Страница 10 из 25
— Аййа! — непроизвольно вырвалось у меня, и тут где-то у меня за спиной прозвучал голос си-риаме:
— Не так быстро! Подожди меня!
Я сказал, что «прозвучал голос», но на самом деле все обстояло не совсем так. Ее слова, коснувшись моего слуха, каким-то образом попали в мои уста, и я, ощутив их нежный, как у шоколада, вкус, осознал смысл не по звучанию, а по аромату. По правде говоря, все мои чувства смешались и перепутались. Ароматы листвы и запах поднимавшегося вверх дыма костров воспринимались мною на слух. Вместо того чтобы пахнуть, листья издавали металлический звон, а дым производил приглушенный звук, походивший на мягкое, тихое поглаживание. А вот цвета и краски я не воспринимал, а чуял. Зелень деревьев представлялась мне прохладным, влажным запахом; цветок с красными лепестками на ветке был не красным, но терпким и пряным, а небо не слепил голубизной, а благоухало плотью, словно женская грудь.
А потом я почувствовал, что голова моя действительно оказалась между женских грудей, высоких и пышных. На осязание, как ни странно, дурман влияния не оказал. Си-риаме, поравнявшись со мной, распахнула свою ягуаровую блузу, прижала к меня к груди, и теперь мы поднимались к облакам вместе. Признаюсь, некая часть моего тела поднималась быстрее, чем все остальное. Мой тепули, начавший возбуждаться еще раньше, с каждым мгновением делался длиннее и тверже, пульсируя от нетерпения так, словно я, сам того не заметив, угодил в очаг землетрясения. Си-риаме счастливо рассмеялась — я ощутил этот смех на вкус, освежающий, как капли дождя, а слова ее казались мне поцелуями:
— Наивысшее благословение света бога, Су-Куру, — это пыл и жар, которые он добавляет к акту ма-ракаме. Давай же соединим наши богом дарованные огни.
Она развязала свою ягуаровую юбку и легла на нее обнаженная, вернее настолько обнаженная, насколько это возможно для женщины рарамури, указывая на манящую ложбинку между своих ног. Я видел очертания этой соблазнительной маленькой подушечки, но чернота волнистых волос, как и все в тот момент, воспринималась мною не как цвет, но как аромат. Я наклонился поближе и вобрал в себя теплый, влажный, мускусный запах…
Когда наши тела слились, завитки этих имакстли щекотали мой голый живот, как будто я погружал свой орган любви в заросли пышного папоротника. Но очень скоро они увлажнились, смягчились, и я перестал ощущать их присутствие, так что, не зная заранее об их существовании, даже не смог мог бы и догадаться. Однако, поскольку я все же знал, что мой тепули проникает не просто в тепили, а в тепили, опушенную волосами, этот акт приносил совершенно новые ощущения. Несомненно, все это производит впечатление бреда, но бред этот был восхитительным и живым. Было то иллюзией или нет, но голова моя шла кругом от парения на большой высоте, от странности восприятия и необычности ощущений, от сладких стонов и криков женщины, воспринимавшихся не ушами, а устами, от изгибов ее тела, ощущавшихся как тонкое благоухание. И каждое из этих ощущений, так же как и каждое наше движение и прикосновение, было стократ острее и богаче благодаря джипури.
Думаю, я понимал, что все это отчасти опасно, а опасность обостряет восприятие и придает чувствам дополнительную яркость. Обычно люди не взлетают ввысь, а, напротив, низвергаются с высоты, что зачастую кончается для них смертью. Но мы с си-риаме парили и висели в воздухе без какой-либо ощутимой опоры, и это ничуть не стесняло нас, но позволяло двигаться невесомо и свободно, как под водой, с той лишь разницей, что здесь мы могли дышать. Полная свобода движений в пространстве позволяла нам с ней опробовать при соитии некоторые позы, которые при обычных обстоятельствах показались бы мне невозможными. В какой-то момент си-риаме выдохнула слова, вкус которых был подобен вкусу ее папоротниковой тепили:
— Теперь я верю тебе. Наверняка за свою жизнь ты совершил гораздо больше грехов, чем мог бы рассказать.
Не берусь сказать, сколько раз доходила до высшей точки наслаждения она и сколько раз извергал я свое семя за то время, пока дурман удерживал нас наверху, на вершине блаженства, ибо потерял этому счет.
