Страница 4 из 25
Уже наступил вечер, а мое суденышко все так и продолжало движение туда-сюда: на три волны его относило в море, а на одну возвращало обратно к берегу. И лишь на закате до меня вдруг дошло, что я нахожусь как раз посередине, между двумя краями горловины бухты, причем расстояние до обоих оказалось слишком велико, чтобы можно было надеяться добраться туда вплавь. Ну а дальше, за пределами бухты, расстилался безбрежный океан. Мне не осталось ничего другого, кроме как выловить из воды и побросать на дно акали всех дохлых рыб, находившихся в пределах досягаемости, после чего лечь, подложив под голову свою промокшую торбу, и заснуть.
Когда я пробудился на следующее утро, мне вполне могло бы показаться, что вчерашнее буйство стихии было всего лишь сном, если бы мой акали по-прежнему не покачивался на волнах, причем так далеко от берега, что мне удавалось лишь смутно различить зубчатый профиль голубеющих гор. В ясном небе, однако, поднималось солнце, тучи дыма и пепла больше не затягивали горизонт, и среди отдаленных гор не угадывалось ни одной похожей на изрыгающий пламя вулкан Цеборуко.
Океан был спокоен, как мое родное озеро Шалтокан в летний день. Используя топаз, я устремил свой взгляд в направлении суши, к горизонту, и постарался запечатлеть увиденное в памяти. Потом, закрыв на несколько мгновений глаза и снова открыв их, я постарался сравнить то, что видел теперь, с увиденным несколько мгновений назад. Проделав так несколько раз, я понял, что мой акали подхватило океанское течение, которое сносит меня на север, причем, что хуже всего, в противоположную берегу сторону.
Я попытался развернуть каноэ, гребя руками, но быстро бросил эти попытки. И вдруг только что спокойная вода забурлила, и лодка ощутила столь сильный толчок, что закачалась. Выглянув за борт, я увидел на твердом красном дереве глубокую вмятину, а также разрезавший воду неподалеку, похожий на продолговатый кожаный боевой щит, вертикально торчавший плавник. Обладатель этого плавника, прежде чем скрыться, сделал два или три круга вокруг моего каноэ, после чего у меня отпало всякое желание высовываться за борт.
«Ну что ж, — подумалось мне, — в конце концов, я избежал угрозы со стороны вулкана и теперь могу опасаться лишь возможности утонуть или быть съеденным какой-нибудь морской тварью». Я вспомнил о Кецалькоатле, давнем правителе тольтеков, который вот точно так же, в одиночку, уплыл в океан, благодаря чему сделался любимейшим из всех богов. Это единственный бог, которым восхищаются самые разные, живущие далеко друг от друга народы, у которых, помимо этого, нет между собой ничего общего. Правда, мне пришлось вспомнить и о том, что его провожала толпа собравшихся на берегу рыдающих почитателей, которые потом и разнесли повсюду весть о том, что отныне Кецалькоатля-человека следует почитать как Кецалькоатля-бога. Меня в отличие от него никто не провожал, ни один человек вообще не знал о моем отплытии, а следовательно, представлялось маловероятным, чтобы в случае невозвращения я был провозглашен богом. Ну а раз эта возможность отпадала, то следовало сделать все возможное, чтобы подольше оставаться человеком. Живым человеком.
На дне моей лодки лежали двадцать две рыбины, десять из которых абсолютно точно были съедобными. Я почистил парочку рыбин своим ножом и съел их в сыром виде. Впрочем, они были не такими уж и сырыми, поскольку слегка отварились в согретой вулканом воде позади бухты. Двенадцать сомнительных рыбин я нарезал ломтиками, а потом, достав из котомки миску, выжал их, как тряпки, чтобы выдавить из рыб всю влагу, до последней капли. Затем спрятал миску с этим «соком» и восемью оставшимися съедобными рыбинами под котомку, подальше от прямых лучей солнца.
Благодаря этому назавтра я смог съесть еще две относительно свежие рыбины, но вот на третий день мне уже пришлось буквально впихивать в себя еду по кусочкам, причем кусочки эти глотать, не прожевывая. Ну а последние четыре рыбины я был вынужден выбросить за борт, после чего мне осталось лишь увлажнять болезненно трескавшиеся губы рыбным соком из миски.
