Страница 18 из 104
Доктор Оливейра ввел в комнату жену. Ростом она была, наверное, не выше дочери, но сантиметров десять ей прибавляла прическа — высокая, с пышно взбитыми светлыми волосами; строгое лицо слегка припухло после тяжелого сна, вызванного барбитуратами, и она попыталась это скрыть, густо намазав веки. Ее губы были подведены темным контурным карандашом. На ней были кремовая блузка, лифчик, подчеркивающий грудь, и короткая шелковая юбка того же цвета с позолоченным пояском.
— Нам бы хотелось поговорить с вашей супругой наедине, сеньор доктор.
Тот было заупрямился, как-никак это был его дом, но жена что-то негромко сказала ему — слов я не разобрал, — и он вышел из комнаты.
— Когда вы в последний раз видели вашу дочь, дона Оливейра?
— Вчера утром. Я отвезла ее в школу.
— Во что она была одета?
— На ней была белая футболка, голубая в желтую клетку мини-юбка. Туфли-бульдожки, как все они сейчас носят, украшенные стразами. На шее тонкий кожаный ремешок с дешевым камешком.
— Никаких колготок в такую погоду?
— Нет, только трусики и лифчик.
— Фирма?
Она не ответила, лишь закусила нижнюю губу.
— Вы слышали вопрос, дона Оливейра?
— Меня просто…
Карлуш подался было вперед, но диван скрипнул, и он замер. Припухшие карие глаза сеньоры Оливейры заморгали.
— «Слогги», — сказала она.
— Вам что-то неожиданно пришло в голову, дона Оливейра?
— Ужасная мысль… когда вы заинтересовались ее бельем.
— Ваш муж уже рассказал нам, что Катарина с некоторых пор стала жить половой жизнью.
Карлуш откинулся на диванную спинку. Женщина потрогала пальцем губу с размазанной помадой.
— Дона Оливейра?
— Разве вы что-то спросили меня, инспектор Коэлью?
— Мне хотелось бы знать, о чем вы задумались. Это может оказаться полезным.
— Всякая мать боится, что дочь ее могут изнасиловать и убить, — ответила она быстро, но так, словно сама не допускала подобной мысли.
— Каковы были ваши отношения с дочерью последние пару лет?
— Он же рассказал вам о… — Она осеклась.
— О чем именно? — быстро спросил я.
Она метнула взгляд на Карлуша.
— О том, что мы с ней не ладили.
— Мать и дочь не обязательно…
— Соперницы, — закончила она за меня.
— Соперницы? — Я удивился, и она этим воспользовалась:
— Не думаю, что это поможет вам найти Катарину.
— Мне хотелось бы узнать побольше о ее душевном состоянии. Не могло ли оно стать причиной какой-либо неприятности с ней. Такая уверенная в себе девушка… Тут могло случиться что-то…
— Почему вы говорите, что она уверена в себе?
— Она выступает на сцене. Для этого требуется известная…
— Выступления были не очень-то успешные, — перебила она и тут же перескочила на другое: — Да, она может показаться старше своего возраста.
— Поэтому вы и заговорили о соперничестве?
Взгляды наши встретились, но уже через несколько секунд она, не выдержав, опустила глаза. Взволнованная, она облокотилась на кофейный столик и забарабанила по нему пальцами в кольцах.
— Я не… не знаю, что он вам рассказал, — сказала она, косясь на дверь.
— Просто расскажите, что произошло.
— Он рассказал вам, что я застала Катарину в постели с моим братом?
— Почему вы назвали это соперничеством?
— Ему тридцать два года.
— Но он же ваш брат.
— Не вижу смысла обсуждать сложности женщины среднего возраста с человеком, который разыскивает мою дочь. Но если она могла соблазнить его, то может…
— Ваш муж тоже так считает.
— Так что это безнадежно.
— Возможно, ваш брат как раз и будет нам полезен.
— Не понимаю, зачем впутывать его в данном случае.
— Не понимаете?
— Катарину я застала в постели не с ним, а с моим любовником, — сказала она совершенно хладнокровно, внезапно отбросив всякое притворство.
— Вы все еще видитесь с ним?
— Вы, кажется, с ума сошли, инспектор!
— А ваша дочь?
Молчание.
— Не знаю, — после паузы отвечала она.
