Ярость ацтека

Слишком много боли. Слишком много смерти.

Грохот мушкетных выстрелов снова оторвал меня от воспоминаний, и я вернулся к окошку.

– Цельтесь получше, когда я встану перед вами, ублюдки! Думаете, я боюсь? Да плевать я хотел на смерть!

Конечно, ни один человек в здравом уме не желает себе смерти, однако я готов расстаться с этой жизнью, зная, что мое имя и мои дела не умрут вместе со мной, но будут греметь в веках. Люди станут слагать песни о моих последних часах. Женщины, оплакивая меня, будут сокрушаться, сколь несправедлива была судьба, обрушившая на меня столько невзгод, и восхвалять неудержимую смелость, с которой я тысячу раз вступал в рукопашную, mano a mano, схватку со Смертью, рассказывая, как я неизменно плевал в глаза этой Старухе с Косой, никогда не ведая страха. «Дон Хуан де Завала был mucho hombre, настоящий мужчина!» – воскликнут они, утирая с глаз слепящие их слезы.

Конечно, не исключено, что никаких песен обо мне не сложат и никто слез по мне проливать не станет, но ведь можно человеку помечтать об этом на пороге смерти? Тем паче, что я и есть истинный mucho hombre. Ни один мужчина в Новой Испании лучше меня не держится в седле, не владеет клинком, не сшибает ястреба на лету одним-единственным пистолетным выстрелом и не удовлетворяет тайную печаль женщины. Никакой другой муж, как объявил во всеуслышание сам вице-король, не совершил больше преступлений против Бога, короля и церкви.

Скоро, уже совсем скоро ко мне пришлют священника, чтобы я исповедовался и очистил перед смертью свою душу. И полагаю, на это уйдет немало времени. Ведь я столько всего повидал, оставил свой след во многих местах, участвовал в войнах на двух континентах и любил многих женщин.

Одно лишь только перечисление этих прегрешений наверняка займет бессчетные часы. И не в первый раз священник дарует прощение моей почерневшей от грехов душе, в то время как палач уже будет готовить свои орудия. Другое дело, что эти люди вообще ошибаются, воображая, будто у меня есть душа, которую можно спасти или погубить. Я ведь закоренелый грешник, рожденный с петлей на шее и ногами на крышке готового открыться люка на помосте виселицы.

Но если даже допустить, будто у меня есть душа, то самое темное пятно на ней так и сгниет в этой богом забытой камере, бывшей келье давно умершего пропойцы монаха. Ведь пленившим меня врагам так и не удалось вырвать у меня мою тайну: тут оказались бессильны и дотошные допросы, и гневные постановления судей, и ужасающие орудия пыток. Ничто не смогло развязать мой язык, и никто не знает о том, что проклятые тюремные стены мешают мне свершить мщение над одним из исчадий ада, порождением самого дьявола. И именно незавершенность этого дела, а отнюдь не мысль о пулях, что вскоре пробьют мое сердце, переполняет его яростным отчаянием.

Невзирая на все мои преступления, я человек чести. Я сроду не крал у бедных, ни разу не брал женщину против ее воли и никогда не убивал безоружного. Я был гачупино, тем, кого простые люди называют «носителем шпор», но в отличие от своих собратьев никогда не опробовал эти шпоры на тех, кто слабее меня. Я жил, руководствуясь кодексом кабальеро, следуя заветам мужества и рыцарской чести. А еще я был благородным воителем ацтекского народа, таким же рыцарем, следующим тем же принципам отваги, долга и чести, что и кабальеро. А ведь оба этих кодекса не позволяют сойти в могилу, не смыв пятно со своей репутации.

И потому я уверен: прежде чем пробьет мой час, кто-то, пусть и не я, воздаст по заслугам человеку, чье предательство погубило меня и моих боевых товарищей. И когда это свершится, я с радостью встану перед мушкетами расстрельного взвода и, может быть, даже поймаю пули зубами и выплюну их.

