Мертвым не понять

С минуту мы пристально смотрели друг на друга.

«Она знает!» Я сжалась, воспринимая всем телом невыносимое давление, в висках заклокотало, комок подскочил к горлу, словно притаившейся в моей собственной утробе предатель пропихнул через трахею и гортань кулак. Я смотрела в ее глаза!..

И тут все прошло. На какое-то мгновение я потеряла Линду из виду и тут же заметила, что стоящая в шаге от меня Маргарита ловит ртом воздух. Руки ее испуганно вздрагивали, а глаза уставились в одну точку. Я проследила за остекленевшим взглядом, вновь обжегшись о серые глаза медиума.

«Ага. Сестры», – пронеслось у меня в голове. Странное обозначение по отношению к врагу.

Я проклинала дурацкую систему пригласительных, при которой невозможно добиться какого-либо фейс-контроля. Но да что было делать? Линда знает – и черт с ней. А я буду делать свое дело – и баста.

Как хозяйка я постоянно находилась в центре внимания, перепархивая от одного гостя к другому, иными словами мелькала, мелькала, мелькала…

В половине восьмого, то есть через час после официального начала, когда все уже крепко выпили и те, кому было положено вещать, отговорили все, что собирались, ведущий объявил фанты. И естественно я, как героиня дня, взялась обносить ими гостей. Подойдя к Марго, я слегка присела, протягивая шляпу со жребиями, но тут к нам подошла мерзкая журналистка, внешне напоминающая вездесущую крыску. И слава богу, не то я чуть было не наделала глупостей! Ну надо же, придумала – самой вручать конверт – пусть даже в виде фанта.

Теперь у меня оставалась еще одна попытка. После дурацких конкурсов в духе «Оживших картин» участники обменивались шуточными любовными письмами. Они опускали их в большую корзину с цветами, как у пастушек из пасторальных сцен. Туда-то я и положила свое очередное письмо. Естественно, что внутри находилось послание прекрасной блондинки, продиктованное гением Павой. Я предполагала, что, едва только Белкина обнаружит почерк своего преследователя, она немедленно постарается уединиться и прочесть его подальше от общества. Что никак не входило в мои планы – ведь театр, где проходил праздник – ее родной дом.

Куда она пойдет – в гримерную или туалет? Я должна была опередить ее. Поэтому еще днем наняла парня, который взялся красить ужасно узкий коридорчик, по которому ей бы пришлось теперь пробираться с риском для собственного платья, реши она спрятаться в своей клетушке. Мне везло. Этот чертов ремонт хоть и вызвал понятные жалобы, но зато не был встречен удивлением, в это время как раз подновляли правое крыло здания. И ничего странного, что кто-то решился покрасить актерский отсек. Маляра я наняла там же. Таким образом этот путь оказался отрезанным. Оставалось надеяться, что у нее хватит ума не приниматься за чтение, примостившись на лестнице или прямо в людном зале. Пока все шло по плану. Я успела спрятаться в туалете за несколько секунд до того, как туда вошла Белкина.

Марго медлила, видимо все-таки опасаясь зайти в кабинку, оказавшись таким образом зажатой в четырех стенах. «Что ж, очень предусмотрительно», – похвалила ее я. Спрятавшись за огромной выставленной сюда вплоть до окончания ремонта фанерой, я имела возможность видеть все, не опасаясь, что буду замечена сама. Во всяком случае, не женщиной в вечернем платье. Искусно нанесенные мною же налепки в виде растекшейся краски отгоняли разодетых в пух и прах гостей не слабее, чем серебро и чеснок нечистую силу. Я была так уверена в своей находке, что даже не удосужилась разлить хотя бы несколько капель бензина, дополняя таким образом произведенный эффект.

Актриса робко заглянула во все четыре кабинки и, убедившись, что осталась совсем одна, развернула сложенный вчетверо листок. Я заметила, какое напряжение сковывало ее плечи; рука, сначала спокойно опущенная вдоль тела, вдруг, подчиняясь какому-то судорожному порыву, рванулась вверх, как будто внизу ее мог кто-то укусить, схватив зубами за длинный ноготь.

