Мертвым не понять

В этот момент засвистел чайник, и я была вынуждена убраться на кухню.

Мы решили, что Слава тоже поживет пока у меня. Собиралась назавтра навестить знакомого майора. Разбирая разлетевшиеся в момент моей истерики рукописи, я обнаружила, что второй экземпляр написанного с Зерцаловым рассказа исчез (первый он уже снес в какой-то журнал от моего имени), но раздумывать над этим не было ни сил, ни времени. Слишком уж много всего сразу. К тому же я боялась, как бы Шоршона не натворил глупостей, и всю ночь прокараулила его, уснув лишь под утро. Тут-то он и исчез.

Мы не знали, что и предпринять – общих знакомых у нас мало – на людях мы никогда не были вместе, да и бывал ли он вообще где-нибудь? Есть ли у него друзья или женщины? Ну хотя бы самые что ни на есть случайные? Сделалось как-то не по себе от мысли, что мы совсем ничего о нем не знаем. Даже о Маргарите Белкиной нам стало известно лишь потому, что он сам нам о ней рассказал, причем только то, что счел нужным поведать. В сущности, при такой постановке дел я бы не дивилась, окажись, что он и был тем самым преследователем, доводившим до помешательства женщину, которую любил всю жизнь и которую ненавидел за ее холодность с ним и счастье с другими. Его отца на работе не было. Хотя мы не были знакомы и вряд ли он стал бы распространяться о своем великовозрастном сыне. Издательство «Гомункул», в котором выходили мои детективы, процветало, я исправно отдавала Славе рукописи и дискеты, получая взамен деньги и три-четыре книги – вот и всё. Учитель – этот жрец мистификации – взял с меня слово никогда не наведываться туда лично и не искать контактов. Поскрипывая креслом, он производил серые облака и вещал голосом оракула. Его волосы, помню, были совершенно седыми и представляли собой нечто вроде белого ореола над головой. Во всем же остальном это был натуральный сатана.

Я знала, что, кроме фабрикования троек вроде нашей, он серьезно занимался политикой, образовывая вокруг себя новые и новые отряды бойцов известных только ему одному фронтов. Особое внимание в подготовке кадров уделялось выработке дипломатических качеств, искусству взлома и иностранным языкам. Позже ученики рассылались в разные части света, формируя там похожие ячейки, и так до бесконечности. Об этом я узнала частично от Тамарки, преподававшей там искусство какого-то боя, частично от Ленки, с мужем которой у меня сто лет назад случилась история, но об этом позже, и который, работая на великого мистификатора, в конце концов уехал со всей семьей в Америку.

Ну да что мне сейчас от всего этого. У меня был Слава – проблема номер один.

Я пожалела вслух, что не могу видеть через стены.

Первым нашелся Пава.

– Если бы Владислав был героем любовного романа, – протянул он, поигрывая моими бусами, – я бы сначала написал для него обличительный монолог и послал объясниться с дамой сердца… а потом… – его слова были вязкими, как плохо проваренная сгущенка, – …я бы заставил его нервно смеяться в лицо этой твари и между делом намекнуть о своих свидетелях и доказательствах против нее… А потом, если, конечно, ему удастся выскочить от насмерть перепуганной примадонны, мимо охраны и всякого такого… я бы послал его домой… ну, за зубочисткой, машинкой и…

– Его не задержат. Если все, как он расписал, то она уверена, что о нем позаботятся где следует. Ты думаешь, надо ехать к нему домой? – Я взяла со стула смятую белую шаль и, завернувшись в нее, села напротив зеркала. – Мне страшно.

– Ехать?

– Да. Вдруг там ждут?

– А кто сказал, что обязательно надо ехать? – Принц хитро подмигнул, и голос его приобрел интонации чеширского кота. – Для тебя, королева, я и луну с неба достану и сквозь стены видеть научу.

– Видеокамера?! – вспомнила я. – Только ты ее когда поставил, там же уже и пленка-то закончилась.

– Спокойно. Дело мастера боится. Камера снимает, когда ее включат, чтоб ты знала. А не когда ей это самой на ум взбредет. А увидим мы все прямо здесь, на твоем телевизоре. Что я, зря шесть лет учился?!

