Мертвым не понять

– Она читала мои… твои… детективы и пришла посоветоваться, что ей делать дальше.

– А если поговорить с этим паразитом? Нормально поговорить, и, если не отвянет, заплатить кому нужно, чтобы начистили рыльце. – Я подсаживаюсь к каминчику.

– Невозможно. Никто не знает, где он живет.

– А выследить? Есть же специалисты. Поймают гада и объяснят, что такое хорошо, а что такое плохо?

– Она уже пробовала. Никакого результата.

– Тогда я посоветовала бы больше времени отдавать творчеству, говоришь, она актриса?

– Именно это я ей и предложил! Но она, бедняжка, ни о чем другом и не думает. Случись ему позвонить ночью, она не может уснуть до утра, не в силах заставить себя выйти на улицу, и главное, она уже не может нормально контролировать себя. Забывает текст, вздрагивает при каждом звуке. И все замечают. Строят предположения одно нелепее другого. – Он пригнулся к камину и, пользуясь своим джемпером как прихваткой, потянул источник тепла себе под ноги. – Она боится того, что преследователь расскажет об их отношениях мужу.

– Ну так уехала бы куда-нибудь за границу, и благоверного с собой прихватила. Может, в их отсутствие он переметнется доводить кого-нибудь другого.

– Надолго уехать она не может. В театре быстро найдут замену, знаешь, как там, чуть женщина начинает стареть, становится уже не такой красивой или не справляется со своей ролью. Только поймут, что даешь слабину, как на твое место сразу же очередь выстроится, причем все молодые, красивые и ноги от ушей. А ОНА – она не такая. Она душевная и талантливая от бога…

– Да. Это уже серьезно.

– Вот именно! Но тут я вспомнил, что для того, чтобы снять стресс, иногда бывает достаточно выговориться или даже говорить об этом постоянно, выплескивая всю внутреннюю темноту, покатам – внутри – уже совсем ничего не останется. Проигрывать эпизод за эпизодом… Я читал, что в Африке шаманы практикуют нечто подобное. Например, когда у одной женщины умерли или погибли дети, ее заставили протанцовывать всю историю от рождения малышей до их смерти, заново испытывая радость и горе. И через год… Время лечит.

– Понятно. Но что конкретно ты ей посоветовал? – Я терпеть не могу, когда люди отвлекаются от основной темы, и начала уже уставать.

– Что?! Я посоветовал ей найти пьесу, где бы у героини были схожие проблемы. Я даже предложил ей несколько вариантов, но она сказала, что ей сейчас сложно перевоплощаться в кого-либо. Она хочет сыграть себя. К тому же – это очень умно – так, оставаясь по-прежнему наедине со своими страхами и предчувствиями, она сможет говорить всем и вся, что работает над ролью, и подозрения снимутся сами собой. Но только текст должен быть максимально приближен к окружающей ее действительности.

Я затаила дыхание.

– …В общем, она попросила меня написать для нее пьесу. То есть, не то чтобы пьесу – она же знает, что я не драматург. Рита хочет, чтобы я написал болванку – основной сюжет: любовь – расставание – угрозы – помешательство – смерть. И сделал бы несколько сцен… для моноспектакля… Ей сейчас сложно общаться с кем-либо…

– Ну и?.. – не выдержала я.

– Я написал четыре варианта… но пока все не то. Марго хочет, чтобы материал был острее, даже грубее и невыносимее, к тому же, попросила принести ей с десяток самых гнусных и оскорбительных писем…

«Ах, вот в чем дело. Значит, ты не способен оскорбить женщину, даже по ее настоятельным просьбам, а я могу?! Вот зачем я тебе нужна!»

– …Чтобы она лучше могла почувствовать весь ужас… происходящего…

– Извини, – я посмотрела в глаза Владиславу, – ей что, своего страха не хватает? Да она у тебя мазохистка! Или, может, писем не существует на самом деле, а дама только желает их получить? Зачем?

– Не в том дело. Вот еще придумала! – Он встал и подвинул камин так, что тот оказался у него между ног.

Настоящие письма хранятся у нее в столе. Только… немилосердно заставлять актрису играть на сцене самоубийство, пользуясь при этом канистрой бензина и свечой, как у тебя в «Агонии», или проливать всамделишную кровь. Потом, подлинные письма – это реальность, от которой ей впору бежать. А мои – это игра! К тому же, если они не хуже, а даже лучше тех других! И тут загвоздка. Дело в том, что я не могу создать что-то действительно страшное или мерзкое. То, что может довести такую женщину, как Маргарита, до сердечного приступа.