Точно не скажу когда, но, кажется, на третий день плавания за восточным горизонтом скрылся последний видимый пик Сего Мира. Течение отнесло меня в море настолько далеко, что суша полностью пропала из виду. Со мной в жизни не случалось ничего подобного. Я задумался, не может ли меня в конце концов отнести к острову Женщин, о котором я слышал от многих сказителей, хотя никто из них и не утверждал, что побывал там лично. Согласно легендам, жили там одни только женщины — нырялыцицы, добывавшие жемчуг из устричных сердец. Лишь раз в году на этот остров приплывали на лодках с материка мужчины, которые обменивали ткани и иные товары на жемчуг, а заодно совокуплялись с хозяйками острова. Из всех младенцев, появлявшихся позднее на свет в результате этих недолговечных союзов, островитянки оставляли в живых лишь девочек, мальчиков же топили. Так, во всяком случае, гласили легенды.
Я задумался о том, что случится, если меня выбросит на этот остров. Убьют ли женщины незваного гостя сразу или, напротив, подвергнут своего рода массовому изнасилованию?
Однако я не обнаружил не только этого мифического острова, но и никаких других. Мою неуправляемую лодку просто несло по безбрежным водам. Океан окружал меня со всех сторон, и я чувствовал себя ничтожной букашкой, оказавшейся на дне огромной голубой чаши, выбраться из которой невозможно. Ночи (если я убирал топаз, чтобы не видеть несчетного множества нависавших надо мной звезд) тревожили мое сердце меньше, чем дни. Во тьме я мог представлять себе, что нахожусь где-то в более безопасном месте, да хоть даже у себя дома. Я воображал, будто раскачиваюсь не на волнах, а в плетеном гамаке, и, успокоив себя таким образом, погружался в сон. Однако с рассветом все иллюзии отступали: я ясно понимал, что на самом деле нахожусь где-то в самом центре ужасающе жаркой, лишенной всякой тени лазоревой безбрежной стихии.
Однообразие пейзажа могло свести с ума, но, к счастью, при свете дня я мог видеть не одно только равнодушное бесконечное пространство воды. И пусть кое-что из того, что мне удавалось разглядеть еще, отнюдь не радовало, но я все равно заставлял себя наводить кристалл на каждый заслуживающий внимания объект, рассматривать его как можно внимательнее и строить догадки насчет его природы.
Хотя прежде мне никогда не доводилось видеть ни голубовато-серебристую рыбу-меч (размером больше меня, любившую выпрыгивать из воды и танцевать на своем хвосте), ни другую, еще более здоровенную, но приплюснутую бурую рыбину с широкими, похожими на кожистые перепонки белки-летяги плавниками по бокам, я узнал обеих по острым мордам, которые воины некоторых прибрежных племен используют в качестве оружия. Я очень боялся, как бы одно из этих страшилищ не решило опробовать свой меч или пилу на корпусе моего акали, но этого не случилось.
Другие твари, которых я видел, дрейфуя в Западном океане, были совершенно мне незнакомы. Среди них попадались бесчисленные мелкие существа с длинными плавниками, которые они использовали как крылья, чтобы выскакивать из воды и пролетать значительное расстояние. Поначалу они показались мне морскими насекомыми, но когда одна такая тварь, пролетев над поверхностью, шлепнулась прямо в мою лодку, после чего была немедленно съедена, выяснилось, что на вкус это самая настоящая рыба. Встречались также и огромные голубовато-серые рыбы, которые, казалось, присматривались ко мне умными внимательными глазами скорее с сочувствием, чем с угрозой. Многие из них подолгу плыли рядом с лодкой и развлекали меня, выполняя с удивительной слаженностью акробатические трюки.
Но более прочих меня страшили и изумляли самые большие рыбы из всех: огромные серые, время от времени появлявшиеся и нежившиеся на поверхности моря по одной, по две, а то и целыми стаями. Бывало, они лениво кружили близ меня по полдня, причем казалось, будто их, что совсем не характерно для рыб, манят воздух и солнце. Но меня не столько изумляли их странные предпочтения, сколько размеры этих чудовищ, превосходивших все когда-либо виденные мною живые существа. Вы можете мне не поверить, почтенные братья, но каждая из них перегородила бы собой соборную площадь. Уж не знаю, сколько весили эти монстры, но были они необыкновенно толстыми. Как-то раз, задолго до описываемых событий, мне довелось отведать в Шоконочко рыбу йейемичи, про которую повар сказал тогда, что она самая большая в море.