— Мне необходимо переговорить с ним, — сказал я.
Карлуш сунул ей в руки блокнот. Она сердито черкнула в нем что-то, поставив в конце точку так энергично, что чуть не проткнула насквозь обложку.
— Каким образом это стало известно вашему мужу?
Она решительно вздернула вверх подбородок.
— Вы легко можете себе представить атмосферу этого дома, наши отношения с Катариной. Муж поговорил с ней. Разговаривать он умеет. Вот и вытряс из нее признание.
— Значит, она соблазнила вашего любовника… этого Паулу Бранку?
— Соблазну нежного юного тела трудно противиться. Так мне было сказано, — проговорила она с неподдельной горечью.
— Она употребляла наркотики. Вашему мужу известно насчет гашиша. О более серьезных препаратах ничего сказать не можете?
— Я в них не разбираюсь. Сама я наркотиков не пробовала.
— Но вам же знакомо ощущение, вызванное снотворным, не правда ли, сеньора Оливейра?
— Просто засыпаешь, и все.
— Я имею в виду — наутро.
Она недоуменно моргнула.
— Разве снотворное не дает некое особое ощущение отделенности от окружающего? Как будто реальность отходит от вас куда-то? Не замечали ли вы когда-нибудь и Катарину в подобном состоянии или, возможно, наоборот — в состоянии взвинченном, возбужденном, в состоянии гиперактивности, как это, по-моему, называется?
— Я, право, не знаю, — сказала она.
— Значит ли это, что вы не замечали, или же…
— Это значит, что с некоторых пор меня это не заботит.
Последовала долгая пауза, во время которой слышен был только работающий кондиционер.
— Откуда она брала деньги? — спросил я.
— Я выдавала ей пять тысяч эскудо в неделю.
— А как насчет одежды и…
— Обычно одежду покупала ей я… до событий последнего года, — отвечала женщина.
— Она была в той одежде, что купили ей вы?
— Кроме юбки. Я бы не стала покупать ей такую короткую, которая едва трусы прикрывает, но это модно, так что…
— В школе она успевала?
— Насколько мне известно, да.
— Проблем с посещаемостью не было?
— Нам, без сомнения, сообщили бы. А когда я ее подвозила, она шла в школу совершенно безропотно, как овечка.
— Покину вас на минуту, — сказал я и вышел из комнаты.
Доктора Оливейру я застал в кабинете — он курил сигару и читал «Диариу ди нотисиас». Я сказал, что должен сообщить его жене печальное известие, и спросил, не хочет ли он сделать это сам. Он сказал, что охотнее предоставит это мне. Мы с ним вернулись в гостиную. Сеньора Оливейра вела оживленную беседу с Карлушем. На диване она сидела боком, и юбка ее задралась, обнажив бедра. Карлуш был напряжен и взъерошен. Увидев нас, она осеклась и застыла. Муж сел рядом с ней.
— Сегодня утром без четверти шесть, дона Оливейра, — начал я, и ее глаза жадно, с ужасом уставились в мои, — на взморье в Пасу-де-Аркуше было найдено тело вашей дочери, Катарины Оливейры. Она мертва, и я выражаю вам свое соболезнование.
Женщина не проронила ни слова. Она только пристально глядела на меня. Муж взял ее за руку, но она рассеянно отняла ее.
— Аженте Карлуш Пинту и я расследуем обстоятельства смерти вашей дочери.
— Ее смерти? — проговорила она изумленно и издала какой-то странный смешок, похожий на кашель.
— Мы очень сочувствуем вашему горю. Простите меня за то, что не сообщил вам раньше, но у меня были к вам вопросы, отвечать на которые лучше было с ясной головой.
Ее муж сделал новую попытку взять ее за руку, и на этот раз она не противилась. От моих слов она будто окаменела.
— Мы считаем, что ее убили, а тело привезли на берег в Пасу-де-Аркуш и там бросили.
— Катарину убили? — недоверчиво переспросила она, словно убивать могли только в телевизионных боевиках. Она прислонилась к спинке дивана, совершенно ошеломленная. Она силилась проглотить комок в горле. Я понял, что в этот день дальше мы не продвинемся, и, пожав хозяевам руки, мы ретировались. Уже у ворот мы услышали донесшийся из дома протяжный вопль.