Страница 3 из 11
Эрик сам не заметил, как вложил в рот еще пару ягод. Надо же, какая клубника вкусная! Раньше-то он никогда ее не пробовал, а жаль. И вообще ему понравилось на ведьмовской поляне, даже уходить не хочется. И раз уж его прогнали из отчего дома, ничего толком не объяснив, то почему бы и нет?!
Сладкий сок окрасил лицо алым. Эрик засмеялся и опрокинулся на спину, ему было хорошо. Он жевал, глотал и опять жевал, а ягоды не кончались! Он трогал прохладные листья, зеленые и нежные. Живот его заметно округлился и вздулся. Листья баюкали Эрика, гладили по лицу и забирались под одежду. И ему это нравилось! Он лежал бы так вечно: сочная мякоть во рту, сумеречное небо над головой и прохладный ветерок…
Благодать!
Клубника щекотала усиками, оплетала. Так удобней, верно? Так надежней, да, малыш? Я избавлю тебя от всех невзгод, охраню, укутаю, укрою…
Тебя никто не найдет. Никогда.
Да?
«Да», — хотел ответить Эрик.
И не смог.
* * *
У края клубничной поляны едва заметно шевелился зеленый холмик.
Если присмотреться, сквозь листья можно увидеть посиневшее лицо. Корни сдавили горло мальчишки, тяжелые ягоды навалились на грудь. Еще немного, и он останется здесь навсегда.
Кожа Эрика неимоверно зудела, но чтобы унять зуд, надо вырваться из цепких объятий клубники. А на это уже не было ни сил, ни желания. Мальчишке чудилось, что он видит отца, стоящего у могилы матери. А рядом с отцом — Хильд и пятеро малышей. Сестренку, располневшую, но все равно красивую, держит за локоть огромный бородач, по всему — ее муж. А вот и Хед. Брат смотрит на свежую насыпь. У него ярко-голубые глаза… У Хеда есть глаза!
А потом Эрик увидел морские волны и воинов в доспехах. И были еще длинные светлые волосы, и ядовитые змеи, и яростная скачка по заснеженному лесу, и даже охота на огромного пустынного дракона… И дорога без конца и края, и пыль на истоптанных сапогах, и окровавленный меч в слабеющей руке…
Неужели клубника действительно дарует прозрение?! Так вот, значит, какая судьба уготована Эрику. Не таким он представлял свое будущее…
Под веки набилось чернозема, рот заткнул кляп из дождевых червей, а в паху шевелилась сколопендра, готовая в любой момент навечно успокоить провидца.
— Стой, Гель! Куда?! Вернись! Назад! — услышал он знакомый голос, и тут же хрипло залаяла собака.
Слюнявые клыки рвали зеленую сеть, опутавшую тело мальчишки, когти выцарапывали изо рта перегной.
— Гель?! Ты куда?! А ну вернись!
Собака громко лаяла прямо в ухо Эрику.
А потом сильные руки подняли его и куда-то понесли.
* * *
От ледяной воды слезились глаза.
Эрик долго вымывал землю из-под век. Его спасли Урд Криволапая, старуха из родного гарда, и девочка, что путешествовала с ней. Девочку звали Гель, светлые волосы ее были заплетены в две косы. Отец — зачем он это сделал? — встал на колени и, хлюпая носом, поблагодарил старуху и Гель.
Как же Эрику было плохо… Сначала его тошнило красным соком. Потом, когда внутри опустело, Криволапая заставила его пить воду, такую холодную, что сводило зубы. Пальцы глубже в рот, говорила она, еще глубже…
Стемнело.
Запылал костер.
Козьим сыром и мясом тюленя угостил отец Криволапую и Гель, дочь Свинки. А ведь совсем недавно эта девчонка навела на гард черноволков. Уж ее-то Эрик благодарить не стал бы, но отец так посмотрел на него, что пришлось подчиниться. Правда, поклон получился едва заметным.
В тот вечер впервые за много лет у Эрика не было аппетита. Он хотел вернуться домой. Сильно-сильно хотел.
А еще, затаив дыхание, он слушал историю о близняшках.
2. Близняшки
В ночь, когда метель-завирюха встретилась с первым паводком, Сюр по прозвищу Свинка родила девочек-близняшек. Сюр кричала и тужилась, ей было так больно, что из-под век текла сукровица, а под ногтями проступили синие пятна.