«Ага. Вот оно! Заказ! Мне!»

– Может, ты могла бы написать по дружбе…

«По дружбе – значит бесплатно, а у меня из трилогии сделана только одна повесть, да и та…»

– Ну, не знаю. – Я закуталась в шаль. – Для того чтобы обидеть или уколоть человека, нужно общаться, а то и быть с ним в достаточно близких отношениях… Кто она? Мы знакомы?

– Нет, нет и нет. Я и так слишком много уже рассказал. А ведь она даже не в курсе, что я советуюсь с тобой!

– Ну, это уже судьба. Я ведь тоже бегу к Паве, едва только какому-нибудь журнальчику требуется новая женская история. В смысле новая история, произошедшая со знаменитой Дианой Венерой. Что-нибудь пикантное. Например, я продала свои трусики за три тысячи евро, или меня хотели продать в гарем к султану. Последняя история провисела в Интернете месяца четыре, пока ее не вытеснили прогнозы нового денежного кризиса. А тут – что я могу сказать?.. Принеси хотя бы те письма. Я ведь понятия не имею, что именно способно вывести твою приятельницу из состояния равновесия. Меня, скажем, добивает, когда мне говорят «детка», или «малышка»… а ты…

– Про себя я сам знаю. – Он подвинул камин к моим ногам. – Хорошо. Я попрошу письма. Только я перепишу их вначале и отдам тебе копии. Я итак сказал лишнее…

– Хорошо, – сдалась я. Человек хочет делать лишнюю работу. Да будет так.

Мы расстались. Тогда я даже не предполагала, что невиннейшее мое согласие написать несколько писем с липовыми угрозами повлечет за собою всю эту историю.

Проводив Славку, я засела за комп, работая до вечера и, время от времени, гнусавя в телефонную трубку написанную мне заранее Павлом сладкую муть для двух не в меру назойливых журналистов и который раз отказываясь от ресторанов с горячим вином и одним из южных красавцев, что особенно допекают меня в последнее время. Хотя это и против правил, ведь блондинка должна «светиться», только при этом условии писательница сможет карябать в своем ледяном доме детективчики, в то время, как под ее именем будут выходить всё новые любовные истории, каких она сама никогда не изведает – прекрасная, как раковина, в которой нет моллюска, но живет эхо…

Я не спешила сочинять письма актрисе, надеясь до прихода Павы напечатать как можно больше. Ведь, когда он явится, мне останется только слушать наиболее интересные, с его точки зрения, места «моего» нового романа. Дело в том, что имя именем, но о чем-то ведь нужно говорить с журналистами, с редактором, и это верх неприличия, когда писатель не знает имен своих главных героев. Поэтому талантливый Павел Зерцалов часами начитывает мне страницу за страницей истории своих… да, думаю в какой-то степени своих похождений. А потом несколько интервью… Вся наша троица не любит разговаривать с журналистами лично – куда лучше отдавать в редакции заранее заготовленные ответы на вопросы. Когда же речь заходит о литературе, мы стараемся не критиковать друг дружку. Самокритика же у нас приравнивается к подкопу под равноправного партнера. А это смертный грех! Наверное, мы с Павой могли бы выступать с дифирамбами в честь друг друга, снискав тем самым славу людей, ратующих за развитие и процветание литературы и сердечно радующихся успеху друг друга. Но я мало что смыслю в фантастике, приписываемой Зерцалову, а воспевать хвалу криминальному чтиву мне, в частности, не позволяет мой имидж. Такой кисейной барышне скорее пристало бухаться в обморок или брезгливо отворачиваться при одном упоминании о подобном жанре. И это от своего-то детища! Достойный повод сойти с ума.

2

ПРИНЦЫ И ПРИНЦЕССЫ

«– Милая, милая моя Генриетта. Делай со мной все что захочешь, но я больше не могу без тебя. Много лет я искал по всему свету такую как ты, и, когда нашел, не поверил… ты слишком прекрасна, ты божественна, в то время как я… кто я такой?! Я не достоин тебя! Твои родные никогда не согласятся обвенчать нас, никогда!