Да, она боялась! Боялась безумно – потому что ее сценарий как-то сам собой начал воплощаться в жизнь. Разумеется, я не знала, о чем именно подумала Марго. Мне даже на какое-то мгновение вдруг стало жалко ее, но тут же перед глазами возникло лицо Славы и то, как он расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, точно подготавливая для своего убийцы место, куда должен был прийтись удар. При мысли о том, что он даже не пытался защитить себя, я начала звереть. Вскоре Белкина свернула листок, положила его в изящную сумочку с жемчужной застежкой, висевшую у нее на боку, и вышла.

В добавление к дикой злобе, так или иначе питавшей меня все это время, подключилось другое, противненькое чувство – будто я затравливаю кого-то во много раз слабее и меньше меня.

На лестнице с другой стороны зала я чуть было лицом к лицу не столкнулась с Маргаритой, почему-то выбравшей обходной маршрут.

Первым, что неприятно поразило или скорее удивило меня вслед за этим, был Зерцалов, что-то нервно пытающийся втолковать отрешенно скользящей по нему руками Линде. Ощутив на себе мой пристальный взгляд, он отскочил от своей собеседницы и, подлетев ко мне, предложил руку. Словно не заметив его отсутствия, медиум продолжала свой безумно-гипнотический танец, отрешенно поглаживая воздух.

«Черт знает что, а не муж, – ругалась я про себя, стараясь не обращать внимания на блаженную, – мало мне его мужиков, так от баб уже прохода нету! И где – на собственном празднике, при всем честном народе!»

– Представляешь, она сказала, что от смерти меня спасет вот это, – заметил он вдруг ни к селу ни к городу, показывая на черную ручку с алой розой и моими инициалами, полученную за сборник «Сладкое томление», с которой он никогда не расставался. – Правда странно?.. – произнес он это почти что скороговоркой, точно оправдываясь в чем-то и отводя глаза.

Я пожала плечами и вернулась к своему беззаботному порханию, перемещаясь от одного гостя к другому и старательно обходя нервно притаившуюся в толпе приглашенных Линду.

Я считала, что моя миссия на этот день вполне завершена, но актриса точно специально начала попадаться мне на глаза. Ее упорство уже выходило из всех рамок приличия, казалось, что она попросту дразнит меня, разглядывая толпу гостей сквозь свою пузатую рюмку или подходя за новой порцией к фуршетному столику. В отличие от нее я, можно сказать, не пила. Во-первых, это слишком большое искушение для человека следящего за своей внешностью и, во-вторых, при нынешних обстоятельствах я просто не могла позволить себе расслабиться.

В конце концов мы отправились в ближайший ресторанчик, уже небольшой группкой (только близкие); естественно, что моя жертва оказалась в числе приглашенных, хотя и была уже в солидном подпитии, я же обычно разгуливала по залу с одним-единственным бокалом шампанского (еще одна дарованная мне случаем привилегия – не дотрагиваться до общего пойла), время от времени касаясь им губ с несмываемой помадой.

Весь вечер Рита бросала на меня полупьяные взоры и наконец, воспользовавшись тем, что Зерцалов пошел за сигаретами, шлепнулась на его место и, обняв меня за плечи одной рукой, прошептала чуть ли не плача:

– Я погибла, милая, милая моя богиня любви Венера. Меня убьют, вот увидишь.

От такого пассажа я не сразу нашлась что сказать и знаком попросила подошедшего Паву налить немного каберне. Наши бокалы покраснели, и Марго продолжила:

– Помоги мне, Диана, мы ведь давно знаем друг друга, пусть даже заочно, какая собственно разница.

Она смотрела на меня глазами, ставшими вдруг еще зеленее от выпитого вина. Я по-прежнему молчала, что нисколько не смущало мою собеседницу.

– …Вот ты писательница, тебе про чувства и вообще про людей известно все…

– Ну так уж и все, – я терпеливо сняла ее руку со своего плеча.

– Да все… все… – ответила она тоном, не терпящим возражений. – Все знают. Помоги мне в конкретной ситуации. Вот я… – она снова кивнула Паве и, не дождавшись, налила себе сама. – Вот я… можно сказать, женщина тихая…