и Анну Карсон — за все.

Также я выражаю признательность Канадскому совету искусств.

А еще я в неоплатном долгу перед многими японскими кинематографистами и романистами, чьи произведения познакомили меня с Японией задолго до того, как я там оказался. Глава 17 — «Под землей» — в частности, написана под сильным влиянием Ясунари Кавабаты («Дом спящих красавиц»), Кензабуро Оэ («Личное дело») и Харуки Маруками («Норвежский лес»). Ощущаются в ней также отголоски «Орфея, Эвридики, Гермеса» Райнера Марии Рильке [125].

Мой издатель Анна Коллинз и мой литагент Дженни-фер Баркли провели эту книгу через множество поправок, и все — только к лучшему. Их отблагодарить я просто не в силах.

125

Ясунари Кавабата, Кензабуро Оэ, Харуки Маруками — современные японские писатели. Рильке Райнер Мария (1875–1926) — австрийский лирический поэт.