Но вы наверняка спросите: каким образом дон Хуан де Завала – благородный кабальеро, дуэлянт и повеса, снискавший славу как на ристалищах, так и в будуарах дам, – оказался, словно дикий зверь, засажен за решетку, брошен в сырую темницу, где теперь дожидается, когда забьет барабан и расстрельная команда, печатая шаг, выйдет на позицию? Как случилось, что человек, столь исполненный страстей и вожделеющий жизни во всех ее проявлениях, на весь мир прославленный негодяй и злодей, выступил плечом к плечу со священником, мечтавшим принести всем людям свободу? Как вышло, что его окровавленная шпага вступила в бой под сенью священного креста? Почему вдруг кабальеро стал благородным воителем-ацтеком?

По правде говоря – хотя некоторые возразят, что как раз правды-то я частенько чурался, – тогда, как добрый падре оплакивает поражение народа, мои сожаления имеют куда более приземленную, плотскую природу. Чего мне будет недоставать, так это возможности, лежа в постели, любоваться колышущейся во сне обнаженной женской грудью, смаковать хорошую гаванскую сигару и отменный херес, мчаться во весь опор на резвом скакуне, чувствуя на лице свежий ветер... Да, мне много чего будет недоставать.

Но довольно... оставим сожаления для старух, тем паче что мне вскоре предстоит расстаться также и с тем, о чем уж точно не может быть никаких сожалений, – с преследовавшим меня всю жизнь в ночных кошмарах видением собственной смерти. Спору нет, умирать радости мало, и, хоть этого и не минуешь, одного раза более чем достаточно. А уж переживать свою кончину ночь за ночью тысячи раз подряд – это кара, достойная самого дьявола.

Признавайтесь, хотите знать, как сельский священник сделался пламенным революционером и талантливым военачальником? Хотите, подобно духовнику в исповедальне, выслушать повествование о моих прегрешениях? О мужчинах, которых я отправил на тот свет, о женщинах, которых я любил, о богатствах, которые я добыл... и украл?

Это будет долгая история; она перенесет нас из этой колонии под названием Новая Испания в древние города и на поля сражений могучих ацтеков, за море в Европу, где вели войны армии Наполеона, и снова сюда, на эту щедро политую кровью землю...

Ну что ж, читатель, будьте моим исповедником. Преклоните ухо, и мой рассказ уведет вас в дивные места, о которых вы никогда не слышали, познакомит с красавицами и сокровищами, о каких вы даже не мечтали, ибо я обнажу перед вами свою душу и раскрою тайны, неведомые никому по сию сторону могилы.

Итак, пред вами правдивая исповедь благородного воителя из сообщества Ягуара, кабальеро и авантюриста дона Хуана де Завала.

СЫН ШЛЮХИ

3

Гуанахуато, Новая Испания, 1808 год

Когда мне было двадцать пять лет, меня интересовали лишь породистые лошади, смертоносные клинки, красотки в надушенных нижних юбках и изысканный бренди. Незадолго до того памятного вечера, с которого и начинается наша история, я поссорился с дядей. Поскольку он управлял моими делами, я подозревал, что это повлечет за собой некоторые осложнения, однако, готовясь в тот вечер отойти ко сну, даже и представить себе не мог, что капризная Фортуна, богиня, что вращает Колесо Судьбы, определяя нашу участь, собирается кардинальным образом изменить ту жизнь, которую я вел доселе.

Caballos y mujeres, pistolas y espadas – лошади и женщины, пистолеты и шпаги – вот единственное, что имело тогда значение для молодого кабальеро вроде меня. В отличие от священников и ученых предметом моей гордости являлись не знания, почерпнутые из книг, но виртуозное умение держать в узде и объезжать как норовистых скакунов, так и столь же норовистых красавиц.

В былые времена странствующие рыцари сражались на турнирах и устраивали поединки, дабы стяжать славу и добиться любви прекрасных дам. Прошли века, копья и латы уступили место мушкетам и пушкам, однако, как и прежде, настоящий мужчина завоевывал уважение собратьев и восхищение женщин, демонстрируя свои умения наездника и бойца. Человека, способного на полном скаку сбить выстрелом летящую птицу и не дрогнуть перед рогами el toro, разъяренного быка, именовали el hombrón, то есть истинный муж, способный как защитить честь женщины, так и увлажнить сладостный сад между ее ног.