В ту ночь зима захлебнулась в талой воде, а вокруг затерянного в лесах гарда собралась стая черноволков. Ингвар Родимец божился, что видал косолапого палэсьмурта, который, хохоча, оборачивался то седым старцем, то огромным медведем. И будто бы перевертень орал похабные песни и смешно плясал, хлопая себя по толстым ляжкам.
То была страшная ночь.
Сюр разрешилась от бремени и ушла во мрак за голосами предков.
Повитуха смачно плюнула в окровавленное лоно Сюр и трижды скрестила копья, прежде чем омыла новорожденных. Только после этого она вручила дочек отцу, побрившему виски и грудь в знак того, что род его продолжился. Затем, раздевшись догола и обмазавшись глиной, перетертой с жабьими кишками, повитуха серпом вскрыла себе живот и отправилась вслед за духом Свинки.
Она долго бродила во мраке. Она звала молодицу, уговаривая ее покинуть чертоги мертвецов и вернуться к живым.
Уговорила. Вернулись обе.
— Двойняшек надо предать огню, они — посланницы Свистуна! — штопая распоротый живот, кривилась повитуха.
Но муж Свинки с первого взгляда полюбил дочек. Он убил повитуху, а тело ее спрятал в подполе. Взяв меч, отнес одну из девочек в Чужой Лес. Только так он мог спасти жену и вторую крошку, названную им Гель.
Воин долго брел, проваливаясь по пояс в мокрую жижу. Пурга слепила его глаза и направляла в ловушки зыбучих снегов, не таящих даже летом.
Под горелой сосной, полыхнувшей от небесного огня, воин отсек голову первой своей дочери. Он сделал все, чтобы смерть девочки была легкой и никто не проведал о рождении двух младенцев. Но люди все равно узнали.
Бородача до смерти закидали камнями, а Свинку заставили очиститься Испытанием. Ее заперли в доме и уложили на лавку. Связали, согнув ногу в колене и на сгиб положив горошину. Так и лежала Сюр, пока согретая теплом и вскормленная по́том горошина не проросла. Только после этого Сюр отпустили, разрешив выходить в поле — работы ведь непочатый край.
Мудрые старцы хотели убить Гель, но Урд Криволапая воспротивилась:
— Зачем?
Старцы ответили:
— Если не убить сейчас, потом из подмышек девочки по ночам будут выползать ядовитые пауки. Ребенок вырастет и отомстит за отца.
Урд посмеялась над словами мудрецов. Она забрала Гель к себе, выкормила медвежьим молоком, а потом вернула Свинке. На весеннем тинге Криволапая строго-настрого запретила обижать Гель и Свинку, а не то!..
На долгих семь лет мать и дочь оставили в покое.
А потом в гард пришли инквизиторы.
Босые бродяги с посохами из костей еретиков были вооружены обоюдоострыми крестами и желудками гарпий, на сорок шагов отрыгивающих святую воду, что разъедает не только плоть грешников, но и хладный металл.
Вспыхнул костер. Лучший баран Ингвара Родимца повис на вертеле, а сам Родимец даже и не подумал стребовать плату за мясо. Он был рад, что странники не сожрали его самого, дочь его и жену. Хотя жену и можно бы — ради богоугодного дела не жаль.
Стемнело. Инквизиторы потребовали вина и трех девственниц.
Мэр гарда велел открыть тайное хранилище, что у кладбища, в зарослях выколиглаза. В последний раз тот схрон, задуманный на случай засухи и мора, отворяли трилистником клевера еще до рождения Гель, но еда не протухла до сих пор, и хмельное питье, припасенное на черный день, не скисло. Теснились на полках кувшины с вином, настоянным на травах, висели под потолком копченые окорока, в закромах томились румяные яблоки. От порчи тайник заговорила лесная ведьма, получив за труды бутыль с кровью мертворожденного младенца и миску студня из лап рыси.
Закусить и выпить инквизиторам дали, а вот с девственницами незадача вышла.
— Нету в гарде дев целомудренных. Все бабы от младенчества порченые, — вздыхал мэр и уговаривал: — Кушайте, гости дорогие! Пейте на здоровье! Рады вам! Святости бьем челом! Не обессудьте, люди мы дремучие, жены наши не блюдут благочестия. Своенравны и любвеобильны! Так уж повелось, святые отцы: только в возраст входят — так сразу дырявые. А вам-то с подгулявшими никак, мы понимаем, виноваты, но вы уж простите…