Однако время, отведенное для небесного наслаждения, оказалось слишком коротким. Когда она вздохнула и произнесла: «Не волнуйся, Су-Куру, даже если ты и не отличишься как бегун…» — я вдруг понял, что слышу ее слова, а не ощущаю их на вкус.
Цвета снова стали видимыми, а не пахучими, ароматы вдыхаемыми, а не слышимыми. Я спускался вниз — и с высоты, и с вершины блаженства. Хорошо еще, что не падал, а опускался легко и медленно, словно перышко. Наконец мы снова оказались в ее доме, бок о бок, на сброшенных и смятых одеяниях из ягуаровой и оленьей кожи. Женщина лежала на спине и крепко спала, улыбаясь во сне. Волосы на ее голове сбились беспорядочной массой, но имакстли внизу живота уже не выглядели жесткими черными кудряшками. Они спутались и посветлели от моего омикетль. Подсохшие следы его виднелись также между ее грудей и в некоторых Других местах.
Я чувствовал, что и сам точно так же покрыт ее выделениями и собственным потом. Кроме того, мне страшно хотелось пить: ощущение было такое, будто во рту у меня выросли ймакстли. Как выяснилось позднее, сухость во рту является обычным последствием жевания джипури. Двигаясь осторожно и тихо, боясь побеспокоить спящую си-риаме, я встал, оделся, чтобы пойти поискать воды в деревне, и уже перед самым уходом посмотрел через топаз на раскинувшуюся на ягуаровых шкурах красивую женщину. Первый раз в жизни мне довелось вступить в плотские отношения с особой, наделенной властью, и, признаюсь, это тешило мое самолюбие.
Да, мое блаженство действительно длилось недолго. Выйдя из дома, я увидел, что солнце по-прежнему высоко и празднества продолжаются до сих пор. Я утолил жажду, поднял глаза от сделанного из тыквы ковша и, встретив обвиняющий взгляд девушки, которую перед этим пытался догнать, постарался улыбнуться ей как можно более невинно:
— Ну что, пробежимся снова? Думаю, теперь, благодаря джипури, я прошел обряд посвящения и кое на что гожусь.
— Нечего хвастаться, — процедила она сквозь зубы. — Хорошенькое посвящение: полдня, целая ночь и еще почти целый день!
Я уставился на нее как дурак: у меня просто в голове не укладывалось, как такой долгий период времени мог сжаться в столь краткие мгновения небесного блаженства. А потом я покраснел, когда девушка обвиняющим тоном продолжила:
— Ей всегда достаются первой лучшие ма-туане. Это нечестно! Плевать, пусть меня назовут непочтительной смутьянкой, я скажу то, что говорила всегда. Эта пройдоха попросту притворилась, будто получила свет бога от Деда, Матери и Брата! Солгала, чтобы сделаться си-риаме и заиметь возможность первой предъявлять права на каждого ма-туане, который ей приглянулся.
Должен сказать, что это заявление поубавило у меня самодовольства, вызванного вступлением в столь близкие отношения с правительницей: похоже, что в некоторых отношениях эта правительница ничуть не лучше самой обыкновенной женщины. Но еще больше мое самомнение задело другое: за все то время, пока я оставался в деревне, си-риаме ни разу меня к себе не призывала. Очевидно, она хотела получать лишь «первое и лучшее», на что способен мужчина под воздействием дурмана.
Правда, в конце концов, после того как я выспался и восстановил силы, мне удалось-таки смягчить и успокоить рассерженную девушку. Звали ее, как выяснилось, Ви-Рикота, что означает Священная Земля, так, кстати, называют и тот край к востоку от гор, где собирают кактус джипури. Празднество продолжалось еще много дней, и я убедил Ви-Рикоту позволить мне снова за ней погнаться. Ну а поскольку на сей раз я не так налегал на еду и тесгуино, то, надеюсь, поймать ее мне удалось почти честно.
Сорвав из-под навеса несколько сушеных джипури, мы устроились на уединенной лесной лужайке. Высушенный кактус заметно уступал по силе воздействия свежему, и, чтобы приблизиться к состоянию, испытанному в доме си-риаме, мне пришлось сжевать изрядную порцию, но спустя некоторое время я снова почувствовал, как сбиваются и путаются мои чувства. На сей раз окраска окружавших меня бабочек и цветов начала петь.