Мы тотчас запустили всю эту систему, но, как и следовало ожидать, в квартире никого не было. На экране слабо просматривались часть потолка и зеркало, в котором отражался уличный фонарь.

– Будем врубать каждый час, – деловито пояснил Зерцалов. – А пока нам и о себе следует подумать. Позвони товарищу офицеру и… поспи немного, а то…

Я не стала дослушивать и пошла искать записную книжку.

Теперь, когда я пишу эти строки, никак не могу понять, почему не помчалась прямо тогда сквозь снег, почему… откуда снизошло вдруг трусливое оцепенение, сковавшее разом все тело.

На экране вспыхнули три огня люстры (камера неудачно находилась где-то на верхней полке среди книг), я услышала шорох бумаги, и вдруг загремел марш Берлиоза. На экране появился Слава, вернее, его макушка с лысиной, напоминающей что-то монашеское, но я не поняла что именно. В руках Владислав держал пачку бумаги, которой махал перед невидимым для нас противником, потом я увидела, как часть листков полетели на пол, а Шоршона вдруг как-то сразу успокоился, словно принял решение. Он поправил очки и шагнул ближе к камере под люстру, мне показалось, что он улыбнулся; I расстегнул верхнюю пуговицу рубашки.

Я вскрикнула от ужаса, и тут же его лицо потерялось в трех огнях. Мы услышали звук падающего тела, и светлый паркетный пол в зеркале заняла сорвавшаяся со стен книжная лавина.

Мой друг был мертв.

5

ПЕРЕД БОЕМ

Я уже говорила, что я – мирное существо и в жизни не желала никому зла, но тут весь с таким трудом созданный свод обвалился в одночасье мне на голову, погребая под собой бедного Славочку, унося прочь надежды и мечты, ломая и разрушая всю жизнь.

Итак, теперь я осталась у разбитого корыта – писать я не могу; вернее, не так, конечно, продолжить можно, но сразу же, как только тело знаменитого писателя, под чьим именем я десять лет печатала свои романы, будет обнаружено, я автоматически выключаюсь из этой книжной гонки. То есть, я буду существовать как имя, как вывеска для Зерцалова, и годы напролет Паша будет издавать под ним свои слезливые произведения, в то время как я не смогу выдать больше ничего, а лишь переполняться клокочущим во мне ядом, пока он не вырвется наружу, истребляя все живое на своем пути.

Можно, конечно, поискать другую ширму, другое лицо, но мой стиль слишком узнаваем, что, в лучшем случае, будет расценено за искусную подделку под романы Шоршоны, и при этом нечего и думать скоро завоевать прежнее положение.

Менять придется все, начиная свое обучение заново. Ведь все мои книги написаны простым и ясным языком, почти без прилагательных. Да что там!..

А если новый человек окажется не тем, за кого я его приняла, и начнет качать права?! Что тогда?! У меня же нет интуиции нашего общего учителя. Боже! Ну неужели мы так уж многого и просили в этой жизни?! Мы всего лишь делали то, что умеем и любим, хотели будить фантазию, чувства и мысли других. И вот, Славка умирает, с улыбкой обнажая перед своим убийцей горло, точно агнец на заклании. Потом выяснилось, что Пава был абсолютно прав, предполагая, что Шоршона прикарманил экземпляр нашего совместного рассказа, решившись воспользоваться им как уже сформулированным доказательством своей правоты и нашей доверчивости, новым сюжетным ходом…

Я мерила шагами комнату, разрабатывая план мести – может быть, последний в своей жизни сюжет, в котором мне предстояло выступить не просто как автору, но и в качестве актрисы. Хотя надо отдать должное моему имиджу и уяснить наконец, что голубоглазые, томные блондинки не превращаются в одночасье в супергероев, но куда мне торопиться? Сидячая работа ничуть не испортила мою фигуру и только усилила характер, добавив к естественной страстности волю и усидчивость.

Я ничего не видела перед собой. Безудержный амок гнал, гнал и гнал меня, только разжигая сильней пылающий мозг. Очнулась от того, что кто-то обхватил руками мои колени, ткнувшись мокрым лицом в ладони, и страстно зашептал: